«Барышни из Вилко» Алвиса Херманиса

Спектакль, показанный на фестивале «Сезон Станиславского», оказался самым лирическим и самым беспощадным театральным высказыванием знаменитого режиссера

Имена:  Алвис Херманис

«Барышень из Вилко» Ярослава Ивашкевича Алвис Херманис уже ставил в 2000 году в Новом Рижском театре. С тех пор его режиссерский почерк много раз менялся. От увлечения эстетизмом и декадансом он пришел сначала к дотошно подробному изображению социалистического быта, потом – к документальному театру. Он создавал спектакли, предельно простые по форме, держащиеся на страстном гротеске актерской игры. Теперь мы наблюдаем новый поворот в его творчестве. В своих последних интервью он говорит о стремлении к «старому» театру, к традициям и академизму в лучшем понимании этих слов.

И хотя его новая версия «Барышень из Вилко» (проект Фонда театров Эмилии-Романьи) вышла еще до «вербатимной» «Вечеринки на кладбище», показанной в Москве в прошлом году, она явно принадлежит означенному направлению. О «Барышнях из Вилко» десятилетней давности вспоминают, что при всей своей элегической печали они были яркими и страстными. Теперь не то – чувства героев сплошь покрыты завесой ушедшего времени, сквозь которую невозможно прорваться. Возвращение к повести Ивашкевича в какой-то степени стало для Херманиса моментом саморефлексии. Он оказался в положении главного героя Виктора: тот, по сюжету, приезжает спустя долгое время в дом к шести сестрам, с которыми когда-то провел счастливое лето; режиссер же возвращается к названию, которое ставил, будучи совсем другим. Пытается воскресить что-то из того, что чувствовал тогда, и не может обрести утраченное настроение и ищет новые смыслы, созвучные ему сейчас. Так же как и сам герой, он не способен оживить потерянное прошлое.

Спектакль начинается совершенно в духе херманисовских «Сони» и «Долгой жизни»: постаревший Виктор, сидя на потертом диване, медленно и мучительно переодевается, рассказывая о своем жалком существовании. На стене у дивана висят вырезанные фотографии журнальных красоток. Но стена оказывается тыльной стороной громадного шкафа из темного дерева, и, когда Виктор с трудом выдвигает его вперед, оттуда доносятся вдруг веселые женские голоса. Он раскрывает скрипящие дверцы, и из них поочередно выпархивают девушки: Юлься, Йола, Зося, Казя, Туня, Феля. Не живые люди, а ворох позабытых воспоминаний. Виктор будто Фирс, который бродит по оставленному имению и в покинутых креслах, за столом, в саду вдруг замечает силуэты ушедших навсегда обитателей. Все, что произойдет дальше, может в равной степени восприниматься как реальность, как грезы о прошедшем или как фантазии о том, чего никогда не было.

Херманис создает герметичный мир сна. Текст Ивашкевича переходит от актера к актеру, он льется мощным, но плавным потоком и кажется произносимым не тем или иным героем, а сразу всеми вместе. Главное здесь – не что именно сказано, а как. Интонации нежны и мелодичны, слова как бы пропеваются. Они лишь иллюстрация к действиям, прикосновениям, метафорам. Виктор спрашивает сестер, где Феля, не зная о ее смерти, и в этот момент призрак девушки проходит за его спиной, ласково проводя рукой у него над головой. Впрочем, призрак ли? Феля присутствует на сцене постоянно и ни видом, ни поведением не отличается от остальных девушек. Все здесь в одном пространстве между жизнью и смертью, реальным и ирреальным. Они дуют на ладони, и в воздух поднимаются облака не то муки, не то пыли, которые окутывают все пеленой прошлого. Времена существуют, как сообщающиеся сосуды, – влюбившаяся в Виктора Туня, младшая из сестер, ведет его на могилу Фели. Та лежит в стеклянном гробу, медленно тянет руку к его крышке, и пальцы девушек соприкасаются сквозь прозрачную стенку. Но в гробу суждено тут побыть каждой – по сцене кружатся стеклянные шкафы без полок, то и дело героини оказываются заключены в них, ударяясь о перегородки, как мотыльки об оконные рамы.

Херманис ставит «Барышень из Вилко» о преждевременной смерти, о трагедии несбывшегося. Любая мечта априори эфемерна. Прошлое невосстановимо уже потому, что его просто не существовало, ведь ни один из предложенных шансов никто не использовал, а назад их не вернуть. Виктор когда-то любил Йолу, но так ей и не признался; теперь они стоят бок о бок, тяжело дышат на мгновенно запотевающую стеклянную дверцу, поворачиваются лицом друг к другу с раскрытыми ртами – и вдруг пожимают руки, вместо того чтобы поцеловаться. Позже они все-таки займутся любовью, но обнаженные соски Йолы плотно вдавятся в то самое холодное стекло, и в глазах ее будет только отчаяние.

От Виктора даже против своего желания ускользают все. Девушки залезают на стулья, снова и снова падают с них, стремясь быть подхваченными Виктором, но он не успевает поднять всех, а одну выбрать до сих пор не способен. Они играют: завязывают ему глаза, поочередно подбегают и целуют в губы. Он радостно выкрикивает их имена, но почти никого не называет правильно. Виктор в исполнении Серджио Романо – человек безвольный и преждевременно погасший, созерцавший собственную жизнь, вместо того чтобы ее творить. У него нет ничего позади, кроме того лета, которое вспышками проходит перед его глазами, а впереди только вечная осень.

Осень полностью захватывает пространство спектакля. В музыкальном оформлении польские песни второй половины сороковых сменяются виолончельными соло Баха, протяжными и печальными. Сено, сваленное в кучу на заднем плане, постепенно распространяется по всей сцене. Когда Виктор и Туня плывут на лодке, оно оказывается поверхностью озера, Виктор гребет по нему ружьем-веслом, и засохшие травинки разлетаются, словно брызги. «Барышни из Вилко» по-импрессионистски красивы. В созданной Аллой Сигаловой партитуре движения нет места ничему резкому – никакой агрессии, столь характерной для хореографа. Только нежные линии и плавные переходы. Спектакль выдержан в пастельных тонах, он дышит мягким эротизмом и тоской по недостижимой красоте.

Ровное течение действия разрешается мощным, эпически звучащим финалом. Сено уже повсюду – в вазах на длинном столе, поверх сваленных на пол шляп с живыми цветами, в которых ходили сестры, поверх тела Фели, на могилу которой больше никто не заглянет. Виктор, сменивший пиджак на дорожный плащ, уходит, так и не преуспев в поисках утраченного– и в следующую секунду раскрываются двери шкафа, того самого, откуда в начале выскальзывали барышни,а за ними оказывается тело повесившейся Туни, которая сумела полюбить героя по-настоящему. Так они и остаются, замерев, по разные стороны сцены – труп девушки в шкафу и стоящий за дверью Виктор. Когда смотришь на его обесцвеченное лицо и сияющие мрачной пустотой глаза, понимаешь: мертвы они оба. И не важно, что она свела счеты с жизнью сейчас, а он просуществует еще долго. В его судьбе все равно уже ничего не изменится.

Возможно, еще никогда Херманис не ставил настолько беспощадный спектакль. Даже в самые страшные моменты у него всегда можно было ощутить теплую иронию и любовь к человеку. В «Барышнях из Вилко» он не оставляет герою никаких шансов, верша над ним строгий приговор и не давая незаслуженной надежды. Счастливого исхода Херманис больше не видит.​

Ссылки

• Марина Шимадина. «Латышская любовь» Алвиса Херманиса на «Золотой маске», 30.03.2009
• Александр А. Вислов. Алвис Херманис поставил «Рассказы Шукшина», 26.11.2008