Хороший автор — мертвый автор

Если бы во времена Шекспира действовало авторское право в его нынешнем виде, едва ли его произведения увидели бы свет

Хороший автор — мертвый автор. Причем желательно давно мертвый. Хороший автор — это такой мертвый автор, у которого умерли все прямые и косвенные наследники, а желательно, чтобы их вообще никогда не было. Чтобы он был бездетным сиротой, не имевшим друзей и близких людей, могущих стать его правообладателями. Хорошими авторами являются Эсхил, Софокл и Еврипид. Прекрасен Шекспир — не только про его родственников, даже про него самого не вполне ясно, кем он был и был ли вообще. Мольер, Гете, Пушкин или Гоголь, безусловно, годятся. С Булгаковым уже сложнее. Детей у него, как известно, не было. Но зато была знаменитая жена Елена Сергеевна Булгакова (Шиловская), у которой дети как раз имелись. Дети этих детей считают, что они являются обладателями прав на произведения великого мужа своей родственницы. Из-за разногласий с ними так и не увидел свет фильм Юрия Кары «Мастер и Маргарита». Хорош этот фильм или плох — вопрос десятый (в нем, к слову сказать, совершенно звездный актерский состав). У нас такое порой снимают и показывают, что хоть всех классиков со святыми выноси, а Кара ничего такого уж страшного вроде бы не совершил. Всего-то несколько раз отступил от литературного первоисточника.

Впрочем, эти самые дети детей Елены Сергеевны — сущие дети по сравнению с другими детьми и наследниками. Возьмем, чтобы далеко не ходить, потомков авторов «Трехгрошовой оперы». Репетирующий сейчас в МХТ пьесу Бертольта Брехта и Курта Вайля Кирилл Серебренников по требованию правообладателей не только не может делать купюры в тексте, но и не имеет права менять ни единой ноты в знаменитых зонгах к пьесе. Если не ошибаюсь, театру даже предписывают, на каких именно инструментах следует играть музыку, и теоретически могут запретить спектакль, если в оркестре появится какой-нибудь не предусмотренный Вайлем тромбон. Прецеденты у подобных запретов имеются. Скажем, наследники великого композитора Прокофьева так сильно не полюбили чудесный, на мой взгляд, спектакль «Ромео и Джульетта», поставленный в Большом театре Декланом Доннелланом и Раду Поклитару, что он уже больше не идет.

Или вот еще радостная новость. В Театре Вахтангова больше не будут играть спектакль «Милый лжец», который поставил тут когда-то Адольф Шапиро с Юлией Борисовой и Василием Лановым. Очаровательный был спектакль. Наверняка уже несколько устарел, но снят не по этой причине, в потому что директор американского театрального агентства International Creative Management (ICM) Бадди Томас, владелец прав на эту пьесу, запретил использовать ее в России. Просто взял и запретил, без объяснения причин. Это же самое агентство запретило к постановке в России пьесу Реджинальда Роуза «Двенадцать разгневанных мужчин», зато милостиво разрешило постановку всех пьес Артура Миллера.


Об этих запретах, вето и прочих происках правообладателей пишут как о чем-то само собой разумеющемся. Между тем авторское право в том виде, в каком оно существует сейчас, есть совершеннейший абсурд, и пора уже, наконец, это признать. Дело не в денежных отчислениях авторам и его родственникам — пусть себе капают, разве ж кто возражает. Дело не в плагиате, кто же ратует за плагиат... Дело в неверной посылке, что опубликованный текст может быть чьей-то собственностью как некая совокупность смыслов. Причем не только того человека, который его написал, но и какого-то третьего лица — племянника, сумасшедшего брата, маловменяемой жены, внука, на котором очень сильно отдохнула природа, каких-то бесцветных клерков из литературного агентства. Эти правообладатели раскрученных брендов могут указывать режиссеру, как именно надо обращаться с тем или иным текстом и можно ли с ним вообще как-то обращаться. Но опубликованный текст — это уже всеобщее культурное достояние, подлежащее любой интерпретации. Не хочешь, чтобы твои сочинения интерпретировали и истолковывали, — не публикуй их. Читай только на кухне близким родственникам. Если текст опубликован, любой имеет право его поставить, как хочет и может. Провалится — зрители и критики укажет ему на это рублем и статьями. Почему Расина или Пушкина может интерпретировать любой, а с балетом Прокофьева и романом Александра Солженицына этот номер уже не проходит? Тексты Солженицына, равно как здравствующих Кундеры или Стоппарда, уже так же отчуждены от них, как отчуждены пьесы Чехова от самого Чехова, а комедии Островского или романы Достоевского — от Островского и Достоевского. Я не знаю, что сказал бы Чехов, если бы увидел своих «Трех сестер» в постановке Кристофа Марталера. Вероятно, остался бы недоволен. А что бы сказал Георг Бюхнер, если бы увидел спектакль «Войцек», поставленный Жозефом Наджем? Шекспир должен вертеться в гробу практически еженедельно в силу исключительной востребованности своих произведений, но это мало кого заботит. Впрочем, если бы в его времена действовало нынешнее авторское право, то появление самих произведений Шекспира было бы сомнительно. Тут же нашлись бы наследники какого-нибудь Джиральди Чинтио, которые были бы недовольны тем, как интерпретировал его новеллу «Венецианский мавр» великий Бард.

Все это безумие, связанное с авторским правом, есть прямое следствие и воплощение нашего сутяжнического мира, в котором собственностью и, следовательно, предметом торговли становится все, даже мысли, идеи и отдельные фразы (на них тоже наложен «копирайт»). Мало того, что это крайне неудобно. Это еще и противно. Надо бы все же договориться. После того как ты сказал свое слово в искусстве — оно уже не твое. И уж тем более не твоего племянника или агента. Оно общее. Оно не принадлежит тебе. Оно себе принадлежит. И всем нам.

Отправить:

КомментарииВсего:1

• krasnogorov· 2010-11-03 09:41:10
  Валентин Красногоров
  
  
  Хороший автор — живой автор
  
  Попалась в Интернете еще раз на глаза статья замечательного нашего критика Марины Давыдовой «Хороший автор — мертвый автор», и захотелось ей возразить (potius sera quam nunquam, как сказано у Тита Ливия). Бывает ведь, что нельзя согласиться даже с талантливым критиком.
  
  Суть статьи, о которой идет речь, с полемической остротой выражена в первых же ее словах. «Хороший автор — мертвый автор. Причем желательно давно мертвый. Хороший автор — это такой мертвый автор, у которого умерли все прямые и косвенные наследники, а желательно, чтобы их вообще никогда не было».
  
  Марина Давыдова, очевидно, принадлежит к тем многочисленным людям театра, для которых фигура драматурга в театральном процессе является мешающей, лишней, неудобной и нежелательной. Режиссер, художник, актер, композитор и, конечно, критик - это понятно (люди всякие важны, люди всякие нужны), но зачем театру автор, да еще живой? «Хороший автор — мертвый автор. Причем желательно давно мертвый.» Например, классик. Он не мешает, не путается под ногами, не качает права, не имеет наследников, не просит денег за свой труд и, самое главное, не обижается и не возмущается, когда одновременно с клятвой в любви к нему его безбожно перевирают и искажают, когда на его имени въезжают в известность, а его исковерканные пьесы ставятся под фамилией режиссера. Вот потому теперь все и ставят классику.
  
  Я опубликовал в свое время статью «Они любить умеют только мертвых…» о том, как наши режиссеры «любят» мертвых драматургов и презирают живых, но, право, не предполагал, что эта некрофилия выражается так буквально, открыто и прямолинейно. «Хороший автор — мертвый автор»… Что же делать нам, бедным авторам, которые имеют несчастье быть еще живыми? Умереть поскорее, чтобы порадовать уважаемую Марину Давыдову и влюбленных в классику режиссеров? Или попросить нас пристрелить, чтобы мы стали хорошими? Если нас уж убивают словом, так стоит ли жалеть пули?
  
  Однако чем же все-таки не нравятся М. Давыдовой живые авторы? Оказывается, тем, что в качестве авторов они имеют какие-то права. И эти права, хоть и плохо, защищает закон. «Все это безумие, связанное с авторским правом, - пишет она, - есть прямое следствие и воплощение нашего сутяжнического мира, в котором собственностью и, следовательно, предметом торговли становится все, даже мысли, идеи и отдельные фразы (на них тоже наложен «копирайт»). Мало того, что это крайне неудобно. Это еще и противно. Надо бы все же договориться. После того как ты сказал свое слово в искусстве — оно уже не твое. И уж тем более не твоего племянника или агента. Оно общее. Оно не принадлежит тебе. Оно себе принадлежит. И всем нам.»
  
  При таком взгляде на вещи получается, что, в отличие от режиссеров и актеров, которые, как всем известно, делают спектакли бесплатно, не получая зарплаты и считая творческое удовлетворение высшей и единственной своей наградой, в отличие от шоуменов, выступающих в антрепризах и не требующих при этом никакого другого вознаграждения, кроме аплодисментов благодарных зрителей, в отличие от критиков, которые, как мы знаем, считают оскорблением, если им предлагают гонорар за их статьи, современные авторы являются алчными хапугами, имеющими наглость считать свои произведения именно своей, а не общей интеллектуальной собственностью и, к тому же, хотеть завещать ее по своему усмотрению.
  Григорий Заславский справедливо заметил по поводу пренебрежения к правам авторов на их произведения, что у нас все еще относятся «к частной собственности как к общей, социалистической, то есть – ничьей».
  Правовое сознание в России в силу понятных исторических причин находится на нулевом уровне. Поэтому никому не кажется странным, что, скажем, руководитель драмкружка в селе Возжаевка Амурской области ставит пьесу здравствующего автора, не спрашивая у него на это разрешения. Ему просто не приходит в голову, что закон обязывает его это сделать. Да что Возжаевка! Никого не удивит и произвольное обращение с пьесой при постановке ее столичным режиссером, который перекраивает и переиначивает ее без ведома драматурга. Напротив, это стало нормой, что привычно для страны, в которой беззаконие стало законом. Но крайне удивительно, что с атакой на закон выступает не какой-нибудь медвежатник из Бутырки и не карманник с Черкизовского рынка, а ведущий театральный критик страны. Соблюдать закон, видите ли, «крайне неудобно». И потому М. Давыдова предлагает руководствоваться в вопросах авторского права не столько юридическими нормами, сколько знаменитым уставом "О неcтеснении градоначальников законами", описанным Салтыковым-Щедриным. Первый и единственный параграф этого устава, как известно, гласил: "Ежели чувствуешь, что закон полагает тебе препятствие, то, сняв оный со стола, положи под себя. И тогда все сие, сделавшись невидимым, много тебя в действии облегчит". Такой взгляд на авторское право действительно удобен, но он может доставить и театрам, и драматургам немалые проблемы. Я писал об этом ранее.
  
  Особенно возмущает М. Давыдову переход авторских прав наследникам. Инженер, врач или бизнесмен почему-то могут завещать свою собственность. Но у авторов это право следует отнять. Во-первых, по воле рока и М. Давыдовой, их наследники – это исключительно «племянники, сумасшедшие братья, маловменяемые жены и внуки, на которых очень сильно отдохнула природа» (а мы и не знали, что наследниками имеют право быть только исключительно талантливые личности). Во-вторых, созданная авторами интеллектуальная собственность, как мы видели, им не принадлежит, потому и завещать ее нельзя. Она ведь принадлежит «всем нам.» Если вам нравится что-то в чьем-то доме, пишет Давыдова, не ищите хозяина и не спрашивайте у него разрешения. Просто приходите и берите. И не церемоньтесь с его имуществом: оно принадлежит всем нам. Если это скульптуры, смело бейте молотком по лицу, если картина – режьте холст на куски, если пьеса – делайте с ней вообще все, что хотите. Ведь «опубликованный текст — это уже всеобщее культурное достояние, подлежащее любой интерпретации. Не хочешь, чтобы твои сочинения интерпретировали и истолковывали, — не публикуй их. Читай только на кухне близким родственникам. Если текст опубликован, любой имеет право его поставить, как хочет и может».
  
  Я бы ответил на последнее утверждение так: авторы никогда не возражали, чтобы их сочинения интерпретировали и истолковывали. Но им не хочется, чтобы их произведения изменяли и искажали без их спросу. Если режиссеру не нравится текст, который он собирается реализовать на сцене, и он не хочет просить автора изменить его, так пусть он его и не ставит. Если же режиссер чувствует, что он настолько талантлив, что сам написал бы пьесу лучше, так пусть возьмет и напишет. Слишком много на свете есть людей, готовых переиначивать и переделывать (а заодно порой и присваивать) нечто чужое и готовое, и слишком мало способных создавать нечто свое.
  
  Бывает, конечно, например, что внук какого-нибудь писателя вольготно и весело живет на доходы от постановок произведений своего деда, - произведений, которые он сам даже не читал, но постановку которых он может, тем не менее, запрещать и разрешать (при этом сам писатель, возможно, был при жизни гоним, не был признан и жил в нищете). Сыновья какого-нибудь гениального изобретателя, будучи сами ничтожествами, тоже могут наслаждаться полученным от него богатством. Однако все это не означает, что надо отменять сам принцип наследования. Потомки Конфуция, умершего не семьдесят, а две с половиной тысячи лет назад, до сих пор пользуются уважением и достатком, и китайцев это не возмущает.
  
  Впрочем, проблема сегодняшнего драматического театра вовсе не в каких-то аспектах авторского права. Это частность, в которой проявляется проблема более общая: резкое снижение статуса драматурга и драматургии, от чего страдают авторы, но еще больше теряет сам театр, который все более отрывается от литературы, от слова и мысли и все более тяготеет к шоу, эпатажу, коммерции. Об этом и следует задуматься всем тем, кому дорого искусство театра.