«Три сестры» Льва Эренбурга

После трех лет репетиций петербургский Небольшой драматический театр наконец-то показал премьеру своего второго спектакля по Чехову

Имена:  Лев Эренбург

Первым был выпущенный в 2007 году «Иванов». Эта работа НеБДТ трактовала чеховскую драматургию настолько радикально, что давно анонсированных и многократно откладывавшихся «Трех сестер» ждали с объяснимым нетерпением. Интерес к спектаклю подогревался обстоятельствами как внешнего, так и внутреннего порядка. С одной стороны, новой постановке Эренбурга суждено было завершить петербургскую дистанцию юбилейного чеховского марафона, да еще и вписаться в контекст, заданный недавней премьерой «Трех сестер» Льва Додина. С другой – после летней гастроли выдающейся (к сожалению, постыдно недооцененной пресыщенной Москвой и косным Петербургом) мхатовской «Вассы Железновой» от Эренбурга ждали, как никогда, «чего-нибудь эдакого».

Одним из самых пронзительных в «Вассе» был эпизод, в котором Железнов ловил взглядом падавшие из самовара капли кипятка, пока они наполняли стакан с высыпанной туда отравой, неумолимо приближая конец героя-самоубийцы. Эренбургу удалось сгустить течение времени, сделав осязаемыми атомы уходящих мгновений. Эта грандиозная в своей простоте сцена рифмовалась с финалом спектакля, с физиологически досконально сыгранной Мариной Голуб сценой умирания: жизнь оставляла Вассу постепенно, словно бы в рапиде. Вот и в «Трех сестрах» Эренбург завороженно наблюдает за течением человеческой жизни и ставит многоточие высыпающимися на пол, словно песчинками в часах, зернами кофе – так и не сваренного Ириной не вернувшемуся с дуэли Тузенбаху.

Цепко хватая за шиворот человеческую жизнь и отражая ее в зеркале театрального гротеска, Эренбург почти всегда наводит мосты между досценическим прошлым героев своих спектаклей и их постсценическим будущим. Этот талант особенно пригодился для пьесы, героини которой застряли в безвременье между смертью генерала Прозорова, отходом военных из города и чаемой, но призрачной Москвой.

Порывистая, трепетная активность «Трех сестер» Небольшого драматического особенно заметна на фоне статики «Трех сестер» Малого драматического. У Эренбурга всё – драматически наполненное движение, начиная с замечательного вихревого зачина спектакля, в который буквально врываются вернувшиеся с кладбища сестры Прозоровы и сопровождающие их офицеры. Годовщина смерти отца; еле сдерживает истерику Ольга: в сервированном в советском духе поминальном столе, покрытом белой салфеткой, ей видится стол прозекторской. Смех сквозь слезы, предобморочное состояние, нашатырь.

Так бескомпромиссно подробно и основательно, как Эренбург в НеБДТ, в сегодняшнем русском театре трудится мало кто. Бесчисленное количество раз вспаханное и уже, казалось бы, окончательно опустошенное поле чеховского текста цветет и плодоносит. Хромая Ирина откидывает палку и пытается, превозмогая недуг, передвигаться без помощи готовых прийти на выручку военных («Человек должен трудиться, работать в поте лица»). В конце первого акта она берет Бобика на руки и, приложив к груди, дает ему прокусить свой сосок – рано состарившаяся анемичная младшая Прозорова жаждет во что бы то ни стало почувствовать нерв и сок жизни. Очнувшись после одного из припадков, контуженный Вершинин гладит рукой ковер, любуясь рисунком, покрывающим символ домашней жизни и устроенного быта («У меня в жизни не хватало именно вот таких цветов»). Вслед за репликой «Если не дают чаю, то давайте хоть пофилософствуем» он разливает по рюмкам водку, причем женщины пьют наравне с мужчинами: жизнь сестер Прозоровых сурова, они – дочери полка. Да и пространство Валерия Полуновского, с выстроенными по периметру сцены рядами гардеробных секций, выглядит не домашним, а казенным.

Фирменные эренбурговские лацци рассыпаны по всему спектаклю. Соленый на всякий случай носит с собой уже успевшую пообтереться и то и дело выпадающую из кармана белую перчатку. Вершинин принимает безмолвно-бесхребетного Прозорова за лакея и дает ему на чай. Помогая Наташе сцеживать молоко, отсасывая и сплевывая в бокал, инфантильный Андрей на миг дольше положенного застывает у груди супруги. Маша выстукивает пальцами по лбу нервную морзянку, ее сигнал принимает Вершинин. «Вот вам чехартма, мясное угощение», – приговаривает Соленый, выдирая себе ноющий зуб. В подарок на именины Наташа приносит росток цветка; сажая его, Ирина и Тузенбах вымазывают руки в земле, которая остается у них на зубах после первого прикосновения и поцелуя. Во втором акте Соленый в припадке ревности перекусывает ствол выросшего растения («Счастливых соперников у меня не должно быть»).

С мхатовской «Вассой Железновой» «Трех сестер» Небольшого драматического сближает общий вектор режиссерского поиска. Эренбургу по сей день нет равных в умении показать на сцене нерв человеческой жизни, но в нынешнем году на смену корчившимся в судорогах героям «Иванова» и «На дне» пришли спектакли, где натурализм, привычный для основателя НеБДТ, более, чем прежде, опосредован психологизмом. Правда, в отличие от «Вассы», нельзя сказать, что режиссуре Эренбурга это опосредование идет исключительно на пользу: в сравнении с другими спектаклями НеБДТ театральная материя «Трех сестер» все же куда менее выразительна. В последней премьере прекрасно-корявый, колюще-режущий эксклюзивный натурализм эстетики Небольшого драматического вдруг разжижается пусть очень изобретательными и качественными, но довольно-таки расхожими приемами психологического театра. Разницу замечаешь сразу – как если бы после стопроцентного, сразу валящего с ног спирта вам налили очень хорошей водки.