— Кстати, о фестивалях: вся эта история с высокой кухней в забегаловке — это случайно не метафора артхаусного кино?

— Конечно, это же очевидно. У нашего фильма очень серьезная идеологическая база. Он о том, как защитить то, что ты любишь. Свой дом, свое творчество. О том, как не врать себе, искусству. Как выбирать между правильным и неправильным. И только отталкиваясь от такой важной основы, вы можете начинать играть во всякие юмористические игры.

— Вы вот вполне себе комик.

— Мне приходилось сниматься в комедиях, но редко — трудно найти хорошую. Продолжу свою мысль: все, что по идее должно вызывать смех, сваливают в одну корзину. Для меня комедии — ну, это «Трудности перевода», наш фильм. Не самые тупые фильмы, над которыми вы, тем не менее, смеетесь. Но есть такой слэпстик, не знаю… «Не шутите с Зоханом», например. Я такие фильмы комедиями не считаю: хорошей комедии без драмы не бывает. «Голый пистолет» мне нравится как зрителю, но как актеру — неинтересен.

— Немецкая комедия вообще довольно специфическое явление...

— Большинство наших комедий никогда не пересекает границу Германии. Я знаю, в России их иногда показывают.

— Да, бывает. Не боитесь, что как раз немцам на «Соун китчен» будет не смешно?

— Я в этом бизнесе уже больше двадцати лет и привык к тому, что многое из того, что я делаю, находит гораздо более теплый прием за границей, чем в Германии. «Комплекс Баадер-Майнхов» был кассовым хитом в нескольких странах, его купили на пятьдесят пять территорий, номинировали на «Золотой глобус» и «Оскар», но у каждого немецкого критика нашлось для него бранное слово.

— Из-за политики? Все-таки тема такая: терроризм, Фракция красной армии...

— Знаете, что я вам скажу (и это одна из причин, по которым «Соул китчен» так много значит): я вырос в такой стране… В общем, мне никогда не нравилось быть немцем. Быть немцем — значит нести на себе груз прошлого. Это значит постоянно сталкиваться с предубеждением. «Кто? Немец? — А-а». Нормальная реакция, кто спорит. Но мы все выросли с этим отношением к себе. Мне было двенадцать, пятнадцать лет, и я слышал это постоянно.

После войны мы потеряли культурную идентификацию. Нам надо научиться заново любить, принимать и ценить то, что сделано в нашей собственной стране. Мы так быстро попадаем под обаяние того, что приходит из Франции, Италии, Америки. Но для того, чтобы полюбить свое, требуется серьезное усилие. Фатих говорит, что «Соул китчен» — фильм в жанре «хайма» (heimat). Это очень особенное слово, которое невозможно перевести ни на английский, ни на французский, ни на итальянский. Оно означает «дом», но в очень поэтическом смысле. Фильмы, которые обозначались этим термином, появились в конце 40-х, после войны. Они были сделаны для того, чтобы вернуть немцам ту самую идентификацию, вернуть то, что они потеряли. Но это были ужасные, ужасные, тупые фильмы.

— Пропаганда?

— Именно. Но «хайма» — очень правильный термин для «Соул китчен». Фильм снял эмигрант во втором поколении, он как бы говорит: «Это и моя страна, и мой дом, и мой способ чувствовать себя дома в этой стране». Там, где быть коренным жителем, как я уже сказал, всегда представляло некоторую моральную проблему. И теперь мы снимаем фильм, чтобы такие люди, как я и Фатих, могли наконец сказать: «Да, мы дома».

— Почему тогда у вас главный злодей — типичный ариец?

— (Смеется.) Но мы старались сделать его таким непростым. Там есть намек на то, что он из какой-то странной среды происходит. Пиджак у него странный... Я немец, но я вырос и до сих пор живу в Гамбурге. Вокруг меня всегда были толпы иностранцев. У нас в школе учились турки, итальянцы, кто угодно. И есть важный момент. Вот тут, в Италии, есть люди из Албании, из Африки. Но иностранцев, которые были вокруг меня в Германии в 60-х, специально приглашали из других стран, чтобы они восстанавливали разрушенную страну. Не было таких турок, которые сказали бы: «А поедем в Германию работать!» Немцы им сами сказали: «Приезжайте». Даже слово специальное было — гастарбайтер, гостевой рабочий. Думаю, расчет был такой: они тут поработают лет пятнадцать, а потом уедут домой. Только за это время у них дети тут выросли. И они уже никуда не хотят уезжать.

— А сейчас это слово используется? В русском языке оно употребляется в негативном или в ироническом значении.

— Нет, потому что самого явления не существует. Эмигранты, которые приезжают в страну, сейчас уже не гости: они здесь, потому что это нужно им. Это слово из 50—60-х, когда людей действительно приглашали. Мне кажется, в Европе нет других стран, в которых были бы именно гастарбайтеры, — им приходится иметь дело с беженцами, иммигрантами и их семьями. Да, немецкое общество пыталось от них отстраниться. Давайте держать их на расстоянии, селить компактно! Но сейчас мы столкнулись с тем, что отмахнуться от них не удастся, — за десятилетия они переместились от периферии к центру. Есть турецкие адвокаты, врачи, судьи. Это скорее можно сравнивать с афроамериканской общиной в Америке. Раньше они могли выйти из гетто и сказать: «Нас веками угнетали». А теперь не могут — в Америке черный президент.

То же самое — у нас. Таким людям, как Фатих, нет смысла протестовать, выходить на улицу, говорить: «Эта страна мне должна, у меня нет равных прав с коренными». Потому что это не так: у них уже есть все права. И очень здорово видеть, что это всё начинает работать и на бытовом уровне. Мне нравится, что Германия стала мультикультурной страной, это очень хорошо. Мечта о мононациональном государстве — идеологическая античность.

— Тем не менее, национализм никуда не делся, в том числе и в Германии.

— Люди в принципе подозрительно относятся к чужакам. Это еще и экономический вопрос: чем меньше денег, тем больше национализма. В Дании и Швеции то же самое. Это не уникальный феномен, он есть везде. Но, разумеется, когда он встречается в Германии, вы его, по понятным причинам, больше боитесь. Но я для себя вижу здесь преимущество: имея ту историю, которую мы имеем, приходится много думать, рефлексировать и учиться терпимости. Волей-неволей. Поэтому у большинства нормальных людей в Германии довольно открытое мышление.

— Есть ли в этом смысле разница между Востоком и Западом страны? Раз уж мы заговорили о бедности.

— О да. Различия между Востоком и Западом настолько большая тема, что даже не стоит начинать говорить об этом, иначе мы рискуем не остановиться никогда. В контексте нашего разговора: на Востоке никогда не было такого количества иностранцев. Привычки к ним не было. Поэтому в Берлине им рады меньше, чем в Гамбурге. Вообще, для кинематографиста — огромное удовольствие сейчас работать в Германии. Столько нерассказанных историй. В чем проблема Голливуда? Все сказано. Остается делать ремейки ремейков. А у нас есть история, которая у нас есть. И теперь мы наконец начинаем на эту тему говорить, в том числе и в кино. Да, у нас были «Гудбай, Ленин» и «Жизнь других», но я уверен, что это только начало.

— То есть дома вам в любом случае интереснее, чем в Голливуде?

— Голливуд — место, где самые талантливые и профессиональные люди мира собираются, чтобы делать кино. Кто спорит? Но я постоянно востребован дома. Стоит ли ехать в Голливуд и делать там то, что я делал дома двадцать лет назад, — а по-другому вряд ли получится? Зачем? У меня тут главные роли и отличные фильмы. Если я понадоблюсь Голливуду, они мне позвонят. А я им отвечу. Может быть.