Истинные причины русской стыдливости

В Москве запретили к показу спектакль, в котором звучат «неприличные» слова

Новый год в театральной Москве начался с характерного казуса — руководство ДК имени Зуева не допустило к показу спектакль Ольги Субботиной «Про баб», в котором персонажи употребляют слова «клитор», «оргазм» и «сперма». Диптих, поставленный по двум современным пьесам («Метель-аттракцион» Екатерины Нарши и послужившая камнем преткновения одноактовка Михаила Барановского «Про баб», где двое друзей обсуждают прекрасный пол, беззастенчиво называя вещи своими именами), является продукцией «Другого театра». Этот частный театр (худрук Сергей Петрейков), специализирующийся на современных текстах, не имеет своего помещения и арендует сцену у означенного ДК. Трудно представить себе, чтобы в договоре аренды была специально прописана статья, позволяющая отменять спектакль — на который, к слову сказать, уже проданы билеты зрителям — по высокоморальным соображениям. Но руководство ДК оказалось неумолимо. Оно поступило так из любви к искусству. Оно не могло смолчать.

Не то чтобы мне уж очень жаль спектакль «Про баб». У меня есть подозрение, что его художественные достоинства соответствуют искрометности его названия. Но диву даешься, какие же культурные люди работают у нас в домах культуры. И вообще в сфере культуры, особенно театральной. Помню, какая дискуссия разгорелась в свое время вокруг спектакля Кирилла Серебренникова «Изображая жертву», где звучит монолог капитана милиции в его, так сказать, аутентичном виде, то есть со словами на буквы «е», «х» и «б». Хорошо хоть, Олег Табаков вовремя смекнул, что вопрос, можно ли материться на главной сцене страны, является таким же схоластическим, как вопрос, сколько чертей может уместиться на острие иглы.

Примерно в то же время, когда ломались копья вокруг пьесы братьев Пресняковых в МХТ, мне довелось побеседовать со знаменитым английским драматургом Марком Равенхиллом. Я пыталась выяснить, как реагировала театральная общественность на специфическую лексику и садомазохистские сцены в его пьесах, рядом с которыми откровения «про баб» кажутся уроком по сексуальному воспитанию молодежи в общеобразовательной школе (вопрос о художественных достоинствах произведений мы оставим в стороне, он совершенно из другой области). Равенхилл долгое время вообще не мог понять, о чем я его спрашиваю, пока, наконец смекнув, не махнул рукой. Вопрос о нравственном и безнравственном на сцене давно уже не является в его стране, а равно и всех прочих европейских странах (ну, может быть, за исключением Албании — о ней мне, право, ничего не известно) предметом общественных дискуссий. Прежде являлся, а нынче нет. Прежде сцена была ничуть не менее, а в чем-то и более табуированным пространством, чем сама жизнь. Появиться на пляже в купальнике было уже возможно, но на сцене драматического театра — еще нет. Женская истерика в определенных обстоятельствах считалась чем-то если не приличным, то по крайней мере объяснимым, но на сцене вид катающейся по полу актрисы поверг бы публику в шок. XX век (не сразу, конечно же, а в результате длительных баталий) изменил соотношение запретов. В реальной жизни общественные конвенции по-прежнему работают и весьма эффективно. Зато сцена превратилась в свободное эстетическое пространство, лишенное всякого налогообложения в виде этикета. Нет, конечно, там тоже могут, если что не так, повозмущаться, крикнуть из зала «бу-у-у!». Но запрещать спектакль из-за ненормативной (и уж тем более нормативной, но не ласкающей слух) лексики никому попросту не придет в голову.

Можно было бы предположить, что такой разгул неизбежно повлечет за собой печальные изменения нравственного климата в обществе. Ничуть не бывало. Никакого разгула безнравственности в Бельгии, Дании с Финляндией или Германии (где порой показывают и говорят на сцене тако-ое), ей-богу, не наблюдается. Даже наоборот. Педофилов и прочих извращенцев там ничуть не больше, чем у нас. Ксенофобии неизмеримо меньше. В этих странах трогательно заботятся об инвалидах и пенсионерах. В них чрезвычайно вежливые водители, крайне редко сбивающие детей на пешеходных переходах. Коррупция носит там единичный, а не тотальный характер, и т.д. и т.п. Чем свободнее чувствует себя художник в пространстве искусства, тем более законопослушные, ответственные и моральные граждане живут в одной с ним стране. Тут надо бы понять причинно-следственную связь: не они моральны и ответственны, потому что он свободен, а он свободен, потому что они моральны и ответственны. Терпимость к художественному эпатажу есть тест на цивилизованность.

И наоборот. Нашу прекрасную страну, столь щепетильно относящуюся к звучащему со сцены слову, затруднительно назвать страной высокой культуры быта, где нехорошие слова сроду не услышишь в общественных местах — от магазина до троллейбуса, где люди никогда не толкают друг друга в метро, а также не плюют и не мусорят в подъездах. У меня есть подозрение, основанное, разумеется, не на фактах, а на общем знании жизни, что в быту руководство ДК ведет себя куда более свободно, чем руководство какой-нибудь культурной институции в той же Англии. Там ведь за не так сказанное своей подчиненной слово и не эдак брошенный на нее взгляд можно быть запросто обвиненным в sexual harassment. У нас же фривольное, а порой и хамское отношение начальника к подчиненной — устоявшаяся норма жизни. Российская стыдливость есть оборотная сторона российской же распущенности. Живо представляю себе возмущенного обывателя, выходящего из театра и злобно говорящего: «Нет, ну ведь матерятся ж, е... твою мать! На сцене — и матерятся! Это что ж такое творится, нах!» Здесь, за пределами храма искусства, можно дать волю чувствам и словам. Здесь общественные конвенции работают так плохо, что граждане, особенно если они депутаты или руководители ДК, поневоле воспринимают культуру вообще и театр в частности как заповедное пространство, в которое не должна вторгаться общая мерзость жизни. Это трепетное отношение к нравственности в искусстве есть прямое следствие ее ощутимого дефицита в быту.



Другие колонки Марины Давыдовой:
Как сыграть президента, 16.12.2008
Область стареющих ньюсмейкеров, 28.11.2008
Немцы и эстетика безобразного, 1.11.2008