Серебренников и Гочев на фестивале NET

По версии Димитра Гочева, Россия – это сумасшедший дом, по версии Серебренникова – и вовсе царство мертвых

Имена:  Димитр Гочев

Фестиваль NET, который в этом году посвящен теме staging abroad (то есть постановкам режиссеров, работавших за пределами своих стран), открылся двумя спектаклями по русской классике. Болгарин Димитр Гочев поставил «Палату №6» в берлинском «Дойчес театр», а Кирилл Серебренников выпустил свою версию «Мертвых душ» в Национальном театре Латвии. Оба спектакля демонстрируют весьма нелицеприятное представление о стране великой литературы.

Давно работающий в театрах Германии Гочев считается там в некотором роде специалистом по Чехову: все-таки человеку, имеющему славянские корни, легче понять загадочную русскую душу. Но подходит он к нашему классику по-немецки жестко и деловито. В его «Палате №6» нет ни грамма «атмосферности» и сентиментальности, столь любимых отечественными постановщиками. Следуя за своим учителем Хайнером Мюллером, Гочев переосмысливает классический сюжет с точки зрения человека XXI века.

Сюжет чеховской повести в его постановке служит лишь рамой, в которую он вставляет совершенно новое содержание. Актеры «Дойчес театр» не копируют повадки реальных душевнобольных, их герои – сумасшедшие не в строго медицинском смысле, а скорее в социальном. Все они помешаны на Чехове и так и сыплют цитатами из его хрестоматийных пьес и рассказов. Одна моложавая девушка в фате представляет себя то Соней из «Дяди Вани», то Машей из «Чайки»; темпераментная актриса постарше разрывается между ролями Раневской и Аркадиной; молодой человек спортивного телосложения (видимо, бывший охранник) сокрушается по поводу питания в Александровской тюрьме, которую Чехов посещал на Сахалине; актеры постарше перебрасываются философскими афоризмами из «Иванова» и «Трех сестер». Начитанной публике режиссер предлагает поиграть в игру «угадай-откуда-цитата», которую венчает уморительный аттракцион-викторина. Доктор Рагин (Самуэль Финци) говорит своим пациентам букву, а они моментально выдают что-нибудь из Чехова: «С» – «Сад! Мой прекрасный сад!», «М» – «В Москву, в Москву!», «Ш» – «Многоуважаемый шкаф!» и так далее.

Если бы нечто подобное сотворил наш режиссер, его постановку можно было бы принять за сатиру на пышные чеховские торжества, от которых театральному завсегдатаю и впрямь немудрено было свихнуться. Но Гочев все-таки имел в виду что-то другое. «Человечество идет к высшей правде», «жизнь через двести лет будет прекрасна», «высшая задача – служение ближним»… Сегодня, после горьких уроков истории XX века, такие сентенции на голубом глазу может произносить лишь сумасшедший. Всех чеховских героев, с которыми русский зритель так или иначе привык себя отождествлять или хотя бы сравнивать, режиссер объявляет вне закона. Прекраснодушие – болезнь вроде близорукости, и притом заразная. Людям с таким диагнозом не место в современном мире – выносит заключение Димитр Гочев. Но при этом в его постановке все же чувствуется симпатия к этим асоциальным чудакам, и попасть в их компанию для доктора Рагина не страшнее, чем остаться по ту сторону железных ворот больницы, за которыми нет ни одного более-менее интересного человека.

* * *
Кирилл Серебренников в своей рижской постановке тоже попытался взглянуть на русскую классику со стороны. Его Чичиков – типичный европеец, вежливый, аккуратно причесанный, чистоплотный. Он постоянно вытирает руки носовым платком, носит элегантный строгий костюм. В его чемоданчике угадывается светящийся экран ноутбука. Он разработал прекрасный бизнес-план, но вести дело ему приходится в стране, где рыночные законы не действуют: один готов все отдать даром из душевной симпатии, другой выкатывает заоблачные цены, а третий норовит сбыть с рук лежалый товар. Поэтому бизнесмену приходится проявлять нешуточную креативность: где моську погладить, где прикрикнуть, где воззвать к дружеским чувствам. Не меньшую изобретательность демонстрирует и сам Кирилл Серебренников в изображении гоголевских помещиков. Маниловские отпрыски у него отъявленные мерзавцы, норовящие связать гостю шнурки или облить водой из презерватива. Собакевич, явно человек из органов, светит Чичикову лампой в лицо и записывает разговор на пленку. Плюшкин до такой степени скаредный, что трупы умерших крестьян тоже хранит под столешницами. Самой ударной, пожалуй, получилась сцена бабьего царства у Коробочки, поскольку все женские роли в спектакле играют актеры-мужчины.

Но главный фокус в том, что у Серебренникова не Чичиков ездит по помещикам, а они сами являются к нему, запертому в странной деревянной коробке, сужающейся к концу. Недогадливым режиссер дает подсказку, выставляя на сцене несколько гробов. В общем, действие спектакля напоминает недавний блокбастер «Погребенный заживо». Только сражаться герою Каспарса Звигулиса приходится не со змеями, а с ожившими мертвецами. В финале празднование удачной сделки превращается в жутковатый пир, где Чичикову подводят невесту в белом колпаке смерти, а вокруг вьются стаи мух. Что это за гиблое место такое, зрители окончательно понимают, когда латышские актеры выходят на авансцену и начинают по-русски петь: «Русь, чего ты хочешь от меня?» Единственное, что остается в этой ситуации Чичикову, это повторить прыжок Подколесина в окно. Будем считать, что это прыжок к свободе.