Николай Коляда: «У нас принцип простой: сегодня ты играешь Гамлета, а завтра – роль в “Мойдодыре”»

Знаменитый драматург рассказал OPENSPACE.RU, как его театр принимали во Франции, сколько получают его артисты в России и за что он любит Анатолия Эфроса

Имена:  Николай Коляда

Николай Владимирович Коляда, 53 года, режиссер, актер, главный редактор журнала «Урал», основатель «Коляда-театра», написал около ста пьес (его первую пьесу поставили почти сто театров), сам поставил, сделал сценографию и музыкально оформил три десятка спектаклей. На нынешнюю «Золотую маску» приехал его «Трамвай “Желание”» по Теннесси Уильямсу. Параллельно в «Театральном центре на Страстном» проходили гастроли его «Гамлета», «Ревизора», «Женитьбы», «Безымянной звезды» и «Вишневого сада», по окончании которых зрители заваливали сцену цветами.

Читать!

• 4 года с OPENSPACE.RU: Best of the Best
• Юровский об опере «Мастер и Маргарита»
• Заветные желания наших авторов и коллег
• Сергей Жадан. Ворошиловград
• Лена Катина: «Эти песни надо петь пожизненно»

Пока Дмитрий Лисин задавал Николаю Коляде вопросы, в комнату, уставленную вещами и сумками, постоянно забегали «народные» артисты театра (в программке к «Ревизору» Коляда с присущим ему юмором всех без исключения членов своего коллектива, включая уборщиц и костюмеров, удостоил звания «народных», а также провозгласил их «кавалерами орденов всех степеней» и почетными гражданами городов Сныть, Куеда, Лысьва, Таватуй, Аять и Гать). Артисты задавали разнообразные вопросы. А Коляда подробно отвечал, что, где и когда надо сделать; куда поставить цветы и вещи; откуда и какой реквизит приготовить на завтра. Было видно, что в своем театре он контролирует все.


— У нас строгая дисциплина, потому что если разрешить им делать что хочешь на репетиции и в жизни — выпивать там, гулять, — то тогда всё, туши свет, бросай гранату. Поэтому они очень много работают, играют по 50—60 спектаклей в месяц. Массу заказных и детских спектаклей на днях рождения. Принцип простой: никто ни от чего не отказывается. Сегодня ты играешь Клавдия в «Гамлете», а завтра в «Мойдодыре».

— Вы такой «отец родной солдатам». Наверное, никто не хочет от вас уходить, зато многие приходят?

— Да. И я не выгоняю никого. Я не говорю: спляши, прочитай стихи, спой — и я тебя, может быть, возьму. Я говорю: у меня нет для вас квартиры, нет почти никакой зарплаты, а если ты хочешь работать именно в моем театре, то приходи на репетицию в 11 часов, садись в последний ряд и смотри. Неделю человек сидит, две недели, а на третью я ему даю маленький эпизод и крошечную зарплату. Скажем, премьер наш Ягодин (главные роли почти во всех спектаклях) имеет четыре тысячи рублей.

— За спектакль?

— Чисто московское это у вас представление. В месяц! Правда, за большие роли еще по пятьсот рублей за выход. Так что всего наш главный артист получает тысяч восемь. И никто не плачет и не визжит. Как-то живем, как-то спасаемся. Ездим много по «заграницам». Вот впервые прилетели в Москву на самолете. Обычно на поезде ездили. Старый такой Як-40, там сзади выходить надо, но все-таки самолет. И к тому же я дал суточные всем по пятьсот рублей в день. По нашим понятиям это очень много. Сбор со спектакля нашего 10—12 тысяч, а нас 55 человек.

— А есть у вас такие люди, которые пришли к вам, уйдя от большой зарплаты и непыльной работы, и вдруг стали жить и играть 60 спектаклей за крошечные деньги?

— Один есть такой. Закончил театральный институт, играл в театре драмы хорошие роли, ушел на зарплату сто тысяч в Нижневартовск, в крупную фирму «Нестле», вернулся в Екатеринбург и сказал мне: у меня больше нет сил, возьмите меня. Вот теперь на семь тысяч живет. Наверное, хлеб у нас дешевле. На такси можно не ездить, да и простая пища здоровее.

— Изменилось ли отношение к вам после рейдерских захватов вашего подвальчика в 1995 году, после голодовок на матрасах?

— Когда была та забастовка, прибегал разъяренный министр нашего Госкомимущества и сгонял нас с матрасов на улице Ленина, потому что должен был проехать сам Нургалиев. Потом приехал министр культуры, увещевал: Николай Владимирович, уходите, уходите немедленно, сейчас Нургалиев приедет.

— А кто это такой, Нургалиев?

— Министр внутренних дел.

— Городничий в вашем «Ревизоре» ставит удивительные ударения в словах. И вообще у него из-за каждой гласной выглядывает Ельцин. Интересно, в Екатеринбурге чиновники действительно так разговаривают — «ревИзор», «упал намоченный».

— Не желаете ли отдохнуть… Звонить, ложить... Это ж фирменный чиновничий язык. Уж я-то его изучил… Зато сейчас у нас отличный, по нашим меркам и нуждам, совершенно сухой деревянный особнячок двухэтажный. 220 метров квадратных, зальчик на 60 зрителей. Тесновато, но хорошо. Спасибо Росселю, что безвозмездно дали его нам на пять лет. Мы сами делали отопление, электричество, водопровод, ремонт. Пожарные недавно закрывали нас на три месяца, но ничего, мы всю проводку поменяли и, надеюсь, с ними подружимся. Будем их детей радовать спектаклями, веселить.

— А семья у вас есть?

— Нет, я живу один. Зато у меня семь кошек. Было одиннадцать, но стареют они, умирают, хороню их на даче.

— Я знаю, что, когда Петр Мамонов, в чем-то близкий вам по эстетике, поселился в деревне, к нему вообще 50 кошек приходили кормиться со всей округи. Чтобы не разориться на «Вискасе», он для них варил в огромном котле этот, как его…

— Кольдер. Я тоже варил. Но вся квартира так провоняла рыбой, столько это варево времени занимает, что пришлось вернуться к «Вискасу». А Мамонов молодец, не экономит себя на сцене.

— Вы часто бываете на гастролях в Европе?

— Мы Францию почти всю объездили. Там суточные аж 33 евро. Хорошо, конечно… Гостиницы хорошие. Все наши сумели сэкономить, на распродажах много тряпок понакупить. Даже ноутбуки привезли в Екатеринбург оттуда. Ну еще мы театры там смотрели, конечно, и музеи. Осенью опять поедем. Но мы еще много где были — в Германии, Словакии, Польше. По России — от Благовещенска до Кишинева, везде. Для актеров это очень важно. В Екатеринбурге — честная рутина, они работают, работают и работают. А на гастролях — праздник. А когда на гастролях успех, то и у нас дома сразу другое отношение. После Франции выступали в Екатеринбурге на телевидении, и отовсюду вопросы: вы что, звезды, что ли? на вас все билеты французы раскупили, что ли? Приходиться показывать «Ле Монд» или «Новую газету». Иначе они не поверят просто. Нет пророков в своем отечестве.

— В «Вишневом саде», вашем последнем опусе, герои двадцать раз несутся по сцене в валенках с песней «Люба русая коса». На любой вопрос сначала переспрашивают, говорят «А?». Персонажи Чехова кажутся порой героями каких-то сказок…

— Семь лет назад я поставил детскую сказку «Кот, дрозд и петушок», где много русских песен, игр с детьми: орут, пляшут, бегают, прыгают, скачут, трещат в трещотки. Не видел я этого спектакля семь лет. Там заболел один артист, мне надо было ввести другого. И вот смотрю спектакль этот забытый, да как начал ржать и гоготать, остановиться не могу: разлюли-малина, балалайка и вампука, китч невероятный. Тут я задумался и сказал: вот так и надо поставить «Вишневый сад». Как-то в этом есть русская душа, беспредельность. Пляшем, скачем, радуемся, но чего радуемся, непонятно. В Париже ржали местные французы ровно в тех же местах, что и здесь, но многие француженки-русские уходили после первого действия, говоря: это не Россия. А я думаю, еханый бабай, вы там в Париже сидите уже двадцать лет и скучаете по русским березкам, иконам, песням. Ну так вернитесь на эти просторы и поля, повстречайтесь опять с матрешками и самоварами, грязью, дураками и дорогами. Но для них в России все хорошо, это та мечта, которую нельзя трогать.

— Да и здесь некоторые убегали с «Ревизора» и «Вишне вого сада», и здесь хотят мечту везде во всем видеть.

— Мне сказала знакомая, она сидела на балконе, опоздала. Хохотала, говорит, как сумасшедшая. А рядом сидел дяденька и спрашивал: как вам не стыдно смеяться, это же глумление над русской классикой. И еще десять студентов режиссерского факультета ГИТИСа ушли с какого-то моего спектакля, сказали, что у Коляды все одинаково, везде грязь, мусор и прочее. Мне хочется подойти и спросить: а чего вы сами сделали в театре, чтобы хоть какое-то мнение составить об увиденном? Да, у меня земля, вода, перья, кости, банки из-под кошачьей еды, а у тебя что? Вот пошлют тебя после института в Курган поднимать театр лет на тридцать, тогда появится, может быть, понимание.

— В «Гамлете» вы нашли поразительный, мавританский какой-то ритм действия и музыки, как будто древние кельты в плюшевых юбочках породнились с суфийской сектой ассасинов-душителей. А черная пластмассовая ванна выглядела там и могилой, и босховским кораблем дураков, и царским ложем, и какой-то Каабой, что ли…

— Это интуитивно. У меня нет никакой предварительной концепции. Я начинаю репетировать и выхватываю это из воздуха, из голосов и движений. Когда мы показали «Гамлета», журналисты стали мне объяснять, что это все значит. А я делал то, что мне нравилось. Хотел что-то сказать про себя, про сегодняшнего человека, про какое-то озверение… Но это я сейчас говорю красиво, на репетициях я такого не говорил. А с ванной просто. Зашел я в магазин за едой для кошек, гляжу — а там эти кости вываренные, вонючие. Ну, я решил их в спектакле использовать. Купил сразу сто копыт. Первому ряду особенно достается. Ванна же на семьсот литров формой мне понравилась, я ее в магазине для садоводов купил. Мы начали ее по-всякому переворачивать и катать. Потом я случайно листал альбом по искусству и наткнулся на «Корабль дураков». Тут и совпало — половину своих персонажей и реквизита я там обнаружил. Ну и поставил репродукцию на программку.

Эфрос говорил: «Репетиция — любовь моя» (название книги А. Эфроса. — OS). Я могу повторить это за ним. Когда я прихожу на репетицию, никакого страха, что делать, нет. Начинаем репетировать, смеемся, веселимся, радуемся, двигаемся вперед. Я в театре с 15 лет, поэтому внутренне чувствую, понимаю, как должен быть построен спектакль. Должно быть смешно, смешно, смешно, и зритель расслабляется… Расслабился, улыбнулся, хохочет. Потом вдруг начинается что-то очень серьезное, а потом надо надавить сюда, где сердце, чтобы он заплакал. И он заплачет, либо над персонажем на сцене, либо над самим собой, над жизнью своей. И тогда человек уходит из театра довольный, потому что нет театра без того, чтобы посмеяться и поплакать. Если же на сцене ходят какие-то две идеи, ходят и ходят, то это не трогает, не вызывает жалости, это всем по барабану. Мне говорят иногда, что мои спектакли — это какой-то лубок, глупый и сентиментальный, но я все равно стою на своем.

Ссылки

• Театр Коляды легализовали, 25.01.2010
• Театр Коляды опять на грани выживания, 21.01.2010
• Наталья Исаева. Анатолий Васильев и Николай Коляда на фестивале в Нанси, 05.06.2009
• Олег Лоевский. Фестивальное лето на Урале и за Уралом, 14.08.2008