Эдуард Бояков открыл «Политеатр»

Что происходило в Политехническом музее на протяжении столетия, что случилось в нем сейчас и можно ли превратить его в театр

Имена:  Алиса Хазанова · Вениамин Смехов · Эдуард Бояков

В истории Национального музея истории науки и техники (таково официальное звание Политехнического) литературно-поэтические взлеты, как нетрудно заметить, случались примерно каждые пятьдесят лет. В 1910-х годах, наряду с докладами Ферсмана об алмазах и Седова — о подготовке экспедиции на Северный полюс, здесь звучали стихи символистов, акмеистов и футуристов, Маяковский и Северянин состязались за звание «короля поэтов», а Брюсов устраивал суд над имажинистами. В 1960-х на смену лекциям «о советском рубле» и «дальнейшем развитии колхозной собственности» снова пришли поэтические вечера — с участием Евгения Евтушенко, Андрея Вознесенского, Беллы Ахмадулиной, Роберта Рождественского и Булата Окуджавы. Здесь собирались интеллигенты и интеллектуалы, диссиденты, продвинутая молодежь. В Политехническом бился пульс времени, звучало новое, самое острое и актуальное слово.

Так что «Политеатр», открывшийся тут еще полвека спустя, берет на себя весьма смелые обязательства — не просто соответствовать гению места и вернуть Политеху былую славу «места силы», но стать, так сказать, рупором современности, площадкой, собирающей самое передовое искусство. Впрочем, Эдуарду Боякову — человеку, запустившему «Золотую маску», Пасхальный фестиваль, «Текстуру» и еще дюжину разных проектов, — амбиций не занимать. Рупором современности он себя ощущал всегда, и тесная полуподвальная «Практика» ему была явно мала. Для неприхотливой новой драмы она подходила идеально, а для синтетических, визуальных проектов уже нет. На новую площадку Бояков хочет завлечь современных художников — Олега Кулика, Мамышева-Монро, то есть пойти по пути скрещения жанров, которым занимается и «Платформа» Серебренникова на «Винзаводе».

Но если пустые Цеха белого и красного позволяют хоть простебаться над «АБВГДейкой», хоть спеть «Охоту на Снарка», то здешний гений места накладывает свои ограничения. Большая аудитория Политеха всей своей историей, да и конструкцией (напоминающей скорее лекторий, чем театр) ориентирована прежде всего на звучащее слово, на прямой контакт человека на сцене и публики. В эту концепцию прекрасно вписываются поэтические спектакли, которые Бояков начал устраивать еще в «Практике» (на очереди рэпер Олег Груз), или чтецкие вечера Александра Филиппенко, и даже полюбившийся публике проект «Человек.doc», следующим героем которого станет лидер русского ЖЖ и крестный отец веб-дизайна Артемий Лебедев.

Но более традиционные драматические спектакли здесь будут выглядеть чужеродно — как рояль в кустах. И очевидно, что они должны как-то мимикрировать, приспосабливаться к требованиям площадки. Вот, например, пьеса Владимира Агеева «Выбор героя» (премьеру сыграют уже 20 апреля) построена как судебное заседание: некий режиссер обвиняется в том, что израсходовал государственные и спонсорские деньги, сняв фильм по неутвержденному, «социально опасному» сценарию. И тут, с одной стороны, сколько угодно злобы дня, а с другой — перекличка с теми литературными судами, что устраивались здесь век назад.

Первый проект Эдуарда Боякова тоже являет собой любопытный синтез традиции и новаторства, логоцентричности и визуальности, живого звучащего слова и впечатляющего видеоарта. Это даже не спектакль в традиционном плане, а, скажем так, концертное исполнение текстов Владимира Сорокина. По крайней мере — в первой своей части. Вениамин Смехов, когда-то выступавший в Политехе вместе с Владимиром Высоцким, отвечает за связь времен. Одетый в строгий концертный костюм артист, читающий рассказ «Черная лошадь с белым глазом», выступает в привычном для себя амплуа мастера художественного слова. В то же время Алиса Хазанова находится внутри повествования, изображая десятилетнюю крестьянскую девочку Дашу, которая встретила в лесу странную лошадь с кровавым бельмом на глазу. Эта стилизованная пейзанка в белом платьице отлично вписывается в сценографию Галины Солодовниковой: наклонные пандусы повторяют восходящую архитектонику зала-амфитеатра, а современная компьютерная анимация (за нее отвечают Александр Лобанов из арт-группы «Синий суп», Янук Латушка и Федор Аптекарев) сочетается с наивной бутафорией вроде картонных коровок на лугу, огромных хлебов и луковиц — нехитрого завтрака колхозников — и того самого, сюрреалистического, бунюэлевского кровавого глаза, который у Сорокина становится предвестником войны. Гиперреалистичное, издевательски подробное описание повседневных бытовых действий в сочетании с музыкой Владимира Мартынова и отстраненным тоном рассказчиков действительно порождает ощущение тревоги, надвигающейся беды. И финал с летящими самолетами и падающими бомбами своей лобовой иллюстративностью только портит впечатление.

Второй рассказ, «Волны», Бояков соединил с первым весьма остроумной связкой. Пока старинный проектор (это тоже дань музею) сменяет листы календаря, на большом экране мелькают черно-белые фотографии, куда с помощью видеопроекции вписывается и Алиса Хазанова: вот эвакуация, вот пионерлагерь, спартакиада, лекция в Политехе, знакомство с будущим мужем — крупным ученым, свадьба и семейные фото с Ландау. Вряд ли деревенская простушка Даша могла бы стать той мудрой и сильной женщиной из рассказа «Волны», кторая чутко, по-матерински опекает мужа, гениального в своей науке, но беспомощного в быту и постели. Но примем это как допущение. Стиль, в котором подается материал у Боякова, не предполагает правды характеров. Это скорее обозначение персонажей. Однако во втором рассказе способ подачи становится более традиционным. Актеры начинают играть и тут же проигрывают. Первая постельная сцена, в которой Смехов еще отстраняется от персонажа, стыдливо прикрываясь текстом роли, вышла довольно удачной, а вот утренние танцы под Ива Монтана явно лишние; в свете предыдущего, выверенного по стилю рассказа они выглядят пошловатой театральщиной.

Но перед нами, в конце концов, только разведка боем, пилотный выпуск. У Эдуарда Боякова и команды есть еще полтора года, чтобы понять, годится ли эта площадка для театра, и если да, то для какого. Потом музей закроется на ремонт и «Политеатр» либо переедет на время в другое место, либо — в случае неудачи — прекратит свое существование. Но в полный провал проекта, что бы ни говорили злопыхатели, как-то не верится. Уж слишком большой интерес он вызвал у публики. В день открытия зал Политеха ломился, как в былые годы. Разве что конную милицию (пардон, полицию) не пришлось вызывать. Здесь были не только олигархи и светские тусовщики, которые пришли поддержать своего друга, но и та самая «учащаяся молодежь», которая всегда составляла главную аудиторию Политеха. Такой публики не встретишь ни в одном московском театре, за исключением разве братской «Практики» или «Платформы». Это люди, которые ходят на «Красный Октябрь», «Нон-фикшн» и Болотную площадь. Академический театр для них — безнадежный нафталин. И заслуга Боякова уже в том, что он сумел завлечь этих зрителей, собрал вместе, аккумулировал их энергию. Такая публика, имеющая свою точку зрения, может не только наслаждаться прекрасным и поедать на фуршетах винтажные плавленые сырки, но и активно участвовать в дискуссиях, традицию которых неплохо было бы возродить в Политехе. В общем, «Политеатр», в названии которого читается и «поли» и «полит», вполне мог бы стать местом встречи для тех, кто впервые увидел друг друга на митингах протеста; для тех, кому не все равно. Ведь и знаменитые поэтические вечера, которые Марлен Хуциев запечатлел в своей «Заставе Ильича», проходили под негласным лозунгом «Хватит врать!». Осталось только предложить внятную художественную программу.