Тебя посодют, а ты не жируй

Что стоит за громким финансовым скандалом в главном театре страны?

Имена:  Владимир Прудкин · Олег Табаков

Мхатовское дело о тридцати шести миллионах, которым ознаменовался конец нынешнего театрального сезона, словно бы вскрыло некий гнойник, который давно уже образовался на теле нашей Мельпомены, но более или менее надежно укрывался ее изящными покровами. Сомневаюсь, что хотя бы один из сторонних людей в состоянии будет толком понять и уж тем более связно воспроизвести перипетии всей мхатовской эпопеи, в которой присутствовали и наветы, и схемы увода денег для (тут версии расходятся) то ли дальнейшего привода оных обратно в обитель искусства, то ли для постройки личных коттеджей и дач, и аресты замов и прочих сотрудников дирекции. Одна только кипучая деятельность злого гения МХТ Владимира Марковича Прудкина, ринувшегося разоблачать руководство главного театра страны, достойна отдельного романа.

Обстоятельное журналистское расследование мхатовской эпопеи, опубликованное недавно в «Новой газете», показалось мне и моим коллегам (то есть людям, более или менее вовлеченным в театральный процесс) верхом ясности и стройности. Но та же самая статья была воспринята с недоумением несколькими моими знакомыми, далекими от мира театра. «А что там все-таки случилось?» — спросили не сговариваясь сразу три человека, прочитав полосную публикацию, как раз и посвященную тому, что произошло в театре. Характерный вопрос. Но я бы его несколько переформулировала: не что случилось в МХТ, а что вообще происходит. Ибо если рассмотреть вопрос в общем виде, если увидеть фантасмагорическую картину в целом, некоторые частности прояснятся сами собой.

Первый вывод, который можно сделать из громкого скандала. Наше законодательство, особенно в той его части, что регулирует деятельность бюджетных учреждений (к ним естественным образом относится и театр), составлено так, что его невозможно не нарушить. Если не нарушать его хотя бы по мелочи: не хитрить, не изворачиваться, не составлять липовые отчеты о тендерах, — не двинешься с места. Или двинешься, но запорешь все сроки. О вопиющем законе о тендерах мы когда-то уже писали, но он лишь вершина огромного айсберга, лишь малый фрагмент в жуткой законодательной паутине, которая вяжет любого директора по рукам и ногам, лишая его законного пространства для маневров и вынуждая совершать маневры незаконные. Это, повторяю, относится не только к МХТ, но и к любому аналогичному ему бюджетному учреждению. Все про эту паутину знают — и в самом театральном мире, и во властных структурах. И про то, как непотраченные бюджетные деньги в конце года уводятся на сторону, чтобы их окончательно и бесповоротно не отняло государство, тоже знают. Просто одни уводят несколько десятков тысяч, другие несколько сотен тысяч, а зажиточный (все-таки национальное достояние) МХТ увел аж тридцать шесть с лишним миллионов. То есть больше миллиона долларов. Почувствуйте разницу!

Второй вывод (побочный, но небезынтересный). Если кто-то в театральных кругах громко кричит «держите вора!», можно не сомневаться, что:
а) его отстранили от дележки наворованного,
б) он собирается сам устроиться на теплое место, которое надо предварительно освободить.

Случаев, когда «держите вора!» кричит честный человек, возмущенный самим фактом воровства, на моей памяти, увы, не зафиксировано. К слову сказать, злой гений МХТ с говорящими фамилией и отчеством Владимир Маркович Прудкин (да-да, сын, вы правильно подумали) до недавнего времени был заместителем директора Художественного театра. А потом его попросили…

Вывод третий, естественным образом вытекающий из первого. Если все нарушают, значит, всех (было бы желание) можно посадить. ВСЕХ. В основном это, конечно, касается представителей театрального менеджмента, но в некоторых случаях имеет отношение и непосредственно к творцам. У Табакова, по счастью для него (да, впрочем, и для нас), не было права финансовой подписи, но теоретически могло бы быть. Скажем, у Анатолия Васильева это право было (он совмещал должности худрука и директора), и, как только он попал в зону внимания чиновников, как только стал неудобен и неугоден, ему тут же сказали: потише, товарищ, а то ведь и по статье можно пойти. Ситуация, когда едва ли не любой деятельный человек может «пойти по статье», отчаянно напоминает незабвенные времена, в которые вообще любому (даже и не деятельному) гражданину можно было пришить статью с памятным номером 58. С той лишь разницей, что место идеологии сейчас заступили финансы, а времена в сравнении с прежними нынче всё же вегетарианские. Однако факт, что дамоклов меч висит сегодня не только над акулами бизнеса вроде Ходорковского или Чичваркина, но даже над людьми, возделывающими культурную ниву, впечатляет сам по себе.

Итак, мы имеем ситуацию, в которой, с одной стороны, всех можно посадить, а с другой — любой пойманный на нарушении закона может, объясняя это нарушение людям своего театрального круга, говорить: ну вы ж понимаете, все так делают, я просто попал под раздачу. Иными словами, нарушение закона и нечестность в обычном понимании слова — это не совсем тождественные вещи. Отсюда вывод четвертый: чтобы вынести вердикт человеку (не тот, что выносят правоохранительные органы, а иной, моральный), нужно ясно понимать, для чего было совершено то или иное нарушение — в целях личного обогащения или в интересах общего дела.{-page-}

И, наконец, не вывод, а естественный вопрос. Так что там, в МХТ? Для себя нарушали или для дела? Делали примерно то же самое, что делают повсеместно, и привлекли к себе внимание просто потому, что суммы, выделяемые для МХТ, несопоставимы с суммами, которые имеют все прочие московские театры? Потому, что Табаков не скрывал финансового благополучия театра и даже порой бравировал им? Потому, наконец, что нашелся «доблестный» Прудкин, закричавший сакраментальную фразу? Или все же нарушение закона совершалось тут, так сказать, с особым цинизмом?

На эти вопросы я ответить не могу. Я не следователь, документов в руках не держала, в детали дела не вникала. Но одно сказать могу точно. В России испокон веков воровали, занимались мздоимством и страдали от коррупции. Но никогда, и в совсем отдаленные дореволюционные времена, и в более близкие советские, вопрос «а не вор ли он?» применительно к деятелям театра и культуры не возникал. Этот вопрос как-то не приходил в голову по поводу Товстоногова или Леонида Вивьена, Эфроса или Николая Акимова, Ефремова или Станиславского, директора императорских театров Всеволожского или неистового революционера от искусства Всеволода Мейерхольда. Понятия «воровство» и «коррупция» имели отношение к чиновникам, губернаторам, директорам заводов, ляпкиным-тяпкиным и сквозник-дмухановским. Теперь оно накрепко прилипло к деятелям культуры. Уже не отлепишь.

В этом виновата нелепая система. Но деятели театра в этом тоже, увы, виноваты. Они любят порассуждать о деньгах, видя в них главный критерий театрального успеха; озабочены прирастанием театральных площадей; не стесняются широко жить и носить дорогие костюмы. Проще говоря, эти деятели до мозга костей буржуазны. Табакову, к слову сказать, облик благополучного буржуа, рачительного и щедрого (о щедрости Лелика слагает легенды весь театральный мир) хотя бы к лицу. Он и впрямь эдакий Флор Федулыч Прибытков, нигде и никогда не скрывавший своей купеческой сути. Но фокус в том, что буржуазность (вариант — гламурность) стала приметой едва ли не всех значимых театральных деятелей новой России.

Диву даешься, сколь разительно типовой облик современного европейского режиссера отличается от типового облика театрального деятеля нашей страны. Трудно представить себе Питера Брука, разгуливающего по улицам в дорогущем пальто; Томаса Остермайера, небрежно распахивающего полу пиджака во время фотосессии, чтобы виднее был лейбл известной фирмы; Люка Персеваля, выходящего из театра и садящегося в черный «мерседес» с личным шофером. Невозможно вообразить себе Ариану Мнушкину, увешанную кулонами и перстнями. Меж тем для самых высокодуховных наших режиссеров, цвета и красы отечественного театра, это норма. Табаков хотя бы про духовность при этом не говорит, он всегда и во всем верен своему купеческому имиджу. Михаэль Тальхаймер, приехав с «Дойчес театр» на гастроли в Петербург, был поражен, когда ему предложили вип-обслуживание с личным шофером. Он привык быть вместе с труппой. Не выделяться, не выпендриваться, не требовать себе начальственных льгот. Первое, что требует себе любой российский театральный начальник, — это спецобслуживание.

Там быть богатым и, главное, выпячивать свое богатство — некрасиво. Там совсем не юный директор крупного театрального фестиваля может перемещаться по городу на велосипеде и не видеть в этом никакого унижения своего человеческого достоинства. Там искусство и буржуазность — вещи трудносовместимые. В российском театре они уже почти синонимы. Наши театральные художники давно уже стали неотличимы по своим привычкам от банкиров и звезд шоу-бизнеса. И, на мой вкус, эта буржуазная простота нравов куда хуже пресловутого воровства. Да и расстояние-то между ними небольшое. Сделал один неосторожный шаг — ты уже вор. Не сделал — просто благополучный купец театральной гильдии.