Дочки-матери в «Современнике»

Марина Неелова и Алена Бабенко заново сыграли «Осеннюю сонату» Ингмара Бергмана

Имена:  Алена Бабенко · Екатерина Половцева · Ингмар Бергман · Ингрид Бергман · Лив Ульман · Марина Неелова

«Современник» продолжает недавно взятый курс на молодую режиссуру (в конце концов, его создателю Олегу Ефремову еще не было тридцати, когда он создал этот театр). Молодая режиссура, как ей и положено, не пасует ни перед какими авторитетатми и стремится сказать свое новое слово в искусстве там, где сказано уже так много, что добавить уже вроде бы и нечего. В общем, двадцативосьмилетняя Екатерина Половцева поставила «Осеннюю сонату» по сценарию Ингмара Бергмана (плод безжалостного самоанализа его отношений с матерью и женой-пианисткой Кэйби Ларетеи), который лег в основу его великого фильма.

Дом деревенского пастора Виктора (Сергей Гирин) и его жены Евы (Алена Бабенко), куда вот-вот приедет мать Евы Шарлотта (Марина Неелова), блестящая пианистка с мировым именем, просвечивает, как осенняя паутина (художник Эмиль Капелюш). Ползет дымок сожженных листьев и несгорающих воспоминаний, а новые листья все падают и падают, и новые чувства вот-вот «подкинут дровишек» в тлеющий костер памяти. Здесь, на краю мира (в театре, увы, нет возможности показать красоту норвежских фьордов, как в фильме), все, что сопряжено с понятием успеха, становится ненужным, как парижские платья Шарлотты, и проступает суть вещей и событий.

Свет (Глеб Фильштинский), предрассветный, предзакатный, нереальный, стирает грань между сном и явью, между тем и этим миром. Умершие — Юсеф, отец Евы (Владислав Федченко), Леонардо, последний муж Шарлотты (Александр Рапопорт), а то и вовсе персонаж дурацкого детектива из сумочки Шарлотты (Евгений Павлов) — по-свойски забредают в осенний сад (как в «Охоте на бабочек» Отара Иоселиани) и вступают в разговор. Театр небезуспешно ищет свой эквивалент грандиозным крупным планам с Лив Ульман (Ева) и Ингрид Бергман (Шарлотта).

Читать текст полностью Ингрид Бергман, впервые сыгравшая у своего однофамильца, была уже смертельно больна, снимаясь в «Осенней сонате». Отсвет тайного знания лег на ее роль «священного чудовища», сызмальства разминувшегося с главным талантом человека — умением любить. Крупный план бергмановской камеры фиксирует и женщину, победившую время, и женщину, раздавленную временем, — без макияжа, без сна и без защиты перед испепеляющей ненавистью дочери, когда-то так же обделенной материнской любовью. Марине Нееловой досталась труднейшая эстафета, и вначале она почти спасается, превращая свою Шарлотту в Актрису Актрисовну — взбалмошную, легко переходящую от трагедии к фарсу, от ужаса больничных воспоминаний к модным костюмам, цепко держащующася за жизнь и все ее удовольствия. Шарлотта Бергман обманывала других, но не себя. Шарлотта Нееловой первого акта сама обманываться рада. Знаменитая сцена из фильма Бергмана, когда дочь (пианистка посредственная) и мать (пианистка выдающаяся) играют по очереди сонату, и вовсе превращается в спектакле в отдельный эксцентричный номер: Ее Величество Гениальность вынуждена терпеть игру Бездарности.

Вторая часть неизбежно заставляет Шарлотту выйти из кокона артистичного, победительного бездушия, а Марину Неелову — из эксцентричной психологической клоунады и блеснуть другой гранью своего дара. Ей удается стать адвокатом своей героине — той самой, которой давно уже вынесен обвинительный приговор. С «последней прямотой» исследует она причины своего душевного «бесплодия» — безучастие родителей, спасение музыкой и трезвое осознание своего космического одиночества: а какое сострадание может быть в космосе? И если в устах Шарлотты Ингрид Бергман рассуждения о суровости Шопена, об антитезе «чувства и чувствительности» становились свидетельством ее душевной глухоты, ее неспособности почувствовать, как она снова походя ранит дочь, то у Шарлотты Нееловой они звучат как победительная выстраданная истина.

©  Александр Куров / ИТАР-ТАСС

Сцена из спектакля «Осенняя соната»

Психически больную младшую дочь Шарлотты Хелену (у Бергмана это роль Лены Нюман) играет Елена Плаксина. На сцене тема Хелены оказалась не столь важной, как в фильме. Там в искалеченном теле жила здоровая душа, способная прощать и любить, — тот «мостик», на котором могли бы встретиться Шарлотта и Ева; та «соломинка», за которую они, калеки душевные, могли бы ухватиться. В спектакле же Хелене отводится роль не столько духовного, сколько эмоционального камертона, по которому две «нормальные» женщины вмиг настраиваются на взрыв.

Роль Лив Ульман досталась Алене Бабенко, которая кажется гораздо моложе своей предшественницы не только внешне, но и внутренне. «Юность — это возмездие» — о ней. Она не способна ни переплавить руду страданий в чистое золото опыта; ни справиться с враждебным миром, воплощением которого оказалась мать; ни распутать безнадежно запутанный клубок любви-ненависти; {-tsr-}ни «нести свой крест», пусть даже и без веры. В финале фильма Ева-Ульман находила в себе силы проделать обратный путь от могилы ребенка к дому, где ее ждут, и написать новое письмо матери — последнее «прости». В спектакле такой финал невозможен: столь интимный и столь огромный мир матери-дочери дал такую трещину, что никто и не пытается ее склеить. Обе женщины вдвоем тащат чемодан — общий груз смертельных обид и проклятых вопросов — и по очереди роняют убийственные друг для друга признания:

— Я испытала небольшое потрясение, моя дочь Хелена оказалась там... в таком состоянии. Лучше бы она умерла...
— Темнеет. Надо идти домой. Приготовить ужин Виктору и Елене. Покончить с собой. Нет, мне сейчас нельзя умирать. Когда-нибудь я понадоблюсь Господу, и он выпустит меня из своей темницы...

И ничто так не роднит и не сближает их, как это непрощение.​