Год назад не стало Виктора Гвоздицкого

В театре «Эрмитаж» прошел вечер памяти одного из самых ярких артистов современной сцены

В театре «Эрмитаж» прошел вечер памяти одного из самых ярких артистов современной сцены

В Москве фигура Виктора Гвоздицкого неизменно стояла особняком. Думаю, так было всегда. Его не привлекали суетность и панибратство театрального сообщества. Он не терпел толпы и шумных сборищ. Был широко образован. Заводил дружбы за пределами актерского цеха — с исследователем-литературоведом Романом Тименчиком и швейцарским ученым-славистом Жоржем Нива.

Романтический одиночка, человек, родившийся «не в свое время», он интуитивно тянулся к поколению уходящему, которое он еще застал, к традиции, опыту, мастерству. Объяснял, однако, это тяготение иными причинами: «Меня так неудержимо тянет к старикам, потому что мне не дано узнать старость». Оказался прав. Ушел, не дожив даже до пятидесяти пяти.

Акимовская актриса Елена Юнгер величала его «птенчиком». Его облик сразу же останавливал на себе внимание, странная пластика притягивала взгляд; протяжные, избыточно тягучие, капризные интонации завораживали одних и раздражали других. Была в искусстве Гвоздицкого некоторая болезненность, в последнее десятилетие отчасти преодоленная. Он был разборчив, избирателен, в чем-то консервативен, от большинства режиссерских предложений отказывался. «Страх сопровождает меня всегда» — это и о возможности взяться не за свою роль. Кинематографу от него мало что перепало: две роли у Александра Зельдовича, одна — у Сергея Урсуляка. Театру посчастливилось значительно больше. Театр вообще оказался его главной привязанностью, «круглосуточным образом жизни», как выразился Петр Фоменко; недаром еще в детстве, в далеком кубанском городе Кропоткин Гвоздицкий самозабвенно играл не в войну, а в куклы.

За тридцать с лишним лет в театре Гвоздицкий обрел довольно широкий круг своих — в той или иной мере — режиссеров: Адольф Шапиро и Николай Шейко, Петр Фоменко и Кама Гинкас, Михаил Левитин и Валерий Фокин. Были еще значительные работы с Генриеттой Яновской, Олегом Ефремовым. Диапазон сыгранных им ролей еще шире — Альцест в «Мизантропе» и Буланов в «Лесе», Пушкин, на которого он был так поразительно похож, в «Пушкине и Натали» и Порфирий Петрович в «Играем «Преступление»«, Дон Жуан и Эрик XIV, Подколесин в «Женитьбе» и Хлестаков в «Ревизоре», Арбенин в «Маскараде» и Тузенбах в «Трех сестрах», Арто в «Арто и его двойник» и Голядкин в «Двойнике». Тема двойничества в последние годы явно преследовала Гвоздицкого. В множащихся двойниках как нельзя более рельефно проступали оттенки и нюансы его всегдашнего одиночества. «Он был птицей без стаи», — констатировали критики.

В жизни и на сцене он бывал ироничен, вызывающ и тут же — беспредельно распахнут и раним. Он вел дневники, писал длинные письма и восторженные, литературно отшлифованные очерки о коллегах. О своей главной любви отзывался с нездешней простотой: «Театр — не только спектакли. Это репетиции, разговоры вполголоса в кулисах, чистота, почтительность молодых и достоинство стариков, это когда все здороваются — все, кто находится в театре. Театр — это незанятые в спектакле коллеги на премьере, это память об ушедших...»

Одна из последних фраз Гвоздицкого — в записке из больницы: «Всё — промысел Божий».

А самые последние его слова: «Съемки останавливать не будем».