Просмотров: 13787
Иван Вырыпаев: «Мы состоим из любви и юмора»
Алла Шендерова ·
12/11/2010
Известный драматург и режиссер привез на NET свой польский спектакль «Танец Дели» и рассказал OPENSPACE.RU о занятиях йогой и поездке на Тибет
Имена:
Иван Вырыпаев
© Предоставлено пресс-службой театра "Практика"
Иван Вырыпаев
Одним из заметных событий открывшегося на днях в Москве фестиваля NET станет спектакль «Танец Дели», поставленный Иваном Вырыпаевым в знаменитом польском театре «Народовы». В интервью OPENSPACE.RU Иван рассказал о том, как ставил свою пьесу в Варшаве, чему он учит польских студентов и что такое современный юмор.
—
Ваш спектакль «Танец Дели» называют ярким событием прошлого сезона в Варшаве. Как вам там работалось?
— Не могу сказать, что все получилось так, как мы задумывали. Национальный театр Варшавы — это главный театр Польши, по статусу как наш МХТ. Там очень хороший директор, Ян Энглерт, такой польский Олег Палыч Табаков. Мне было приятно работать в театре такого уровня, однако в больших академических театрах сегодня искусства быть не может, я думаю. Хотя, вероятно, просто сам я не готов к работе в таких театрах. Короче говоря, после этой постановки меня потянуло обратно, в подвал. Проблема в том, что пьеса предполагает особого рода существование на сцене. Такой театр, где ты в первую очередь исполняешь текст, чуть-чуть отстраняясь от героя. И хотя в Польше со мной работали очень хорошие профессионалы, не могу сказать, что они до конца поняли этот способ игры — он слишком не похож на то, к чему они привыкли.
— Главную героиню, которая придумала этот таинственный танец Дели, сыграет Каролина Грушка (актриса, снимавшаяся в фильме Вырыпаева «Кислород». — ОS)?— Ну да, она играет танцовщицу, про которую все говорят. Но она не танцует и не так уж много появляется на сцене.
— А как вы общаетесь с польскими актерами — через переводчика?— Я уже немного говорю по-польски. И на репетициях актеры просили, чтобы переводчик почаще молчал. Как сказала потом одна актриса: ты уверен, что говоришь по-польски, а мы тебя слушаем и думаем: надо же, он говорит по-русски, а мы все понимаем! В общем, у меня странный польский язык. Зато я могу на нем объясниться с осветителями! Но вот преподавать пока не могу — я ведь читаю польским студентам лекции по анализу драматургии. Пользуюсь тем, чему меня в «Щуке» научил мой профессор Александр Михайлович Поламишев. Хотя сам я был плохим учеником, меня отчислили с четвертого курса.
Читать текст полностью
— За что?
— Получил двойку по режиссуре и не стал пересдавать. Принципиальная была двойка: я сделал отрывок, где Гамлет и могильщики выходили на сцену с газетами. Меня остановили, сказали, что так нельзя: газет в то время не было. Я долго обижался: почему они ничего не понимают в современном театре?! Но сегодня, если я встречаюсь с бывшими преподавателями, отношения у нас прекрасные. И с Поламишевым давно хотел повидаться — рассказать о том, как преподаю по его системе. Но пока я к нему собирался, он умер, и я успел только на похороны. А он ведь был выдающейся личностью, еще в ГУЛАГе сидел…
— В спектакле «Комедия», который вы недавно выпустили в «Практике», два актера, Валерий Караваев и Инна Сухорецкая, целый час рассказывают зрителю какие-то странные истории. Завязка у них как в анекдоте, но они затянуты, а развязка не смешная. До того не смешная, что зритель начинает хохотать — то ли над нелепостью дурацкой развязки, то ли над собой, разинувшим было варежку в надежде «поржать».
— А я на это и рассчитывал. Хотел, чтобы сперва было немножко похоже на «Комеди Клаб», но ведь эти мои скетчи странно устроены — у них как бы смещен центр юмора. Когда рассказывают анекдот, вы всегда ждете смешной финал, а здесь его нет. И тогда вы смеетесь над его отсутствием. То есть наш спектакль — об особенностях восприятия. И хотя в «Комедии» есть высказывания на политические темы, но это не главное. Главное — то, к чему я пришел после спектакля «Объяснить»: в современном искусстве важно не «что», а «как». Но «как» — это не только форма, это еще и наше восприятие — то, что с нами происходит во время фильма или спектакля. В общем, у актеров в «Комедии» непростая задача: заставить зрителя смеяться над несмешным. Кстати, у подлинного глубокого смеха ведь нет причин. Сама жизнь и есть его глобальная причина. Прошлым летом в Москву приезжал один индус, проводил занятия по йоге. В конце занятия он заставил всех смеяться. Он говорил: почему вам обязательно нужна причина для смеха? Вы можете искренне рассмеяться ни над чем? Ведь мы состоим из любви и юмора…
— Какое-то время назад вы собирались снимать фильм, действие которого происходит на Тибете.
— Это очень интересный проект, он действительно должен был сниматься на Тибете, но с индийской стороны (на настоящем Тибете ничего снять нельзя — там очень сильная китайская экспансия). Главная героиня — католическая монашка, которая живет на Тибете и пропагандирует буддистам христианскую веру. Я два года думал над сценарием, но в результате фильма не будет — его должно было финансировать Министерство культуры, а у них все время шла какая-то реформа, нам нужно было выиграть грант, все затягивалось, и я больше не смог ждать. Зато на Тибете побывал.
Чтобы разобраться в тибетских эзотерических учениях, их надо серьезно практиковать — так с налету ничего не схватишь. А вот природа этих мест влияет на тебя с первой же минуты. Плюс люди — вроде бы простые и необразованные, но нам надо сильно над собой поработать, чтоб стать такими открытыми и доброжелательными. И цивилизация нас от этого только отдаляет.
— Это вы из-за занятий йогой так похудели?
— Нет, что вы! Просто я три года назад поменял образ жизни, перестал пить. Раньше плыл по течению, ни о чем не задумывался, а потом понял, что должен придать своей жизни какой-то смысл — привести себя в более человеческий вид. Теперь стараюсь не только работать, но и заниматься самим собой — я называю этот проект «трансформация из г… в человека».
— И что вы делаете, чтобы «трансформироваться»?
— Тружусь. Стал больше писать пьес. Недавно написал для немецкого театра. Потом мне Гжегож Яжина заказал пьесу, причем не навязывал никакой темы — попросил только, чтобы было больше трех персонажей. Короче, я пишу пьесы и чувствую себя в своей тарелке. Не хочу сказать, что я научился что-то делать в театре, но по крайней мере знаю, чему мне стоит учиться. А вот кино я как-то потерял. У меня есть идея нового фильма, но я пока еще не готов к нему. А снимать просто ради съемок — не хочу.
— Какое-то время назад вы говорили мне, что хотите открыть свой театральный центр.
— А я и сейчас хочу. Но теперь понял, что не могу быть менеджером, продюсером и директором в одном лице. Мне в Польше уже второй год предлагают стать худруком одного престижного театра, но я не готов. Если ты худрук, ты должен заниматься всем, а я не умею. Это особый дар должен быть — вот Эдуард Бояков делает один театр за другим и все доводит до блеска. Я вчера был в «Практике» — там все отлажено, включая буфет, где домашний обед стоит копейки! А у меня бы все разваливалось и буфет был бы ужасный. В общем, хотелось бы иметь центр, в котором я мог бы делать какие-то художественные программы, но для этого нужно, чтобы директором был кто-то другой.
— У нас сейчас постоянно говорят о необходимости смены поколений в театре.
{-tsr-}— Понимаете, мы сейчас в России застряли в стадии бессмысленности. Мы забыли, для чего вообще нужен театр. Нет никакой культурной политики, а также строительной, архитектурной и всякой прочей. Население России не знает, какой должна быть страна. Вот, например, в Польше. Они решили: мы точно не хотим российской зависимости, хотим демократии в сторону Запада. И хотим при этом сохранить свою польскую особость. У России же точных целей нет. Жизнь, искусство — все не структурировано. Есть талантливые художники, а направления развития театра нет. Как нет направления развития российской политики — есть просто хорошие политики и плохие. Хорошие губернаторы и плохие. Мы застряли в хаосе. И наше поколение должно наконец предложить что-то взамен.
