Форсайт и Баланчин в Большом

Сам факт появления хореографии Уильяма Форсайта в театре радует, но в качестве кураторского проекта новая программа оставляет в состоянии глубокой задумчивости

Имена:  Анна Тихомирова · Джордж Баланчин · Игорь Стравинский · Том Виллемс · Уильям Форсайт

Большой театр нынче уж не тот, что прежде. Планы свои старается строить заранее и как объявил, что будет у него «свой Форсайт», так и сделал. Сам Форсайт, впрочем, как говорят, не приезжал. Ну да что с него взять: чудак, компьютерными технологиями какими-то увлекся… Он теперь почти как Гудвин из «Волшебника Изумрудного города» — никто его не видит, но все по-прежнему боятся.

В отличие от Мариинского театра (там «великому и могучему» еще почти десять лет назад посвятили целый вечер, включив чуть ли не все его манифесты во главе с беспрецедентным In the Middle, Somewhat Elevated), Большой к Форсайту решил прикоснуться слегка и приобрел лишь коротенький балет, который был создан хореографом на музыку своего неизменного композитора Тома Виллемса в рамках первого Diamond Project 1992 года в Нью-Йорк Сити Балет. Тогда он поставил на Квинтет, к которому позднее приросло формально не связанное с ним Па-де-де всемогущей Венди Виллан и ее партнера Альберта Эванса.

В рекламной кампании Большого все время звучало слово «радикальный» и другие однокоренные ему слова. Но ничего радикального в Herman Schmerman, конечно, нет. Хореография Форсайта, построенная на вывернутых конечностях, раскачивании упругого корпуса до точки падения, скручивании линий тела, контрдвижениях и смещении центра тяжести, узнается сразу и теперь уже вряд ли вызовет сейсмические реакции. Впрочем, смотреть балет исключительно любопытно — как своего рода ребус, в котором привычные классические па, позиции, пор-де-бра зашифрованы, преобразованы, часто гипертрофированы — и оттого приобретают новые смыслы.

В отношении Herman Schmerman такое «рассечение» танцевального текста оправдано. Не про это ли вообще ставил Форсайт — про танцевальный агон; про то, кто лучше, кто круче, кто сейчас «сбацает» то ли в балетном классе, то ли на танцполе. Примитивный студийный свет, падающий сверху, оставляет в тени лица, но с анатомической точностью высвечивает каждую мышцу, связку на перетруженных ногах и плечах танцовщиков. Артисты выходят на сцену из разных кулис; с легкостью обрывают движение в кульминационной точке, переходя на усталый шаг; подбадривают друг друга; подталкивают бедром; приобнимают за плечи; ищут во взглядах друг друга поддержку и восхищение. И в конце все дружно уходят за горизонт.

Форсайтовская деконструкция произвела на идеологов новой программы Большого настолько неизгладимое впечатление, что они решили: рушить так рушить. И вторым премьерным спектаклем поставили выдранную из трехчастных «Драгоценностей» Джорджа Баланчина вторую часть, «Рубины», на Каприччо для фортепиано и оркестра Игоря Стравинского.

Баланчин поставил «Драгоценности» (включающие, помимо «Рубинов», «Изумруды» на музыку из оперы Габриэля Форе «Пеллеас и Мелизанда» и «Бриллианты» на Третью симфонию Петра Ильича Чайковского) в 1967 году все для того же Нью-Йорк Сити Балет. По рассказам самого хореографа, его вдохновляли камни Van Cleef & Arpels, их красота и излучаемый glamour (не путать с нашим «гламуром»). Прозаический, даже материальный, хотя и небанальный сюжетец благодаря баланчинскому чувству театральности, его хореографической всеядности и музыкальности превратился в самый совершенный оммаж французскому, американскому и русскому балету (замечу ради справедливости, что сам хореограф, как мог, открещивался от этих ассоциаций).

Этот первый, без сокращений, бессюжетный балет немедленно стал международным блокбастером и танцевался всеми уважающими себя труппами. Именно «Драгоценностями», с летящей Дианой Вишнёвой в «Рубинах» и гипнотической диагональю Ульяны Лопаткиной и Игоря Зеленского в «Бриллиантах», Мариинский театр в свое время окончательно утвердил за собой статус властителя умов и душ.

Память о том спектакле остается единственным утешением, поскольку, поставленные самостоятельно, лишенные обрамления из солнечных зайчиков «Изумрудов» и имперской округлости «Бриллиантов», теплые и родные «Рубины» превратились на сцене Большого в рассыпанные побрякушки, вчерашние конфетти, уныло лежащие под ногами. А радость после форсайтовских вывертов Herman Schmerman превращается в досаду на кривляние. Карета становится тыквой.

Нет, конечно, сомневаться в качестве хореографии новых балетов Большого театра не приходится: выбрали проверенное годами, даже поколениями. Однако в качестве кураторского проекта новая программа оставляет в состоянии глубокой задумчивости.

Вызывает искреннее сочувствие стремление театра решить свои воспитательные, коммерческие или кадровые задачи. Хотя коммерческий потенциал такой «негастрольной» программы призрачен, а исполнительских откровений в составе, который танцевал первый премьерный вечер, не наблюдалось (за исключением блестящего сольного выхода Анны Тихомировой в пятерке Herman Schmerman). Радует лишь, что руководителям театра удалось полностью вывести за рамки проекта всех «народных» и «заслуженных», закрепив наконец отсроченную на пару лет смену поколений в театре. Но бухгалтерия эта скучна, а никакого художественного приращения вечер, увы, не содержит.