Вялотекущий конец. Первая серия

Идеи Владимира Мартынова живут, но, кажется, никого не хотят победить

Имена:  Владимир Мартынов

Вызывает — отвечайте

В январе Владимир Иванович Мартынов (далее ВИМ) представлял в Петербурге две свои последние книги — «Казус Vita Nova» и второе издание «Пестрых прутьев Иакова». На встрече он привычно посетовал, что пока не слышит возражений по поводу своей идеи конца времени композиторов.

Строго говоря, чтобы ответить ВИМу, пришлось бы, подобно ему самому, написать как минимум книгу. На это — по разным причинам — вряд ли способен кто-либо из русскоязычных композиторов; понимать эту безответность и притом сетовать на отсутствие ответа кажется мне некоторым лукавством со стороны ВИМа.

Отвечать, однако, надо. Не затем, чтобы выказать цеховую солидарность с коллегами, чье время, по ВИМу, находится в состоянии вялотекущего конца: не испытываю к своему цеху никаких чувств хотя бы в связи с его несуществованием как системной единицы. Отвечать надо потому, что ВИМ затрагивает такие проблемы, от которых и в самом деле не спрятаться между нотных строчек.

Отвечать надо прежде всего самому себе. Можно отмахнуться от произведений ВИМа, но отмахиваться от того, иллюстрацией чего они часто (на их беду) оказываются, — напрасный труд.

Прежде всего: и «Конец времени композиторов», и «Зону Opus posth», и «Казус Vita Nova» надо признать обязательным чтением для музыканта уже по причине того, что они эффективно расширяют узкопрофессиональное сознание. На протяжении нескольких колонок я попробую комментировать мартыновскую картину мира в ее отдельных фрагментах, не стремясь противопоставить ей что-то цельное (да и зачем?). Так, куда взгляд упадет. А там, глядишь, что-то из комментариев и сложится.

Кадры решают: всё

Сегодняшний кризис композиторской музыки ВИМ диагностирует, прежде всего, социологически и антропологически. (По крайней мере, эта часть его аргументации самая убедительная; переходя к музыкально-историческому анализу, ВИМ несколько теряет в яркости, но об этом отдельный разговор.) Классическая — академическая — композиторская музыка находится на задворках общественного сознания, нынче время не композиторов, а портных и парикмахеров, в списке «Грэмми» классические номинации идут какими-то девяностыми номерами и т.д.

С этим трудно спорить. На месте ВИМа я бы даже сгустил краски. Например, романтизм сегодня и романтизм в XIX веке — это два разных романтизма, потому что изменились мы сами. Это отнюдь не риторика: когда меняются слушатели, реально меняется и произведение, поскольку оно не текст, не сумма исполнений, а сумма коммуникативных актов.

Мы непрерывно переписываем свое прошлое — кажется, только при такой постановке вопроса понижение социального статуса музыки можно понимать как понижение ее онтологического статуса.

Далее. Определение музыки как совокупности коммуникативных актов не годится для чаемого ВИМом сакрального пространства (в истории представленного грегорианикой или знаменным распевом) — ведь там нет функции слушателя, конечного звена технологической цепочки; ВИМ подчеркивает, что композиторская музыка есть мимолетный эпизод среди тысячелетий совсем иных музыкальных практик.

Отсюда имеем простое следствие. Настоящий, полный и окончательный конец времени композиторов наступит не раньше, чем наступит конец времени слушателей. И, между прочим, исполнителей.

То есть всех тех, кто переписывает прошлое.

Объясню в духе ВИМа: это не значит, что все слушатели и исполнители взяли и умерли; это значит, что слушатель и исполнитель должны отмереть как функция — например, заново родившись в человеке, делающем музыку — homo musicus. Ибо, пока есть слушатель и исполнитель как функция, есть и общество музыкального потребления. (Тут прямой выход в «Перикалипсис» Лема и глобальную электронную деревню Маклюэна, но об этом, видимо, потом.)

Или как? В смысле — как можно владеть прошлым, не переписывая его? Только пребывая в нем, но это и требует рождения нового человека, для которого нет ни прошлого, ни будущего.

Факты из резервации

Ход мысли у ВИМа такой: серьезная музыка мало кому нужна, стало быть, она находится в резервации, а композиторы должны это признать и перестать претендовать на что-то большее, чем частное кваканье в своем углу. (Насчет резервации тоже в следующей серии.)

С другой стороны, в «Пестрых прутьях» постулируется, что в музыке совокупность фактов важнее высказывания, контекст важнее текста. Понятно, прямая отсылка к основному положению Витгенштейна о том, что мир есть совокупность фактов, а не предметов.

Два этих момента — резервацию и контекстуальность — я для себя так микширую.

Композитор Композиторыч (далее КК — кстати, аллюзия на реплику хармсовского Вани Рублева «А по-моему, ты говно!»; Владимир Иванович, пользуйтесь), в которого метит ВИМ, хочет как можно большего распространения своей музыки («признания»). Однако сегодня общество делится на гораздо более мелкие и специальные страты, нежели это было во времена возникновения эталона «признания». Непонимание этого приводит к тому, что КК начинает адресоваться к заведомо более широкой аудитории, чем это возможно в данных социальных условиях. Утопичность притязаний КК приводит к утопичности его музыкального языка, который остается конгломератом стилевых ожиданий разных социокультурных страт, не обретая нового единства.

Этот конгломерат КК подает как плоды самовыражения; ВИМ называет это прямым высказыванием и объясняет, что оно утратило свою силу и актуальность: гипотетический КК не осознает, что его «само-» из «самовыражения» — это иллюзия, стечение обстоятельств.

Можно, однако, перевернуть ситуацию и сказать, что как раз ВИМ, с его скрупулезным метамузыкальным дизайном, не пребывает в реальности — пусть и частной, втиснутой в резервацию, — а описывает ее извне. Тогда как нашему незадачливому КК, с его прямым высказыванием, дано в этой реальности пребывать, более того, создавать ее факты — именно в силу своей незадачливости.

Кстати, не оказывается ли тогда фактом, а не предметом музыка как сакральное пространство? Тогда вообще кранты всей концепции ВИМа: стало быть, это пространство есть всего-навсего то, что мы знаем, а вовсе не то, что знает о нас и даже нами — или, как выразился бы ВИМ, благодаря чему мир есть то, что он есть.

Пока вроде все. Продолжение следует.


Владимир Мартынов. Конец времени композиторов. М.: Русский путь, 2002
Владимир Мартынов. Зона Opus posth, или Рождение новой реальности. М.: Классика-XXI, 2005
Владимир Мартынов. Казус Vita Nova. М.: Классика-XXI, 2010
Владимир Мартынов. Пестрые прутья Иакова. М.: Классика-XXI, 2010

Ссылки

• Борис Филановский. Музыкалипсис, 21.05.2009
• Владимир Мартынов: «Нет более неадекватного сообщества, чем музыканты», 23.03.2009
• Петр Поспелов. Пусть неудачник плачет, 06.03.2009
• Владимир Юровский: «Мартынов вообще не совсем композитор», 10.02.2009
• Екатерина Дёготь. О том, как современная музыка заставляет думать о современном искусстве, 04.03.2008