«Год, когда я не родился» Константина Богомолова

Спектакль по пьесе Виктора Розова в «Табакерке»: как цензурировали, что вырезали и что осталось

Имена:  Константин Богомолов

Вспоминаю такой театральный анекдот, действительно случившийся на «Таганке». 1982 год. Андропов сменил Брежнева. Маразм в стране крепчает. Чиновники, придя на прогон к Любимову, обнаруживают антисоветчину даже в самом тексте пушкинского «Бориса Годунова». Вконец разволновавшись, они велят снять с Самозванца тельняшку — усмотрев в ней намек… на Андропова, проходившего срочную службу во флоте.

В новейшие путинские времена в отсутствие «приемных комиссий» от Управления культуры наш театр перешел на самообслуживание: если какой-то режиссер по недомыслию ставит что-то неподобающее, театр сам делает его спектаклю «обрезание».

Вот совсем свежий анекдот из жизни «Табакерки».

К 25-летию своего театра Олег Павлович Табаков предложил Константину Богомолову поставить пьесу Виктора Розова «Гнездо глухаря». Проект, приуроченный к юбилею, поддержал фестиваль «Черешневый лес», и премьеру решили выпускать не в подвале на Чаплыгина, а на большой сцене МХТ. В выборе пьесы есть своя ностальгическая логика. Помните мальчика, который, бунтуя против мещанского быта, рубит шашкой мебель в старом фильме Анатолия Эфроса и Георгия Натансона «В поисках радости»? Это Олег Табаков.

Написав в 1958-м «В поисках радости», Розов предостерегал впавшую в оттепельную эйфорию интеллигенцию от первых симптомов мещанства. Через двадцать лет, в «Гнезде глухаря», он поставит окончательный диагноз: больной, то есть общество развитого социализма, скорее мертв, чем жив. Глохнут и теряют чувствительность даже самые стойкие его члены, вроде «глухаря» — бывшего фронтовика Степана Судакова, занявшего крупный пост «в сфере работы с иностранцами», набившего квартиру антиквариатом, оказывающего протекцию зятю, не замечая, как во лжи задыхаются его собственные дети.

Гостеприимный Судаков (Олег Табаков) часто приводит в дом иностранцев. Жена (Наталья Тенякова), дочь Искра (Дарья Мороз), зять Егор (Александр Голубев) и сын Пров (дебют 16-летнего Павла Табакова) привычно разыгрывают этюды из жизни простой советской семьи, занимающей скромную восьмикомнатную квартирку. Понятливого крестьянского паренька Егора Судаков, герой Табакова, устроил к себе на работу, тот сделал блестящую карьеру и теперь надеется обойти тестя по службе и достичь новых «эверестов», заведя роман с дочерью еще более высокопоставленного чиновника. Дети Судакова вышли менее деловыми, чем зять. Прова уговаривают поступать в МГИМО, а он зачем-то заводит дружбу с «лохушкой» Зоей (Дарья Авратинская), чей отец сидит в тюрьме, а мать торгует в ларьке. Искра работает в отделе писем крупной газеты и все время донимает отца просьбами восстановить справедливость. По требованию Егора она делает аборт…

В 1979-м «Гнездо глухаря» поставил в Театре сатиры Валентин Плучек, дав роль Судакова Анатолию Папанову. Других запоминающихся постановок не было. Но можно только удивляться, почему эту жутковатую картину семейного распада вообще пропустила советская цензура.

Так вот, о спектакле. Те, кого так напугал лихой авангард богомоловского «Лира», могут спать спокойно — Богомолов не пользуется универсальной отмычкой и для каждого нового материала ищет свой ключ. С текстом Розова он не сделал ничего радикального — только немного сместил акценты, сократил излишне многоречивые диалоги, а главное — разомкнул пьесу в сегодня, показав, что шустрые брежневские егоры оказались там, куда и метили — на самом верху.

С помощью художника Ларисы Ломакиной режиссер воссоздает на сцене приметы брежневского быта: раздвижное кресло-кровать, лакированный гарнитур, иконы, втиснутые среди книг, нелепого фарфорового коня, гарцующего на телевизоре — все это в эпоху тотального дефицита тащилось в дом словно по инерции. Две комнаты и коридор на сцене абсолютно реалистичны, а вот перегородки между ними — полупрозрачные и зыбкие, как в дурном сне. Экран, напоминающий камеру слежения, позволяет видеть, что происходит во всех комнатах разом. А то вдруг транслирует телепередачи тех лет — «От всей души» и «Вокруг смеха», где улыбчивые ведущие так контрастируют с хмурыми рядами зрителей, на лицах которых — генетический страх.

Точно так же в бытовой, холодноватой актерской манере как будто чувствуется память о 1930-х, о Доме на набережной, где топтуны ходили между двойных стен. В квартире Судаковых стараются не шуметь и говорят с ровными, заученными интонациями, хотя у каждого случается свой слом.

Точнее всех намеренно-стертое, почти документальное существование удается Дарье Мороз и Александру Голубеву. Узнав об измене Егора от его новой пассии (Анна Чиповская), Искра, сохраняя видимость порядка, не кричит, а принимается петь, но песня слишком похожа на надрывный бабий крик. С зачесанными вперед, прилизанными светлыми волосами Александр Голубев в роли Егора виртуозно копирует не только внешность, но вкрадчивые повадки, двуличные речи и казенные интонации советских гэбешников.

От сцены к сцене режиссер незаметно сгущает псевдореализм до полной жути. Во время застолья в честь 9 мая в дом является еще один «истинный ариец» в штатском — Золотарев, младший коллега Егора, спешащий поздравить его с назначением на высокий пост, который прочили Судакову. Ключевая сцена спектакля — диалог Золотарева (Вячеслав Чепурченко) и Егора — происходит на фоне полупрозрачного занавеса, на который проецируются кадры парада Победы 1945-го. Поначалу герои воспроизводят написанный Розовым диалог:

«Егор: Не совсем вовремя ты вошел...
Золотарев: Догадываюсь. <…> А вообще-то плюньте вы на них. Старье — оно и есть старье. Что он вам теперь, верно? Родня, и только... Вчерашнее жаркое. <…> А знаете, откуда у них эта радость жизни!? Они в той войне выжили, и у них на всю жизнь оптимизм получился. (Смеется.)
Егор: Глаз у тебя, Вася, не очень ли острый?
Золотарев: А что? Точно!.. И чего им надо? Во! (Обвел рукой комнату.)А как же! Пришли с войны — ни села, ни хаты. У таких идеал — материальное благополучие! <...> Только, знаете, прежде всего надо восстановить порядок. Люди потеряли страх…».

К этому диалогу Богомолов прибавляет еще пару реплик (цитируются по памяти):

«Егор: Тебе, Вася в 2000-м сколько будет?
Золотарев: 44.
Егор: А мне 50. А они, Вася?..
Золотарев: А их уже не будет!
Егор: Так это ж какими молодыми мы встретим тысячелетие! Да вся страна, Вася, нашей будет!»

Диалог сопровождается песней Кобзона «Нефтяные короли». Помечтав о будущем, герои радостно подхватывают: «Мы работаем как черти, буровые вышки ставим…» А застывшая было в пионерском салюте Зоя начинает пританцовывать и раздеваться — один цинизм неизбежно порождает другой.

Послесловием к сцене становится сегодняшнее видео, иллюстрирующее возможный жизненный путь Зои: монолог потрепанной проститутки, садящейся в авто клиента, прерывается закадровым «пиканьем»…

Поговаривают, что сначала эта сцена выглядела по-другому. Исторические кадры со Сталиным на мавзолее сменяла хроника наших дней: Ходорковский в зале суда, Путин и Медведев, приветствующие толпу, немощные старики с орденами. И тут раздевшуюся (до белья) пионерку начинало неудержимо тошнить — прямо в Вечный огонь…

«Смерть пионерки» Багрицкого (эти стихи упоминаются и у Розова) в спектакле первоначально читали по-русски и по-немецки, сопровождая чтение почти неразличимыми кадрами советских и немецких маршей 1930-х. В окончательном варианте Багрицкого читают на фоне красного знамени; эмоциональный накал остался, а первоначальный смысл ушел.

Руководство МХТ постановило также заглушить все нецензурные слова, отчего финал, в котором Зоя с матерью пишет письмо отцу, напевая лагерную песню «И вот опять сижу в тюрьме, не светит больше солнце мне/На нарах, бля, на нарах, бля, на нарах…» стал напоминать новеллу Жванецкого, герой которой заикался после каждого слова, пропуская «слова-прицепы».

Как в барочной живописи картина выходит за раму, так история с «обрезанием» богомоловского замысла кажется продолжением пьесы Розова: такое впечатление, что его редактировали коллеги Судакова и Егора.

Можно только гадать, был бы мощнее спектакль Богомолова, если бы избег этой внутренней театральной цензуры, но он совершенно точно был бы несколько иным, более точным по смыслу.

Впрочем, к чести постановки надо сказать, что даже в урезанном виде она производит впечатление. За последние годы никто так наглядно не сводил концы и начала, показывая, что нынешнее разложение общества — прямое следствие того веселенького брежневского абсурда, в котором светлоокие чекисты карабкались по спинам одряхлевших чиновников, клянясь подмять под себя всю страну.

Противопоставить им некого. Розов полагал, что страну спасут такие чистые мальчики, как Пров. Не спасут, объясняет режиссер: толстый военрук уводит не пожелавшего идти в МГИМО Прова в армию, а титры на экране напоминают о том, что через полгода после описанных событий начнется война в Афганистане. Там и останутся розовские мальчики. Кстати, если бы у Искры все-таки родился сын, то 18 ему исполнилось бы в 1995-м — как раз к Чеченской войне.