Мулату Астатке: «Никогда бы не подумал, что мною заинтересуются рэперы»

Родоначальник эфиопского джаза о временах императора Хайле Селассие, знакомстве с Джармушем и о молодой шпане

Имена:  Мулату Астатке

8 октября на фестивале «ЭтноМеханика» в Санкт-Петербурге состоится первое и единственное в России выступление патриарха эфиопского джаза Мулату Астатке. Пианист, перкуссионист и вибрафонист родился в Эфиопии, но учился музыке в Лондоне и

Читать!

• 4 года с OPENSPACE.RU: Best of the Best
• Юровский об опере «Мастер и Маргарита»
• Заветные желания наших авторов и коллег
• Сергей Жадан. Ворошиловград
• Лена Катина: «Эти песни надо петь пожизненно»

Штатах (Астатке стал первым африканцем, закончившим знаменитый музыкальный колледж Беркли), играл в нью-йоркских джаз-клубах, в том числе и с Дюком Эллингтоном. Вернувшись на родину в конце 1960-х, Астатке заиграл джаз на основе народной музыки, став отцом-основателем музыкального стиля, который впоследствии назовут «эфиоджазом», и послом эфиопской музыки в мире.

В Петербург 68-летний Астатке приедет со своей новой многочисленной (8 человек) лондонской группой Steps Ahead и новым материалом. Наверняка не обойдется и без музыки к фильму Джармуша «Сломанные цветы», сделавшей его известным за пределами джазового мира.


— Давайте с самого начала: когда и как к вам пришла идея скрестить традиционную эфиопскую музыку и джаз?

— Это произошло в Нью-Йорке сорок два года назад. До этого я некоторое время жил в Лондоне, затем учился в колледже Беркли в Бостоне. Уже в Лондоне я попал в интересную музыкальную среду — познакомился с Ронни Скоттом (известный британский тенор-саксофонист, владелец джаз-клуба в Сохо. — OS), многими музыкантами из Африки. Можно сказать, что именно тогда я и заинтересовался перкуссией, а затем стал играть на вибрафоне. Хотя родители такого явно не ожидали, они думали, что я стану инженером… Одним словом, в Нью-Йорке я создал свой Эфиопский квинтет — правда, помимо эфиопских музыкантов там были и латиноамериканцы, и черные. Мы выпустили с ними пластинку «Afro-Latin Soul» в двух частях. Именно тогда я начал экспериментировать с традиционной музыкальной формой. Понимаете, в Эфиопии мы используем только четыре тональности и пять нот, тем не менее это очень развитая, очень сложная музыка. Чтобы передать ее, мне пришлось придумывать собственные последовательности аккордов, особым образом аранжировать инструменты. Правда, не меньше труда ушло на то, чтобы ее восприняли в Эфиопии, когда я вернулся.

— Что там вообще происходило в конце 60-х — начале 70-х? Существовали ли джазовые клубы, легко ли было доставать новые записи?

— В то время у нас было достаточно много оркестров — оркестр телохранителей императора Хайле Селассие, например, или оркестр полиции. Но джаз, к сожалению, не был популярен — исполнялись в основном патриотические вещи или переложения эстрадных шлягеров. Клубов было мало — играли чаще в отелях, ресторанах… Понимаете, я все-таки родоначальник этой музыки в Эфиопии. Как музыкант я сформировался на Западе — в Англии и США, а у себя дома мне не на кого было ориентироваться. То, что я делал, было очень авангардно для того времени — меня принимали в штыки, иногда даже выкрикивали из зала всякие неприятные вещи. Сейчас, слава богу, все иначе.

— Когда Хайле Селассие был свергнут и к власти в середине семидесятых пришли коммунисты, это как-то сказалось на свободе творчества?

— Цензура, безусловно, существовала. Тексты песен очень внимательно отслеживались на предмет какой-либо крамолы. Но одновременно существовали оркестры и группы, которым никто не мешал играть. И пластинки при желании можно было доставать, за прослушивание никто не сажал. Хотя с музыкальными магазинами были проблемы — далеко не вся музыка, которая выпускалась в мире, до нас тогда доходила. И выехать за границу было очень и очень сложно — не то что сейчас. Но мне тогда повезло: я состоял в Международной джазовой федерации, находившейся под охраной ЮНЕСКО, и в принципе мог свободно перемещаться.

— Вне Эфиопии о вашей музыке мало кто знал до альбома из серии Ethiopiques и фильма «Сломанные цветы». Как вы познакомились с его режиссером Джимом Джармушем?

— Мы встретились в Нью-Йорке: я играл тогда в известном джазовом клубе Winter Garden. Прием был просто великолепный, очень много людей собралось. Он зашел со своей съемочной группой ко мне в гримерку, сказал, что без ума от моей музыки, — естественно, я разрешил использовать ее в его фильме. Он говорил, что целых шесть лет искал подходящую музыку для саундтрека, пока не услышал меня. Но я оказался в еще большом выигрыше: про саундтрек писали New York Times, Boston Globe, Guardian — все. После этого на мои концерты стали приходить толпами. Недавно я играл в Гластонбери для ста тысяч человек — совершенно невообразимая цифра.

— Судя по пластинке с The Heliocentrics, за состоянием дел в электронике и новом джазе вы тоже следите?

— Да, и мне очень нравится то, что сейчас происходит. Кстати, за пластинку «Inspiration Information» мы получили приз из рук мэра Парижа — премия называлась Trophées des arts afro-caribéens. Но меня не только в джазовых кругах знают, вот сын Боба Марли Дэмиан взял сэмпл из одной моей старой темы (Damian Marley and Nas — «As We Enter»). В Бразилии три месяца назад я играл с Талибом Квели — никогда бы не подумал, что рэперы мною заинтересуются.

— А если говорить о молодой шпане в Эфиопии, кого бы вы могли выделить?

— Есть одна группа, называется Meleket — по названию одного из традиционных духовых инструментов, по звучанию он трубу напоминает. Играют и свою музыку, и стандарты. В Аддис-Абебе есть такой огромный туристический комплекс Bole Rock — с гостиницей, бассейном, клубом, — они там часто выступают. Рекомендую.​