Павел Любимцев выпустил книгу о Викторе Гвоздицком, предложив новый тип правдивого жизнеописания
Имена:
Виктор Гвоздицкий · Павел Любимцев
Фрагмент обложки книги «Гвоздицкий и его двойник»
В первом приближении книга Павла Любимцева «Гвоздицкий и его двойник» может показаться ненужной тратой сил и бумаги. Гвоздицкий не страдал от невнимания критиков — о нем писали много, в том числе лучшие перья. Герой любимцевского сочинения и сам оставил книги и статьи. Те, кто Гвоздицкого знал, еще не нуждаются в напоминании о нем; те, кому он неведом, вряд ли заинтересуются жизнеописанием неизвестного. Если бы Любимцев мог строчить, как Андрон Кончаловский: под видом «низких истин» отвечая на вопрос,
кто с кем спал вчера и кто с кем спит сегодня, — была б надежда на бестселлер. Однако наш автор уворачивается от указанного вопроса с редкой принципиальностью, жертвуя высвободившееся печатное место размышлениям о «сквозном» в линии роли, голосовой тесситуре чтеца, достоинствах вахтанговской школы и прочих неинтересных публике вещах. Кому это нужно? Уже маячит язвительный ответ: мол, нужно одному только автору книги. Известный жанр — автопортрет на фоне покойного друга.
Книжка Любимцева опрокидывает все ожидания. «Мы действительно много общались (с Гвоздицким. —
А.П.), но дружбой эти отношения назвать нельзя». «Подлинного интереса к тому, что составляло мою жизнь, Виктор Васильевич не испытывал». И ударное — Любимцев сообщает, что Гвоздицкий относился к нему как «к толковому управляющему, расторопному порученцу, честному и внимательному лакею». Поначалу испытываешь оторопь — что за сеанс мазохизма? Вскоре приходит разгадка. Автор поставил перед собой сверхсложную задачу написать правду, именно
правду, а она не может быть избирательна, даже когда разговор становится нелицеприятным и касается пишущего. Правда не может быть и истиной в последней инстанции, она субъективна, пристрастна, иногда (как ни парадоксально) ошибочна. Зато она конкретна. Вот обтекаемая ложь, напротив, объективна, ибо не зависит ни от повествователя, ни от предмета повествования. Есть принятые лекала, выпестованные в литературных частях театров ритуальные формулы, нерушимые авторитеты и запрещенные темы. Но боже, как ложь скучна! Любимцев выбирает нескучную, субъективную и тенденциозную «правду от Гвоздицкого» и о Гвоздицком «от себя». Временами автору приходится быть беспощадным и даже беспардонным, но я бы не осмелился поставить это в вину человеку, который решается печатно применить к себе определение «лакей» — без достоевского юродства, на полном серьезе. Не так это просто, как может показаться, особенно для профессора Щукинского училища, коим является Любимцев.
Теперь пристегните ремни (мне даже цитировать страшно). Артистка Лилиан Малкина отправляет главного режиссера ленинградского Театра комедии Петра Фоменко «не рискну сообщить куда… но с каким-то своеобразным, необычным ударением на “у”». Фоменко распекает Татьяну Шестакову и Гвоздицкого, называя последнего почему-то «недопеском». Старейшина акимовской «Комедии» Татьяна Чокой подает худсовету жалобу на артистов, играющих слишком броско и отвлекающих от нее внимание зала. Вдова Николая Акимова Елена Юнгер заявляет актерской молодежи, что «перепить ее невозможно», — и тут же с блеском выигрывает соревнование. Легендарный худрук БДТ Товстоногов выслушивает кляузы о неудачных вводах артистки Р., молчит, потом произносит: «Да… но какая шея». Шея у артистки Р. «и вправду была красивая», удостоверяет Любимцев. Товстоногов репетирует за столом «Волков и овец», но солирует не Товстоногов, а Евгений Лебедев. Он «показывал партнерам, как надо играть… Все принимали это как должное! Георгий Александрович — тоже». Всё тот же Товстоногов милостиво прощает Гвоздицкому нетрезвый дебош в гримерке Валентины Ковель и уже не молчит, а ехидно замечает: «Не Вале Ковель возмущаться в подобной ситуации». Список можно продолжать.
Читать текст полностью
Вы уже полюбили книжку Любимцева? Или уже возненавидели? Так или иначе, вы, наверное, уже хотите ее прочитать. Но упрекнуть Любимцева в «желтизне» не выйдет: его истории тесно и неотчуждаемо вплетены в разговор о творчестве, о театре. Книга содержит увлекательнейший рассказ о ленинградском Театре комедии 1970—1980-х —театре, в котором довелось служить по актерской части и рассказчику, и его герою. Любовно и бережно автор описывает спектакли Вадима Голикова «Романтики» и «Село Степанчиково», подробно рассуждает об «Этом милом старом доме» и «Мизантропе» Петра Фоменко, касается «Концерта для…» Михаила Левитина и «Льстеца» Романа Виктюка, вспоминает «Мельницу счастья» Андрея Андреева. Любимцев анализирует роли Гвоздицкого — даже в детском утреннике, даже в не выпущенном в итоге спектакле Давида Либуркина «Снежные люди». Интриги, борьба голиковской и фоменковской партий, в которой кружку неприсоединившихся (Гвоздицкий, Шестакова, Черезова) пребольно доставалось, — однако тут описан не просто дееспособный, но мощный театр с насыщенной художественной практикой. Добрых слов наконец удостоился и Юрий Аксенов, руководивший «Комедией» в 80-е, не Голиков и не Фоменко по масштабу режиссерского дарования, но крепкий для своего времени профессионал и талантливый организатор. Именно Аксенов впервые доверил Гвоздицкому положение премьера. Имеет смысл почитать о тщательности, с которой Аксенов работал над реновацией акимовской «Тени», перфекционизме (буквально — до кровавых синяков), с которым Гвоздицкий перенимал рисунок заглавной роли у Льва Милиндера — предыдущего исполнителя. Для тех, кто воспевает нынешнее руководство «Комедии», утверждая, что со времен Акимова тут не было ничего путного (так пусть и дальше не будет?), книга Любимцева обязательное чтение.
Субъективная «правда от Гвоздицкого» о товстоноговском БДТ рубежа 70—80-х, напротив, довольно тягостна. Как бы Любимцев ни микшировал свой рассказ, как бы ни пытался смягчить, мысль о том, что кризис БДТ наступил много раньше кончины Товстоногова, никогда прежде в печати не проводилась столь неуклонно. Увлекательными для театралов будут страницы, посвященные «Кроткой» Льва Додина, в которой Гвоздицкий играл Ефимовича. История «приемки» этого спектакля Товстоноговым покрыта непроглядным мраком разночтений, несмотря на то что многие ее участники, слава богу, живы. Согласно Любимцеву, выходит, что скандального ухода Товстоногова не было: Додин сгладил впечатление от демарша Олега Борисова, успокоил «Гогу», и дело завершилось мирно. (Кстати, на презентации книги Додин рассказал еще кое-что. «Амадеуса» с Владиславом Стржельчиком в БДТ должен был ставить именно он. И ушел из театра не в связи с «Кроткой», а из-за разногласий по кандидатуре на роль Моцарта. БДТ требовал Юрия Демича — Додин настаивал на Гвоздицком.)
Отдельной кантиленой вьется история дружбы и сотрудничества Гвоздицкого с Николаем Шейко — длиною в три десятилетия: от Рижского ТЮЗа до мхатовского «Учителя словесности». Дьявол в деталях: Шейко или его супруга Александра Ислентьева могли позвонить Гвоздицкому вечером, дабы проконтролировать, вовремя ли тот ложится спать. Согласно Любимцеву, именно Шейко (при участии Романа Тименчика) способствовал формированию актерского образа Гвоздицкого — загадочный, рафинированный эстет, человек эпохи символизма. Образ Гвоздицкому удивительно шел. Любимцев немало обескураживает, дезавуируя этот имидж. Оказывается, он ностальгировал по советским временам. Его квартира была завешана православными иконами (в человеке с такой «несоветской» внешностью, что ею впору пугать антисемитов, не было ни капли еврейской крови). Его любимыми фильмами были «Женщины» (с Ниной Сазоновой и Инной Макаровой) и «Дело было в Пенькове». Парадоксалиста в «Записках из подполья» Камы Гинкаса «лепил» с собственного отца — человека, видимо, непростого в быту. «Гвоздицкий и его двойник» — масштабный труд. Любимцев касается отношений своего героя с Гинкасом (непростые), Левитиным (добрые, уважительные), Ефремовым и Фокиным (трогательные, нежные), Табаковым (хуже не бывает). Он пишет презабавный портрет провинциального мастодонта Фирса Шишигина, в мастерской которого Гвоздицкий набирался уму-разуму, будучи студентом Ярославского театрального училища (в итоге получил от мастера рекомендацию в монтировщики). Беглыми, но яркими мазками набросаны зарисовки из жизни Рижского ТЮЗа Адольфа Шапиро. Подробно и содержательно описаны авторские впечатления разных лет от знаменитого гинкасовского спектакля «Пушкин и Натали». В деталях зафиксирован полузабытый «Стеклянный зверинец» Генриетты Яновской в МДТ. Увлекательны страницы, посвященные работе Гвоздицкого в театре «Эрмитаж»: Любимцев дает остроумные комментарии к «Соломенной шляпке», «Смерти Занда», «Скверному анекдоту».
Увы, в какой-то момент рука биографа устает. Все больше места Любимцев отдает уважительным выдержкам из критики, все меньше подкрепляет их собственными суждениями, а главное — живой биографической деталью. Менее всего повезло Арбенину из «Маскарада» Николая Шейко и Эрику XIV из спектакля Юрия Еремина по Стриндбергу, между тем это вершины актерской биографии Гвоздицкого.
Книга Любимцева кажется прекрасным полуфабрикатом, обещающим восхитительное блюдо. Углубить вторую, «московскую» часть повествования, исправить немногочисленные {-tsr-}фактографические ляпы (1990-й — не пик антиалкогольной кампании, а театр «Эксперимент» никогда не находился на Васильевском острове). Возможно, пригласить в редакторы квалифицированного театроведа, а в корректоры — человека, знающего, что слова «фоменковский», «гинкасовский» и «перестройка» пишутся со строчной буквы. Тогда фокус факира Любимцева можно будет счесть удачным и все встанет на свои места. Просто историки театра, в отличие от современников, жуть как любят правдивые книги, а не глянцевые биографии о великих служителях сцены.
Павел Любимцев. Гвоздицкий и его двойник. М.: Navona, 2010
