«Год, когда я не родился» Константина Богомолова

Спектакль по пьесе Виктора Розова в «Табакерке»: как цензурировали, что вырезали и что осталось

Имена:  Константин Богомолов

Вспоминаю такой театральный анекдот, действительно случившийся на «Таганке». 1982 год. Андропов сменил Брежнева. Маразм в стране крепчает. Чиновники, придя на прогон к Любимову, обнаруживают антисоветчину даже в самом тексте пушкинского «Бориса Годунова». Вконец разволновавшись, они велят снять с Самозванца тельняшку — усмотрев в ней намек… на Андропова, проходившего срочную службу во флоте.

В новейшие путинские времена в отсутствие «приемных комиссий» от Управления культуры наш театр перешел на самообслуживание: если какой-то режиссер по недомыслию ставит что-то неподобающее, театр сам делает его спектаклю «обрезание».

Вот совсем свежий анекдот из жизни «Табакерки».

К 25-летию своего театра Олег Павлович Табаков предложил Константину Богомолову поставить пьесу Виктора Розова «Гнездо глухаря». Проект, приуроченный к юбилею, поддержал фестиваль «Черешневый лес», и премьеру решили выпускать не в подвале на Чаплыгина, а на большой сцене МХТ. В выборе пьесы есть своя ностальгическая логика. Помните мальчика, который, бунтуя против мещанского быта, рубит шашкой мебель в старом фильме Анатолия Эфроса и Георгия Натансона «В поисках радости»? Это Олег Табаков.

Написав в 1958-м «В поисках радости», Розов предостерегал впавшую в оттепельную эйфорию интеллигенцию от первых симптомов мещанства. Через двадцать лет, в «Гнезде глухаря», он поставит окончательный диагноз: больной, то есть общество развитого социализма, скорее мертв, чем жив. Глохнут и теряют чувствительность даже самые стойкие его члены, вроде «глухаря» — бывшего фронтовика Степана Судакова, занявшего крупный пост «в сфере работы с иностранцами», набившего квартиру антиквариатом, оказывающего протекцию зятю, не замечая, как во лжи задыхаются его собственные дети.

Читать текст полностью

©  Сергей Карпов / ИТАР-ТАСС

Сцена из спектакля «Год, когда я не родился»

Гостеприимный Судаков (Олег Табаков) часто приводит в дом иностранцев. Жена (Наталья Тенякова), дочь Искра (Дарья Мороз), зять Егор (Александр Голубев) и сын Пров (дебют 16-летнего Павла Табакова) привычно разыгрывают этюды из жизни простой советской семьи, занимающей скромную восьмикомнатную квартирку. Понятливого крестьянского паренька Егора Судаков, герой Табакова, устроил к себе на работу, тот сделал блестящую карьеру и теперь надеется обойти тестя по службе и достичь новых «эверестов», заведя роман с дочерью еще более высокопоставленного чиновника. Дети Судакова вышли менее деловыми, чем зять. Прова уговаривают поступать в МГИМО, а он зачем-то заводит дружбу с «лохушкой» Зоей (Дарья Авратинская), чей отец сидит в тюрьме, а мать торгует в ларьке. Искра работает в отделе писем крупной газеты и все время донимает отца просьбами восстановить справедливость. По требованию Егора она делает аборт…

В 1979-м «Гнездо глухаря» поставил в Театре сатиры Валентин Плучек, дав роль Судакова Анатолию Папанову. Других запоминающихся постановок не было. Но можно только удивляться, почему эту жутковатую картину семейного распада вообще пропустила советская цензура.

Так вот, о спектакле. Те, кого так напугал лихой авангард богомоловского «Лира», могут спать спокойно — Богомолов не пользуется универсальной отмычкой и для каждого нового материала ищет свой ключ. С текстом Розова он не сделал ничего радикального — только немного сместил акценты, сократил излишне многоречивые диалоги, а главное — разомкнул пьесу в сегодня, показав, что шустрые брежневские егоры оказались там, куда и метили — на самом верху.

С помощью художника Ларисы Ломакиной режиссер воссоздает на сцене приметы брежневского быта: раздвижное кресло-кровать, лакированный гарнитур, иконы, втиснутые среди книг, нелепого фарфорового коня, гарцующего на телевизоре — все это в эпоху тотального дефицита тащилось в дом словно по инерции. Две комнаты и коридор на сцене абсолютно реалистичны, а вот перегородки между ними — полупрозрачные и зыбкие, как в дурном сне. Экран, напоминающий камеру слежения, позволяет видеть, что происходит во всех комнатах разом. А то вдруг транслирует телепередачи тех лет — «От всей души» и «Вокруг смеха», где улыбчивые ведущие так контрастируют с хмурыми рядами зрителей, на лицах которых — генетический страх.

©  Владимир Федоренко / РИА Новости

Дарья Авратинская в роли Зои Губановой и Павел Табаков в роли Прова Судакова в сцене из спектакля «Год, когда я не родился»

Точно так же в бытовой, холодноватой актерской манере как будто чувствуется память о 1930-х, о Доме на набережной, где топтуны ходили между двойных стен. В квартире Судаковых стараются не шуметь и говорят с ровными, заученными интонациями, хотя у каждого случается свой слом.

Точнее всех намеренно-стертое, почти документальное существование удается Дарье Мороз и Александру Голубеву. Узнав об измене Егора от его новой пассии (Анна Чиповская), Искра, сохраняя видимость порядка, не кричит, а принимается петь, но песня слишком похожа на надрывный бабий крик. С зачесанными вперед, прилизанными светлыми волосами Александр Голубев в роли Егора виртуозно копирует не только внешность, но вкрадчивые повадки, двуличные речи и казенные интонации советских гэбешников.

От сцены к сцене режиссер незаметно сгущает псевдореализм до полной жути. Во время застолья в честь 9 мая в дом является еще один «истинный ариец» в штатском — Золотарев, младший коллега Егора, спешащий поздравить его с назначением на высокий пост, который прочили Судакову. Ключевая сцена спектакля — диалог Золотарева (Вячеслав Чепурченко) и Егора — происходит на фоне полупрозрачного занавеса, на который проецируются кадры парада Победы 1945-го. Поначалу герои воспроизводят написанный Розовым диалог:

«Егор: Не совсем вовремя ты вошел...
Золотарев: Догадываюсь. <…> А вообще-то плюньте вы на них. Старье — оно и есть старье. Что он вам теперь, верно? Родня, и только... Вчерашнее жаркое. <…> А знаете, откуда у них эта радость жизни!? Они в той войне выжили, и у них на всю жизнь оптимизм получился. (Смеется.)
Егор: Глаз у тебя, Вася, не очень ли острый?
Золотарев: А что? Точно!.. И чего им надо? Во! (Обвел рукой комнату.)А как же! Пришли с войны — ни села, ни хаты. У таких идеал — материальное благополучие! <...> Только, знаете, прежде всего надо восстановить порядок. Люди потеряли страх…».

©  Сергей Карпов / ИТАР-ТАСС

Олег Табаков в роли Степана Алексеевича Судакова и Александр Голубев в роли Егора Ясюнина в сцене из спектакля «Год, когда я не родился»

К этому диалогу Богомолов прибавляет еще пару реплик (цитируются по памяти):

«Егор: Тебе, Вася в 2000-м сколько будет?
Золотарев: 44.
Егор: А мне 50. А они, Вася?..
Золотарев: А их уже не будет!
Егор: Так это ж какими молодыми мы встретим тысячелетие! Да вся страна, Вася, нашей будет!»

Диалог сопровождается песней Кобзона «Нефтяные короли». Помечтав о будущем, герои радостно подхватывают: «Мы работаем как черти, буровые вышки ставим…» А застывшая было в пионерском салюте Зоя начинает пританцовывать и раздеваться — один цинизм неизбежно порождает другой.

Послесловием к сцене становится сегодняшнее видео, иллюстрирующее возможный жизненный путь Зои: монолог потрепанной проститутки, садящейся в авто клиента, прерывается закадровым «пиканьем»…

Поговаривают, что сначала эта сцена выглядела по-другому. Исторические кадры со Сталиным на мавзолее сменяла хроника наших дней: Ходорковский в зале суда, Путин и Медведев, приветствующие толпу, немощные старики с орденами. И тут раздевшуюся (до белья) пионерку начинало неудержимо тошнить — прямо в Вечный огонь…

«Смерть пионерки» Багрицкого (эти стихи упоминаются и у Розова) в спектакле первоначально читали по-русски и по-немецки, сопровождая чтение почти неразличимыми кадрами советских и немецких маршей 1930-х. В окончательном варианте Багрицкого читают на фоне красного знамени; эмоциональный накал остался, а первоначальный смысл ушел.

©  Владимир Федоренко / РИА Новости

Дарья Авратинская в роли Зои Губановой в сцене из спектакля «Год, когда я не родился»

Руководство МХТ постановило также заглушить все нецензурные слова, отчего финал, в котором Зоя с матерью пишет письмо отцу, напевая лагерную песню «И вот опять сижу в тюрьме, не светит больше солнце мне/На нарах, бля, на нарах, бля, на нарах…» стал напоминать новеллу Жванецкого, герой которой заикался после каждого слова, пропуская «слова-прицепы».

Как в барочной живописи картина выходит за раму, так история с «обрезанием» богомоловского замысла кажется продолжением пьесы Розова: такое впечатление, что его редактировали коллеги Судакова и Егора.

Можно только гадать, был бы мощнее спектакль Богомолова, если бы избег этой внутренней театральной цензуры, но он совершенно точно был бы несколько иным, более точным по смыслу.

Впрочем, к чести постановки надо сказать, что даже в урезанном виде она производит впечатление. За последние годы никто так наглядно не сводил концы и начала, показывая, что нынешнее разложение общества — прямое следствие того веселенького брежневского абсурда, в котором {-tsr-}светлоокие чекисты карабкались по спинам одряхлевших чиновников, клянясь подмять под себя всю страну.

Противопоставить им некого. Розов полагал, что страну спасут такие чистые мальчики, как Пров. Не спасут, объясняет режиссер: толстый военрук уводит не пожелавшего идти в МГИМО Прова в армию, а титры на экране напоминают о том, что через полгода после описанных событий начнется война в Афганистане. Там и останутся розовские мальчики. Кстати, если бы у Искры все-таки родился сын, то 18 ему исполнилось бы в 1995-м — как раз к Чеченской войне.