«Рождественские» сочинения Джона Ноймайера

«Щелкунчик» великого хореографа явил нам образ идеального балетного мира

Имена:  Джон Ноймайер

Собор Василия Блаженного стоит посреди заросшего подсолнухами поля. Балетмейстер императорского театра является в гости к советнику Штальбауму в демоническом черном плаще с кокетливым розовым подбоем. Старшая дочь советника служит в балете, и никто из светских гостей не видит в том ничего дурного. Просто это не совсем Василий Блаженный, не совсем мариинский балетмейстер (пусть вставной номер из этого спектакля, под названием «Павлова и Чекетти», и был подарен автором ученице балетной школы Лопаткиной) и совсем не тот балет, что был в России в конце XIX века.

Спектакль Джона Ноймайера, который традиционно показывают в Гамбурге в рождественские дни, отправляет нас не в сказку Гофмана (от «Щелкунчика» остались лишь имена персонажей), а в образцовый балетный мир. В тот театр, каким он должен быть, по мнению хореографа. Детский мир. Чистый мир. Очень искренний.

Главной героине в этом спектакле исполняется двенадцать — и никакой «поэтической женственности» еще нет в девчонке, которую играет Элен Буше. Вся из острых углов, распахнутые глазищи, куда девать руки — не знает, шея длинная и красивая, но как-то по-куриному периодически ныряет в плечи, когда девчонка удивляется. А удивляет ее практически все: наряды дам, бойкие танцы кадетов, приведенных на праздник братцем, молодой офицер, за этими кадетами присматривающий. Кукла-щелкунчик, которую снисходительно дарит этот самый офицер неловкой малявке (он ухаживает за старшей сестрой, и к младшей надо быть внимательным). И, рассматривая собравшееся на домашнем балу у Штальбаумов общество, припоминая, что впервые эту историю Ноймайер показал во Франкфурте аж в 1971 году, внезапно понимаешь: да ведь это же проект театра. Осуществившийся — и продолжающий осуществляться. Потому и танцуют «Щелкунчика» каждый раз в финале года, а не только потому, что вот именно эта музыка должна звучать перед Рождеством.

Ноймайеру, когда он сочинил эту историю, было двадцать девять. За спиной — учеба в Копенгагене и в Лондоне, служба в Штутгартском балете. Впереди — через три года — переход в Гамбург, где он стал главным балетмейстером и поставил великие свои балеты. «Щелкунчика» он придумал как свод правил, по которым должен жить театр. И через год после появления в Гамбурге перенес этот спектакль к себе, под постоянный присмотр.

Что в этих правилах? Отсутствие зла. И внешнего и внутреннего. В «Щелкунчике» Ноймайера вообще нет мышей-крыс, сражений и страха. Для попадания в волшебную страну не нужно драться с хвостатыми — и вообще никакого сопротивления не нужно преодолевать. Нужно лишь точно знать, чего ты хочешь. Задремавшую после ухода гостей на полу в бальной зале девчонку ведет во сне в свою вотчину эксцентричный господин балетмейстер — и приходят они не куда-нибудь в Конфитюренбург, а в балетный класс (место, в котором, как известно, сладости не приветствуются). И весь дивертисмент второго акта — танцы китайские, индийские, русские — оказывается фантазиями Ноймайера на тему знаменитых балетов.

Девочка сидит у левой кулисы и смотрит, как репетирует и танцует труппа. Как доброжелательны артисты друг к другу (мы в сказке, помните об этом). Как кидается балерина утешать танцовщицу, зарыдавшую из-за неудачи. Как безупречны партнеры (это вообще фирменный знак гамбургской труппы — при том что мужской состав интереснее и ярче, танцовщики безропотно «служат балеринам»). Как смешиваются стили и улыбчиво мешаются времена, авторы и годы — и среди «своего» дивертисмента проводник показывает героине и «Эсмеральду», и «Дочь фараона», и… долинский «Падекатр».

Во сне красавчик офицер (Карстен Юнг) становится балетным премьером и, на минутку отставив сестрицу героини, дает шанс станцевать и дебютантке. (Что здесь важно — никакого мотива зависти, соперничества и т.п. — младшенькая старшенькой искренне восхищается.) Дебютантка не из гадкого утенка превращается в белого лебедя — да, у нее славно выходит вариация, но после воскресает неуклюжая повадка — в этой работе не бывает простых чудес, ей еще пахать и пахать. Обещания достаточно, дальше все зависит от нее.

Мелкие заметки Ноймайера на полях: собирающая подарки именинница с равнодушной благодарностью принимает от папы первую толстую книжку и с ужасом — шестую (любовь балетных к чтению, хм-хм, общеизвестна). Внимательность публики к актерам, занятым и не в главных ролях, — отдельной овации в финале удостоился Константин Целиков, «бравый братец Фриц». И совершеннейшее отсутствие гонора у премьеров: Эдвин Ревазов в первом акте вышел в совершенно нетанцевальной роли папы, а во втором — встал в ряды танцующего в «классе» кордебалета. Осуществившаяся мечта, работающая ежедневно.

А рядом с этим «Щелкунчиком» в предновогодние дни — суровая «Рождественская оратория» на музыку Баха. Ноймайеровское сочинение 2007 года, в котором сквозь черное пространство и унылую толпу пробирается одинокий человек с елкой в руках. Народ суетится и натыкается друг на друга, все в одинаковых пальто, и нет в мире никакого уюта и никакого спасения. Человек (тот же Ревазов) смотрит уже не балетную сказку, но историю Марии и Иосифа, наполненную не тихим блаженством Рождества, но трагическим ожиданием Страстной пятницы. Это знание вот о таком будущем пронизывает весь спектакль. И все-таки человек зажигает одинокую свечку на елке и сидит, празднует Рождество.

А все-таки хорошо было бы, если бы на Красной площади действительно росли подсолнухи, правда?