Что понадобилось Авиньонскому фестивалю из всего многообразия русского театра?
© Christophe Raynaud de Lage / Festival d'Avignon
Сцена из спектакля «Самоубийца»
Каждый год накануне самого престижного театрального форума Европы журналисты информационных порталов, которым редакция поручила написать заметку «про открытие Авиньонского фестиваля», начинают лихорадочно обзванивать экспертов (то бишь критиков) и задавать им один и тот же вопрос: а какие русские спектакли включены в нынешнюю программу?
Много лет они получают один и тот же короткий ответ: никакие. «Ну понятно, куда нам до заграницы!» — удовлетворенно вздыхают на том конце провода журналисты, делая из сказанного нехитрый вывод, что русские спектакли настолько же хуже французских или немецких, насколько наши «лады» и «Волги» хуже «ситроенов» и «фольксвагенов». Как объяснить им, что между экспертной оценкой критика и тест-драйвом нет почти ничего общего… Что не все постановки, выходящие в многочисленных театрах огромной нашей страны, плохи. И далеко не все, показываемое в самом Авиньоне, так же хорошо, как новая модель «пежо». Тут посреди древних стен монастырей, соборов и богословских лицеев (а именно в них и расположились главные площадки форума) порой увидишь такую галиматью с претензией, такую самодеятельность с коленцами… Но факт меж тем остается фактом: русского театра — ни хорошего, ни плохого — в основной программе Авиньона давно уже не сыщешь ясным днем с ярким огнем.
© Christophe Raynaud de Lage / Festival d'Avignon
Сцена из спектакля «Самоубийца»
И дело тут не в нашей убогости, а в какой-то системной (стадиальной) несовместимости. На выставке современного искусства диковато будут смотреться полотна Шилова. Но ведь картины Серова там тоже будут неуместны… Вот и на нынешнем Авиньонском фестивале в равной степени странно смотрелись бы забубенные спектакли Театра сатиры про «хомо эректусов» и воспетый многими критиками (мною в том числе) «Дядя Ваня» Римаса Туминаса, провинциальная отечественная дребедень и вдумчивые спектакли Сергея Женовача, традиционный «Обрыв» Адольфа Шапиро и радикальная «Чайка» Константина Богомолова. Драматический театр, в котором артисты ходят по сцене, говорят слова по ролям и притворяются Сидами, Макбетами, Ричардами III и тремя сестрами, то есть театр в привычном смысле этого слова, французский фестиваль последние годы, во всяком случае, с тех пор, как его возглавили Венсан Бодрийе и Ортанс Аршамбо, — практически не привозит. Он не привозит его — важно это все-таки осознать — не только из России, но и из Германии, Польши, Венгрии, Голландии… Зато тут в избытке иного, заступившего за порог актуального искусства постдраматического театра — современного танца, сценических медитаций, бодрящих хеппенингов, выкриков на фоне видеоинсталляций, разговоров со зрителем запросто в темноте с последующим показом многочисленных голых тел. Здесь встречаются, наконец, столпы европейской сцены вроде Патриса Шеро и Кети Митчелл, которые вроде бы делают спектакли, отдаленно напоминающие наше традиционное представление о драматическом искусстве, но даже мимолетного взгляда на сцену достаточно, чтобы понять, что рядом с опусами Шеро или Митчелл даже вышеупомянутый «Дядя Ваня», не говоря уж о рядовых спектаклях Театра им. Кого-Нибудь, кажется несусветным анахронизмом.
Читать текст полностью
И если заглядывать в далекую (впрочем, такую ли уж далекую?) перспективу, отборщики фестиваля, наверное, правы. Театр как вид искусства явно мутирует (эта мутация, однако ж, не вчера началась: если бы людям XIX века показали спектакли Тадеуша Кантора, Пины Бауш или Ежи Гротовского, они тоже упали бы со своих театральных кресел). И художественные свершения через сколько-то лет, вероятно, и впрямь будут происходить исключительно в поле нового постдраматического театра, а старый останется лишь как часть индустрии развлечения. (Так в свое время театр премьеров — Сальвини, Дузе или Комиссаржевской — был потеснен театром режиссерским, и никакого реванша актерский театр с тех пор не взял.) Но это в будущем… Сказать же, что в привычном, не постдраматическом театре не случается сейчас совсем уж никаких открытий, было бы все же неправдой. Эти два театра пока сосуществуют. И кое-что интересное на «традиционном» поле все еще происходит. Весь фокус в том, что это «интересное» решительно не интересует нынешних худруков Авиньона. Просто в других европейских странах наряду с традиционным драматическим в ощутимой пропорции присутствует и другой, постдраматический театр, который востребован радикальными худруками. И потому вероятность увидеть на фестивале испанцев, итальянцев или бельгийцев неизмеримо выше, чем представителей наших широт.
Впрочем, для одной страны исключение из неписаного правила худруки Авиньонского фестиваля все же делают. И исключение это — сама Франция. Традиционного спектакля из Англии или России в Авиньоне не увидишь, как ни ищи, зато собственных «Макбетов» и быстрых разумом «Гамлетов» сюда привозят в избытке. Опытный критик давно уже знает, что, составляя свой индивидуальный фестивальный график, французские спектакли, в основе которых лежит какой-нибудь хрестоматийный текст, в девяти случаях из десяти можно смело вычеркивать. Во Франции много интереснейшего постдраматического театра, но драматический… Oh, mon Dieu! Посреди завораживающих танцевальных опусов Анны Терезы де Кеерсмакер или спектаклей Ромео Кастеллуччи тут натыкаешься порой на ископаемо-хвостатых представителей французской театральной фауны и думаешь: лучше бы, право слово, привозили Додина с Фоменко или Някрошюса с Тамашем Ашером…
© Christophe Raynaud de Lage / Festival d'Avignon
Сцена из спектакля «Самоубийца»
Один из таких спектаклей (он, впрочем, оказался относительно безобидным экземпляром) был поставлен по «Самоубийце» Николая Эрдмана, и это единственное из всего российского театра, что сгодилось для нынешнего Авиньона. Как и почему выбор Патрика Пино пал на Эрдмана, я сказать не берусь. Вероятно, на эту мысль натолкнул его один из лучших переводчиков русской литературы Андре Маркович. Играют сей весьма в общем-то камерный спектакль в знаменитом карьере Бульбон — том самом, в котором Питер Брук играл когда-то свою «Махабхарату», до которого надо довольно долго ехать на автобусе, а потом карабкаться в ночи вверх по горной тропке: над тобой звездное небо, перед тобой отвесная величественная стена… А потом мерзнуть — не дай бог ветер подует. За это ты будешь вознагражден добротным комедийным спектаклем, из которого ясно, что понять специфику советского быта французам так же сложно, как и специфическую антропологию «гомо советикус». В оформлении (сценограф — Сильви Орсье) комнаты коммуналки представлены какими-то ромбовидными крохотными ячейками, которые прилипли друг к другу на манер сот. В них трудно повернуться и невозможно встать в полный рост. В общем, это весьма выразительный эквивалент нашей коммунальной тесноты. Но никакой общей кухни и прочих мест общественного пользования тут нет и в помине: когда надо поговорить всем соседским коллективом, персонажи просто собираются посреди чистого, можно сказать, поля, как на импровизированном митинге. Никаких коммунальных интонаций и специфической манеры поведения советских обывателей в игре артистов тоже не заметишь. Один только Егорушка до боли напоминает тут наркома Ежова и, соответственно, Полиграф Полиграфыча Шарикова. Остальные персонажи похожи на обаятельных мадмуазелей и мсье, только отчего-то с русскими именами и отчествами. И иногда кажется, что играют французские артисты не Эрдмана, а, скажем, Лабиша…
Лучше всех играет сам Патрик Пино, изображающий, натурально, Подсекальникова. Пино — отличный комический артист, и ставит он просто комедию. Ну вот есть пьеса «Мнимый больной», например, а тут мнимый самоубийца — тоже ведь смешно.
{-tsr-}Нет сомнений, что такие спектакли Венсан Бодрийе и Ортанс Аршамбо включают в программу скорее по необходимости, чем по велению души: во Франции ведь тоже имеются свои политесы, свои интриги и свои театральные лоббисты, недовольные отступлением фестиваля от традиций «народного театра», завещанных Жаном Виларом. Приходится соответствовать… Но понятно, что все самое важное, интересное, судьбоносное происходит в Авиньоне за пределами тихой заводи под названием «драматический театр». И можно по-разному относиться к тому, что у нас балет процентов на девяносто — классический, а театр соответственно — драматический и что в пространстве актуальных свершений нас давно уже нет. Но нас там все-таки нет.
