В Берлине станцевали Йоханнесбург

Спектакль Констанции Маграс заставил задуматься, почему contemporary dance в России по-прежнему маргинален и асоциален

Имена:  Констанция Маграс

Европейский contemporary dance в последнее время бурлит социальной активностью. Хореографы работают как репортеры. Их так и тянет туда, где «опасно» — что-то взрывают, кого-то ущемляют, что-то запрещают. Спектакли о мигрантах, сексуальных меньшинствах, «девочках в платках», бесправных индонезийских гастарбайтершах — вообще людях и проблемах мировых мегаполисов — появляются один за другим. Даже Форсайт, давно покончивший с балетными деконструкциями, делает перформансы о наболевшем — человеческих правах и поколенческих комплексах.

Что это? Вирус какой или им за это особенно хорошо платят? Последнее — вряд ли. Сама форма спектаклей, в которых над той или иной актуальной темой работает сводная команда многостаночников: актеров, музыкантов, танцовщиков, перформеров, — страхует от ангажированности и конъюнктуры. Это территория мнений, реплик, обмена творческим и социальным опытом. Что, собственно, и притягивает зрителей к современному танцу со времен американских постмодернистов или Пины Бауш, запустивших в массовое театральное производство методы и жанры, аналогов которым в нашем отечественном contemporary dance до сих пор нет.

Вроде спектаклей в жанре «путевые заметки». Поехали, положим, два немецких хореографа в Китай, пожили там, пообщались и привезли в Германию спектакль, где палочками делают всё, даже волосы завивают. Зрителей из зала за уши не вытащить. Им что, так важен Китай? Да нет. Им важно посмотреть на самих себя, но глазами молодых китайских танцовщиков. И — посмеяться. На contemporary ходят посмеяться.

Только что при полном аншлаге пять дней подряд в берлинском театре Hau1 показывали премьеру работающей в Берлине аргентинки Констанции Маграс. The Offside Rules («Правила офсайда») — спектакль о городе Йоханнесбурге. О том самом, где летом проходили матчи Чемпионата мира по футболу и уровнем преступности в котором пугала пресса. О том, что навсегда теперь ассоциируется с жужжанием «в обоих ухах» вувузелы — национального инструмента южноафриканских болельщиков. В спектакле Маграс вувузела, впрочем, не пугает. Она совсем не страшная и вызывает уже вполне добродушные воспоминания о жарком лете и обезумевшем соседе, дудевшем с балкона точно в такую же.

Представить не могу, что российский хореограф contemporarу отправится, например, в Сочи, навербует там местных перформеров, музыкантов, танцоров и певцов (как сделала это Маграс в Йоханнесбурге) и они сочинят спектакль… о подготовке к Олимпиаде. Я не могу представить никого из наших с вувузелой. Голыми — могу. С вувузелой — нет. Еще меньше могу представить, что кто-нибудь пойдет на это смотреть, кроме экспертов «Золотой маски» и друзей-и-родственников кролика.

Спектакль Маграс заказал Гете-институт Йоханнесбурга. Попросили: про что хочешь, только не про футбол. Совсем без футбола не вышло. Точнее, без спорта. «Мне приснилось, что я мячик», — кричит большая белая девушка и радостно бьется большой белой грудью об пол, вызывая потрясенное зрительское «Ах!». Без спорта не обойтись. И не потому, что пошутить на эту тему всегда приятно («кто сказал, что черные плохо плавают?»), а потому, что спорт — он все-таки «мир» и объединяет людей покруче любой демонстрации протеста. В начале спектакля артисты лежат друг на друге, сваленные в кучу, как ненужное барахло. Черные вперемежку с белыми — интернациональная футбольная команда, но ужасно дворовая. Все самых разных комплекций и кто в чем. На переднем плане — толстенная девица с голыми ляжками, в пестром платье, которой, как только в зале гаснет свет, тут же запускает за шиворот руку щупленький черный парнишка. Кто сказал, что черные не любят белых?

После первой сцены зрителей уже не угомонить. Они хохочут, разговаривают в голос и кричат «Привет, Селин» пышнотелой африканке. Она поет что-то сиротское — и вдруг сбивается на самую жалобную песню всех времен и народов My Heart Will Go On из «Титаника», добавляя от себя аутентичной хрипотцы и надрывных грудных интонаций. И совсем уже складываются пополам, когда приставучую певицу со словами Ich habe kein Kleingeld («У меня нет мелочи») злобно отталкивает от себя один из танцовщиков.

Kleingeld, ключевое слово из репертуара берлинских попрошаек, соединяет два мира, две судьбы моментально. Граница между безопасной немецкой подземкой и опасным метрополитеном Йоханнесбурга, в который все путеводители мира садиться не рекомендуют, стирается. Метро — оно и в Африке метро. Ограбят, изнасилуют и убьют. Вопрос времени. Не места.

С правдой жизни в спектакле Маграс не работают. Скорее — с нашими представлениями о ней. Сформированными СМИ, рекламой, собственными глубоко сидящими страхами. Черных — перед белыми. Белых — перед черными. «Почему хозяин магазина, когда я захожу, смотрит на меня так, словно я уже что-то украл?» — вопрошает чернокожий парнишка. Нет ответа. Реальный Йоханнесбург маячит на киноэкране — небоскребы, трущобы Совето, самая большая статуя Манделы, самая длинная очередь на автобус… Рекламный ролик и заказной репортаж смонтированы так, что разница между ними почти неразличима. На сцене танцовщики составляют собственный путеводитель по Африке, в которую, не вооружившись презервативом, пистолетом и личным транспортом, ходить гулять не надо. В кучу валится все. Все штампы, сидящие в головах иностранца, когда он слышит «Африка»: Мандела и апартеид. Джаз и степ. Брейк-данс и хип-хоп. Майкл Джексон — он тут ни при чем, но все же Майкл Джексон. Дети, разгуливающие по улицам с пистолетами. Дети, умирающие от голода. Дети для мамы Джоли и мамы Мадонны. Этот собирательный образ агонизирующей Африки — неожиданно жесткий после двух часов хохота — демонстрирует в финале спектакля чернокожий танцовщик. Втягивая живот, выпячивая ребра, он медленно «загибается» на глазах изумленной публики, аккомпанируя себе чудовищным хрипом.

Тут не знаешь, смеяться или плакать. Публика издает рев. Восторга, понимания и одобрения. С ней поговорили. Перетерли. На злобу дня и по душам. Не так чтобы рассказали что-то новое о сегрегации и расовой дискриминации, но вышибли газетный мусор из голов точно. «Вы так нас видите? — Получайте».

Такие легкие, быстрые, моментально узнаваемые зарисовки с меняющейся постсоветской натуры у нас делали только бесшабашные ранние «Киплинги», с их спектаклями в жанре «инструкция по применению» или «фиктивный путеводитель» — по мичуринским садам, песенникам девочек, дембельским альбомам мальчиков. Если с кем-то и было весело проводить время в театре, то только с ними. А сейчас и посмеяться-то не с кем. Зачинатели редкой разновидности contemporarу dance — для нормальных людей — «Киплинги», к несчастью, быстро выдохлись. Не хватило всего того, что стоит за спектаклем Маграс — традиции, среды, тыла.

Такие спектакли, результат путешествий по странам и городам, делала Пина Бауш (ну никуда не деться от гениальной Пины, все сводится к ней). Такие ставила ранняя Саша Вальц — восстановленный недавно Zweiland, фантазия на тему страны за Берлинской стеной, с ее наивными обитателями, очередями в ларек и бодрыми советскими песнями, прошел успешнее, чем ее новые очень умные и уже очень формальные спектакли. Такие «псевдоаутентичные пейзажи» создавал веселый норвежский хореограф Йо Стромгрен. Он же, кстати, поставил самый смешной спектакль о футболе. Юмор Стромгрена, правда, отдает беспросветной северной депрессией. В духе писателя Эрленда Лу, с его чудесным путеводителем по Финляндии, в которой он никогда не был, «Лучшая страна в мире». Танцовщики из ЮАР даже в самых язвительных монологах не сбиваются с жизнеутверждающего ритма. Когда лупят по барабанам, бьют чечетку, исполняют блюз или трясут задницами в хищных, переходящих в бесполый и космополитичный стриптиз ритуальных танцах.

Мир меняется. Люди мигрируют и мимикрируют. Мировые мегаполисы все больше похожи на гигантские станции обслуживания, на которых оказывают самые разные — от опасных до безопасных — услуги путешественникам. Contemporary dance реагирует на урбанистические изменения так быстро, что даже драматические театры зовут к себе хореографов, если хотят сделать что-то, про что и пьесу пока не напишешь: слишком близко, слишком горячо, слишком невнятно. В берлинском театре «Шаубюне» в 2010 году появилось, например, сразу два таких спектакля. Один поставлен хореографом Анук ван Дайк и режиссером Фальком Рихтером. За второй, «Мегаполис», той же Констанции Маграс дали театральную премию.

И почему аналогов подобных спектаклей у нас по-прежнему нет (могу вспомнить только «Переход» в Центре драматургии и режиссуры), в принципе понятно. Слишком многое не срослось — другие традиции перформанса, кабаре, социального театра. Современный танец все еще маргинален, и ставить для людей и про людей в нем все еще неактуально.​