Вундеркиндергартен

Природа вундеркинда противоположна природе современного искусства

Гуляя в сети, ознакомился с деятельностью двух своих младших коллег — Антона Лубченко (1985) и Алекса Прайера (вообще 1992). Обоих можно назвать вундеркиндами, оба практически сделали карьеру в юном и юношеском возрасте. Разумеется, я обоим очень желаю и проч. Колонка эта не столько о них, сколько о том, что такое вундеркинд.

Его природу общественное мнение напрямую связывает с природой гения. Конечно, это во многом оттого, что публика любит человеческие свойства, о которых можно написать хороший материал для таблоида. В три года родители купили скрипку, в шесть впервые сыграл с оркестром, а в десять — впервые сыграл с оркестром перед президентом страны. В два года пел по слуху, в четыре начал учиться сразу на фортепиано и на виолончели, в восемь выиграл престижный конкурс в возрастной категории до шестнадцати. В три года начал играть на пианино, в пять импровизировал, в шесть начал записывать свою музыку нотами.

Последняя биографическая справка отличается от двух первых. В ней речь идет о композиторе — не об исполнителе; кроме того, первые две вымышленные, а третья — моя. Как вундеркинд я начал, но не продолжил, за что в незрелом возрасте корил родителей, а в зрелом перестал корить и стал благодарить. Про**ал ли я свои ранние способности? Или тут что-то другое?

Дело ведь не в том, кто гениален и насколько, а кто нет. Дело в том, что такое гений. Если, конечно, мы можем об этом что-то знать. Впрочем, почему нет. Проблески гениальности попадаются у большего количества людей, чем мы привыкли думать.

Гений — это не совсем способности или природная одаренность, а нечто более поздневозрастное — как минимум способность суммировать. Герман Аберт писал про Моцарта, про его стилистические истоки: Моцарт был многочисленными безвестными итальянскими, немецкими и французскими композиторами своего времени. Причем, добавлю от себя, он был ими единомоментно, в каждом акте сочинения.

Вундеркинд — это гениальная обезьяна. До поры ею был и Моцарт. Гением он стал, когда от подражания перешел к суммированию.

Дальше все будет скучное, историческое.

В моцартовскую эпоху суммирование было возможно. Более того, сумма технологий и рождала композитора. Сегодня не то. Умение сочинить «как раньше» порождает полуфабрикат. А выдающееся умение сочинить «как раньше» порождает не произведение искусства, а выдающийся полуфабрикат. Ядро композиции — рождение нового, противоположное воспроизведению чего бы то ни было. Оно, конечно, исходит из того, что уже было, но не может исходить из того, что все уже было.

«Дары, которые в свой золотой век эти счастливцы смогли получить и помимо нас, ныне даем только мы», — подкатывается Черт к композитору Адриану Леверкюну в центральной сцене «Доктора Фаустуса». Разжевать эту чертовски напыщенную фразу можно примерно так: если некогда можно было писать и не думать, что и у кого тыришь, а что привносишь от себя, то теперь музыка находится в такой исторической фазе, что написать что-либо в простоте не представляется возможным; нужна докомпозиционная рефлексия, нужно самоопределение перед чистым нотным листом. То есть композитор вынужден свободно выбирать — что, собственно, и есть зерно даров, которые «ныне даем только мы».

Все это совершенно исключает, например, скоропись. Если музыка «изливается потоком», значит, она льется сквозь пальцы. Семьдесят опусов к 23 годам? Молодец, трудолюбивый, но при удачном развитии будет оставаться все меньше. Прокофьев был фантастический вундеркинд, но единственное, что напоминает об этом в его зрелой музыке, — пометка на некоторых опусах «из старых тетрадей», то есть из детского материала.

А что означает факт, что лондонский житель Алекс Прайер приехал учиться в Россию? (Сам он говорит, что русские корни потянулись.) Объективно — вундеркинд выбрал для композиторской учебы страну, в которой воспроизводство традиции преобладает над ее критическим осмыслением. То есть главенствует вундеркиндская культурная модель. Это когда родители восторгаются, как бегло чадо играет и сочиняет, когда преподаватель доволен, как ученик усваивает его уроки.

И то и другое — пуповина. Ее рано или поздно приходится рвать. Родители должны ужаснуться, что там такое ребенок ляпает. Педагог должен проклясть или хотя бы холодно недоумевать, какого рожна юношу понесло в отрицание, нигилизьм и авангардизьм.

В случае с исполнителем вундеркиндская модель еще как-то работает — просто потому, что материал обновляется мало, играют всё то же. Но с композитором совсем другое дело. Беглость ума для него совершенно не то же самое, что беглость пальцев для исполнителя. Сочинить, допустим, побочную партию — важный профессиональный навык. Еще лучше, если композитор умеет пойти куда подальше вглубь истории и смастерить двойную фугу или, скажем, изоритмический мотет. Вопрос в следующем: в какой мере необходимо это вспоминать?

Или так: насколько ремесло как таковое гарантирует содержательность?

А может быть, даже так: в какой мере природные данные способны составить тело творчества?

Конечно, это всё вопросы, которые выходят далеко за рамки музыкальной проблематики. Визуальные, например, искусства ставят их и отвечают на них гораздо острее, нежели музыка. Но хотя в музыке эти вопросы ставятся, пожалуй, менее очевидно, на них даются более фундаментальные ответы.

В частности, такой: природа вундеркинда противоположна природе современного искусства. Потому что, хотя в основе творческого действия лежит акт суммирования, то есть воспроизведения, одушевляет его только акт выбора, то есть отказа. Кумуляция: энергия выходит через эстетически узкое отверстие. Можно также назвать это правильным забыванием.

Вундеркинду-композитору отказываться и забывать крайне трудно. Потому что он уже успевает наработать все, что угодно, кроме критического отношения к наработанному. Ну и внешние обстоятельства в этом не помогают: он востребован (скорее, с ним носятся — пока), от него и дальше хотят, чтобы он был тем же самым. Обычное рыночное дело, но знаете, как оно влияет на детей? Дети ведь большие аккуратисты и правильники — и становятся еще большими, с такими-то конфетками извне.

Мне лично известны только два случая современных вундеркиндов-композиторов, которые, выросши, сделались серьезными авторами: Джордж Бенджамин и Томас Адес. Оба уже к 18 годам (что крайне рано) написали превосходные произведения, но продолжали меняться и развиваться. А замечательно одаренные молодые люди Лубченко и Прайер еще не родились как авторы. Пуповина держит. Чем больший успех им выпадет в их теперешнем агрегатном состоянии, тем яснее на их примере обнаружится, что делает художника художником. Ну или не делает. Интересно будет за этим понаблюдать. 

Автор – композитор, редактор отдела культуры «Коммерсантъ Weekend»–СПб


Другие колонки Бориса Филановского:
Пир духа must go on, 13.02.2009
Старые записи о главном, 12.01.2009
Ген Штатов, 28.11.2008