«Великая магия» Евгения Писарева

Еще одна попытка создать «театр для людей» обернулась очередным набором отработанных театральных фокусов

Имена:  Евгений Писарев

Уже не раз было замечено, что наш театр вслед за кино разделился на серьезное фестивальное действо для критиков, профессионалов и прочих продвинутых зрителей и дикий ширпотреб для всех остальных. Евгений Писарев — один из немногих, кто работает на «ничейной» полосе посередине, и заступить на нее не стыдно не только решившей окультуриться домохозяйке, но и хипстеру в модных очках.

Начинал он, как мы помним, с легкомысленных бродвейских комедий, которые принесли ему репутацию мастера кассовых развлекательных зрелищ. Но вершиной его радостного, легкокрылого дара стал «Конек-Горбунок» в МХТ им. Чехова. Презираемый серьезными режиссерами жанр мюзикла Писарев превратил в такое разудалое и остроумное шоу, что от восторга заходились и взрослые, и дети, и даже некоторые суровые критики. Но как любой фельетонист втайне мечтает написать роман, так и любой мастер комедий рано или поздно поддастся соблазну поставить «нетленку». Слава богу, Писарев не взялся за «В ожидании Годо» или, например, Марка Равенхилла. Но от пустяковых комедий положений и перелицовок американских фильмов режиссер переключился на классиков — Шекспира, Диккенса и вот теперь — Эдуардо де Филиппо. Смена регистра давалась нелегко.

В мхатовском «Пиквикском клубе», с его постановочным размахом, лондонским красным автобусом и песнями Битлов, впервые обнаружилось противоречие между стремлением Писарева сделать спектакль «со смыслом» и отработанными приемами шоу, которые он для этого использовал. Тут бы режиссеру и намотать на ус, что из клубники с сахаром никак не получится фуа-гра, но ошибка оказалась системной. Постановщику явно хотелось посеять что-то доброе и вечное, но он, как царь Мидас, к чему ни прикасался, все превращал в «золото». Глянцевый налет особенно ощутим в «Звуках музыки», где Писарев стал режиссером русской версии: в этом мюзикле даже дети выглядят сошедшими с рекламы шоколада или плавленого сыра.

Евгений Писарев, вероятно, и сам знает за собой этот грех, и в первом акте «Великой магии» будто пародирует свою постановочную манеру, выстраивая почти карикатурную, гламурную, как фото спа-салона, мизансцену дорогого курорта. На белоснежных изогнутых лежаках живописно расставлены и разложены в разной степени обнаженные юные тела с ровным загаром и развитой мускулатурой; они сладко нежатся под лучами огромного искусственного солнца. В это время на первом плане светские сплетницы преувеличенно ненатурально судачат о супружеской чете ди Спелта — красавице Марте и ее чересчур ревнивом муже Калоджеро. Закомплексованного, тщеславного и застегнутого на все пуговицы «Отелло» играет сам Евгений Писарев. Играет, надо сказать, отлично. Говорят, он долго не мог найти подходящего исполнителя на главную роль и в конце концов решился сыграть ее сам, согласившись с доводами актеров: мол, ты так болеешь этой пьесой, что никто не убедит тебя на сто процентов.

Казалось бы, чем тут особенно болеть? Пьеса-анекдот про обманутого мужа, который верит басням ушлого фокусника о том, что его жена спрятана в шкатулке, в то время как она сбежала с любовником в Венецию. Но на самом деле комедия Эдуардо де Филиппо не только о нравах находчивых неаполитанцев. Его «Великая магия» — это, конечно, магия театра, которому великий Эдуардо, как его называют в Италии, отдал всю жизнь. Как потомственный актер и режиссер, он отлично знал цену театральным чудесам. В пьесе иллюзионист Отто Марвулья показывает фокус с исчезающей канарейкой, а потом признается, что бедная птичка погибла, раздавленная двойным дном клетки. Но при этом драматург продолжал истово верить в сценическое волшебство. Именно про эту театральную магию рассказывал приезжавший к нам в 90-е годы поэтичный и грустный спектакль Джорджо Стрелера — режиссера, который ввел в обиход понятие «театра для людей».

Евгений Писарев тоже пытается делать театр для людей. Он не усложняет свой театральный язык, старается быть доходчивым, демократичным и в то же время современным. Но современность эта, вот незадача, неизменно оборачивается развлекательным шоу. Публике показывают красивые картинки, удивляют настоящими фокусами (играющий проходимца Марвулью Виктор Вержбицкий освоил это мастерство в совершенстве) и радуют шутками юмора. Актеры честно выполняют поставленные перед ними задачи. Но для драматической истории все же нужны другие выразительные средства, иной художественный язык.

Режиссер предлагает зрителям узнать себя в «сытых, одетых, но не лишенных проблем» героях. Но идентифицировать себя с картонными персонажами спектакля вряд ли у кого-то получится.

Когда он на время перестает заботиться о красочности шоу и остается в невзрачных комнатных выгородках один на один со своим полусумасшедшим героем и его маниакальной верой в невозможное — действие провисает и застопоривается. Писарев-актер пытается тронуть зрителя своим несчастным взглядом и поседевшей шевелюрой, но публика, разогретая искрометными репризами, только украдкой позевывает. Нет сомнений в искренности постановщика, который раз за разом пытается вывести на сцену своего лирического героя — непрактичного и трогательного чудака. Но гуманистический пафос его спектаклей задыхается без адекватного сценического языка. В лексиконе нынешнего театра просто нет слов для таких понятий, как «вера» и «мечта». Он разучился общаться со зрителем без иронического прищура и рассказывать простые человеческие истории. Язык интертеймента, по сути, заменил сегодня «театр для людей». Вот и Евгений Писарев вместо театральной магии тоже в очередной раз показал нам хорошо отработанные фокусы.