«Поэт»: покинуть зону комфорта

МАРТЫН ГАНИН полагает, что после награждения Евгения Рейна премии «Поэт» предстоит принимать трудные и даже непопулярные решения – или кануть в Лету

Имена:  Александр Кушнер · Виктор Кривулин · Глеб Морев · Дмитрий Кузьмин · Евгений Рейн · Наталья Иванова · Олеся Николаева · Сергей Гандлевский · Сергей Чупринин · Тимур Кибиров

Премия «Поэт» — институция, состоявшаяся, по крайней мере, в медийном поле — то есть ее ходы отслеживаются медиа и толкуются разными способами. Это в нашей ситуации, с одной стороны, большое дело — потому что есть масса премий (не только поэтических, но и просто литературных), проходящих совершенно мимо внимания читающей публики, — а с другой стороны, факт этот обусловлен размером вознаграждения и (теперь уже) некоторой предысторией, набором лауреатов.

Сразу скажу, что нынешнее решение жюри представляется мне в некотором роде бесспорным. Все интересующиеся историей вопроса понимают, что Евгений Рейн — поэт, оказавший существенное, бесспорное влияние на облик русской поэзии, каким мы его знаем сегодня. О том, как было устроено это влияние, каковы его результаты и доволен ли ими лауреат, разговор еще предстоит — и тянуться он будет годы, если не десятилетия. Еще дольше будет тянуться — по крайней мере, в России — тихая тяжба Рейна с Бродским, который числил его одним из своих учителей. Помимо прочего, Рейн навсегда останется персонажем довлатовских записных книжек и еще десятка мемуаров. Все это важно, но не более важно, чем многие из его стихов, особенно ранних. История про «Рухнаму» забудется, а вот сосед Котов — скорее нет.

Про Рейна лучше напишут другие. Здесь есть сюжет, более для меня интересный, — сама премия «Поэт». В связи с последним решением имеет смысл вспомнить сравнительно недавно состоявшуюся дискуссию по ее поводу. Это чтение чрезвычайно поучительное. В самом начале разговора Сергей Чупринин заявляет вот что: «Мы всего лишь пытаемся в нашем разрушенном, “огоризонталенном” и “уплощенном” литературном пространстве воссоздать своего рода вертикаль, иерархию имен, ценностей и талантов, на которых сошлось бы не считанное число рафинированных знатоков, а большая часть читающего сословия». В скобках отметим, что не заявляя, но по сути ту же задачу в области прозы ставит перед собой премия «Большая книга».

Глеб Морев далее отмечает, что это, пользуясь термином Дмитрия Кузьмина, «премия Пантеона». По какому поводу сам Кузьмин поясняет: «“Премия Пантеона” права на риск в некотором роде не имеет: она претендует на “гамбургский счет”. Премия за лучший роман приплюсовывает новые произведения к некоему воображаемому ряду, в котором стоят “Преступление и наказание” и “Чевенгур”, “Дар” и “Мастер и Маргарита”...»

Речь идет о премии, задачей которой является формирование канона «на ходу». Понятно, что задача эта не имеет решения в принципе. Результатом подобного рода попыток всегда оказывается усреднение, которое мы и наблюдаем в виде линейки лауреатов премии «Поэт». Я ничего не хочу дурного сказать о Евгении Рейне, Сергее Гандлевском, Тимуре Кибирове или Инне Лиснянской, однако мы видим — и это подтверждается словами Чупринина, — что смысл премии состоит в формировании образа мейнстрима.

О трех других лауреатах можно только сказать словами все того же Глеба Морева, что они «достаточно культурны, но глубоко вторичны, оставаясь в рамках либеральной позднесоветской лирики». Прошлогодняя премия Сосноре выглядит более или менее как «Отвяжитесь! Хотели авангард — вот вам авангард, тема закрыта».

О чем напоминает нам это усреднение, не встречались ли мы с ним раньше? Встречались: «Существовали, естественно, идеологически мотивированные “запретные зоны”: секс, религия, философствование немарксистского толка и т.п. Но существовали и своего рода эстетические “запретные зоны”, которые оказались более устойчивыми в процессе десталинизации, нежели прямые идеологические запреты. Существовали верхние и нижние границы словоупотребления. Верхняя граница лексически отсекала все, что так или иначе соотносилось с духовно-религиозной сферой». Это цитата из статьи Виктора Кривулина 1979 года под названием «Двадцать лет новейшей русской поэзии», опубликованной¹ под псевдонимом Александр Каломиров.

Ясно, что усреднение производилось советской дискурсивной машиной по другим параметрам, но суть процесса остается прежней. Однако если советский лозунг «Искусство принадлежит народу»² использовался в качестве маски идеологической/эстетической цензуры, сегодня он, судя по словам Чупринина, понимается в буквальном смысле.

Проблема состоит в том, что «большая часть читающего сословия» является конструктом, которому ничего не соответствует в реальности. Линейка лауреатов выглядит даже не как продукт компромисса между вкусами публики и вкусами экспертного сообщества, а как продукт компромисса между вкусами экспертного сообщества и вкусами публики, как их себе это самое сообщество представляет. Представление это иллюзорное, на что в ходе дискуссии указывает Наталья Иванова: «Выйдем на улицу, вот сейчас, из этой подворотни, и спросим — кто поэт? Нам скажут — Резник поэт, Рубальская поэт. Никто с гордостью не скажет… — опять получается страшный разрыв между теми, кто читает Рубальскую, а мы вот такие продвинутые, — а у нас есть Кушнер». Впрочем, на месте Кушнера в этой реплике вполне мог бы оказаться и Рейн.

Далее по ходу дискуссии никто не отмечает противоречия между словами Ивановой и Чупринина, представляющих, заметим, одно издание, однако видна преемственность в технологии выстраивания иерархий: результат соотносится с некоторым пустотным конструктом.

В случае советской литературы этот конструкт — некая идеальная «советская поэзия», повествующая о том и сем, но не просто так, а ради выполнения неких задач социального проектирования. Во втором — идеальная «современная поэзия», уже не имеющая политического или социального телоса, но долженствующая совпасть с идеальным читателем, этому сконструированному, не существующему сегодня читателю доступная. Впрочем, читатель этот существовал прежде — тоже в виде недифференцированного конструкта, но все же (кажется) существовал: это читатель либеральной советской периодики вроде (в разное время) журналов «Октябрь», «Знамя» и «Новый мир».

Все это здесь не за тем, чтобы лишний раз затеять полемику относительно политики «толстых журналов», и тем более не за тем, чтобы принизить значение действительно важного поэта Рейна. Интересно, скорее, что будет дальше делать премия «Поэт». Канон «на ходу» можно формировать двумя способами: оглядываясь назад — и рискуя застыть соляным столбом — или пытаясь предугадать, что войдет в канон завтра и послезавтра. Доселе премия «Поэт» предпочитала первый — принимать безопасные, консенсусные решения. Эта тактика уже, по крайней мере, однажды подвела жюри — в случае Олеси Николаевой. В следующем году нам предстоит узнать, станет ли она стратегией — и приведет в этом случае к неизбежному тихому угасанию потенциально полезной институции — или все же останется тактикой.

Премия должна выйти из собственной зоны комфорта — или разделить со временем судьбу Премии Аполлона Григорьева.

Других вариантов — уж не знаю, к сожалению или к счастью — не просматривается.

___________________
¹ «Северная почта», № 1/2, 1979
² Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 24. С. 121