Европейский театр осмысляет войну

Спектакль знаменитого финского режиссера Кристиана Смедса «Неизвестный солдат» не отличает поражение от победы, а военный энтузиазм — от спортивного

Из-под самых колосников на сцену падают остовы стиральных машин. Участники спектакля рубят их яростно и безжалостно. Они уничтожают их, как уничтожают врага. Враг — это мы. Точнее, то, что когда-то было нашей страной. Враг — это Советcкий Союз и вторгшаяся в пределы Финляндии советская армия. И, не считая сей странноватой, хотя и впечатляющей метафоры, этот враг больше никак не будет явлен на сцене. В постановке Кристиана Смедса финский народ сражается не с русским народом, а в первую очередь с самим собой — со своими национальными комплексами, предубеждениями, иллюзиями.

«Неизвестный солдат» официально не включен в программу проходящего сейчас в столице Финляндии театрального фестиваля, но всякий иностранец, появившийся в эти дни в Хельсинки, отправляется именно на спектакль Смедса, взбудораживший всю театральную Европу. В самой стране постановка вызвала разброд и шатания. Но в соседней России представить нечто, даже отдаленно напоминающее опус известного финского радикала, вовсе невозможно. Ни прежде, ни теперь. Столь вольное обращение с историей, с национальными архетипами, с темой войны, с мифом о героическом финском солдате (мифом, заметим, который был реальностью), наконец, с нынешним политическим истеблишментом Финляндии, чьи спроецированные на задник портреты в финале прицельно расстреливают из автоматов, — как ни распускай фантазию, не вообразишь себе на нашей сцене. А сцена, на которой Смедс поставил своего «Неизвестного солдата», это, заметим, сцена Национального театра Хельсинки. То есть, если проводить параллели, сцена тамошнего Малого театра, вдруг распахнувшая (спасибо директору Марии-Лиисе Невала) свои объятья для неукротимого экспериментатора. Портрет директора, к слову сказать, тоже окажется в «расстрельном списке» Смедса наряду с портретом президента страны. Он всем раздал по серьгам. Всем братьям и сестрам.




В основе его шокирующего зрелища роман финского классика Вяйне Линна, посвященный событиям русско-финской войны, вышедший в 1954 году и ставший в Финляндии хрестоматийным произведением. «Неизвестного солдата» изучают в школе. Некоторые герои Линна популярны у финнов примерно так же, как у нас Василий Теркин. При этом культовый роман, произведение жесткое. В чем-то он напоминает военную прозу Виктора Астафьева. Случилось так, что именно по этому противоречивому произведению, поначалу спровоцировавшему многочисленные дискуссии, был снят самый известный за всю историю финской кинематографии фильм, где события войны овеяны героическим ореолом. Если вспомнить, что крохотная Финляндия и впрямь дала отпор огромной военной машине СССР, эта героика не кажется натужной и неоправданной. Мне лично не кажется. А Смедсу кажется. Он, как и многие финны, помнит, что за Зимней войной (1939—1940) началась так называемая Продолженная война, в ходе которой маленький, но гордый народ вел уже не оборонительные, а наступательные действия, причем вел их в союзе с нацистской Германией.

С героикой режиссер разобрался круто. Персонажи его спектакля уж точно не воины-освободители. Кажется, что по ходу дела они вообще забывают, за что сражаются. Логика войны оказывается важнее всякой иной логики. И Смедс развенчивает ее на корню. Равно как развенчивает и травестирует все расхожие клише национальной идентичности.
И женщину в передничке, символ Финляндии. И маму Муми-тролльшу, символ финского домашнего очага. И национальный флаг с голубым крестом. И даже самого великого Маннергейма, главного автора финской победы: в сцене разудалого пьянства солдат он сначала строго поглядывает на них с экрана, потом глаза его скашиваются, черты лица расплываются, и выдающийся военный стратег превращается вдруг в Дональда Дака.




Пристального вглядывания в судьбы персонажей, столь важного для романа Линна (тут есть и обаятельный солдат-балагур Рокки, и ожесточившийся сержант Лехто, и обезумевший от страха новобранец), у Смедса тоже не обнаружишь. Даже несмотря на то, что по сцене в соответствии с требованием новейшей театральной моды все время ходит человек с камерой, ибо вглядывается эта камера не столько в самих героев, сколько в нас с вами. Прошлое опрокинуто в настоящее, и параллели проводятся, мягко говоря, смелые. Одна из самых запоминающихся сцен спектакля — та, в которой сводки с места военных событий передает солдат, чей облик сильно напоминает облик современного диджея, а интонации неотличимы от интонаций спортивного комментатора, ведущего репортаж с ответственного матча. Уравнивая спортивную эйфорию и патриотический восторг, Смедс словно указывает истинную цену последнего. Он (восторг) в лучшем случае смешон, а зыбкая грань, отделяющая праведную войну от преступной, размывается так же легко, как земля во время дождя превращается в грязь, в отвратительное хлюпающее месиво.

Когда вглядываешься в этот граничащий с гиньолем политический театр, становится неловко за самих себя, никогда не отважившихся бы на такое саморазоблачение, все еще захлебывающихся в патриотическом пафосе, все еще не понявших, что в ходе победоносных войн люди иногда превращаются в нацию, но куда чаще перестают быть людьми.