«Проклятие голодающего класса» Сэма Шепарда и Ли Бруера

Как к нам «в глушь, в Саратов» приехал выдающийся американский авангардист и что из этого вышло

Имена:  Ли Бруер · Сэм Шепард

В Саратовском ТЮЗе несколько сценических площадок, очень активная творческая жизнь и, как следствие, какая-то совершенно феерическая афиша. Вот, к примеру, расписание рядового дня нынешнего сезона: в 10:00 — «Аленький цветочек»; в 11:00 — на другой сцене спектакль «Росток» (это музыкально-пластическое действо без слов, для аудитории от года до семи); далее, в 14:00 — постановка для публики чуть постарше «У ковчега, в восемь», в легкой, игровой, неназидательной форме она обращает юных зрителей к истории всемирного потопа; наконец, вечером здесь дают «Проклятие голодающего класса». Эта последняя по времени премьера уже вошла в анналы театра наряду с упомянутым выше «Аленьким цветочком» (постановка 1948 года, в общей сложности почти полторы тысячи представлений). Скажем больше: значение этого события явно переходит границы Саратовской области и даже Приволжского федерального округа.

Дело тут не только в пьесе Сэма Шепарда, которая, заметим, уже самим названием не может не отпугнуть среднестатистического российского зрителя («Дорогая, не сходить ли нам сегодня в театр? — А что идет, милый? — Сейчас посмотрю. “Проклятие голодающего класса”. — М-да… Лучше как-нибудь в другой раз»). Хотя и в ней тоже. Это первая постановка в России одного из самых известных произведений видного американского драматурга, которого за океаном многие небезосновательно полагают главным наследником славы Уильямса и О’Нила. Этого ковбоя и красавца, вошедшего, кроме всего прочего, в список «Наиболее стильных мужчин последних 50 лет» по версии журнала GQ, у нас редко, но все-таки ставили. Но «Проклятие голодающего класса», повторим, поставили впервые.

Саратовский театральный проект возник в рамках программы сотрудничества, разработанной — цитирую тюзовский сайт — «Президентской двусторонней комиссией, созданной 6 июля 2009 года президентами Дмитрием Медведевым и Бараком Обамой», и был осуществлен на грант, ни много ни мало, Госдепа и посольства США в России. Мы знаем, какие сомнительные предприятия бывают порой осенены патронажем первых лиц. И как много глупостей и даже гадостей делается на самые расчудесные гранты. Но в данном случае следствием контактов Медведева с Обамой нежданно-негаданно стал приезд в Саратов легенды западного авангардного театра Ли Бруера.

Мистер Бруер прибыл на берега Волги из Нью-Йорка, где он проживает на протяжении последних сорока лет и где руководит знаменитой компанией «Мэбу Майнс». До того как обосноваться в Нью-Йорке, он успел постажироваться в Европе, и не где-нибудь, а в «Берлинер ансамбль», и у Ежи Гротовского. Ли Бруер прекрасно знаком с европейским авангардом. Не берусь, правда, судить, насколько хорошо знает он творчество ученика Мейерхольда Сергея Эйзенштейна, но сконструированное на тюзовских подмостках действо явно отсылает к ранним сценическим опытам будущего создателя «Броненосца “Потемкин”».

Неожиданная культурно-историческая параллель возникает не столько за счет «классовой» парадигмы (нота социального протеста, важная в пьесе, в саратовском спектакле порядком затушевана), сколько за счет эйзенштейновского «монтажа аттракционов». В спектакле Ли Бруера, как некогда и в Театре Пролеткульта, зрителям не дают скучать. Здесь исполняют (причем «вживую») тягучие блюзы и заводящие зал рок-баллады, здесь зажигательно отплясывают буги-вуги и другие американские танцы. Здесь на сцену, в полном соответствии с ремарками драматурга и к вящему удовольствию публики, то и дело выносят живого ягненка. Здесь взорванная в автомобиле (припаркованном опять-таки прямо на сцене) девушка-героиня красиво взмывает ввысь и в течение нескольких секунд — глаз не оторвать! — парит над планшетом сцены на цирковой лонже. Здесь сполна отдают дань такому практически обязательному элементу современного сценического зрелища, как видеопроекция. «Прямая трансляция» периодически осуществляется на зал (слегка обалдевший от обилия всяческих режиссерских придумок) благодаря скрытой камере, ловко запрятанной где-то посреди эффектных конструкций художника Эмиля Капелюша.

А незадолго до финала здесь и вовсе разворачивается самый натуральный хеппенинг, к тому же довольно радикального свойства. Аккурат рядом со мной, на соседнем кресле, практически весь спектакль просидел молодой человек интеллигентного вида — по виду типичный саратовский театрал. Он вместе с залом бодро хлопал в такт исполняемой песне, в нужных местах смеялся, в нужных — погружался в напряженную задумчивость. И вдруг, когда из-за кулис появились артисты, изображающие отмороженных рэкетиров (это они по сюжету взорвали юную героиню за долги ее незадачливого отца-фермера) и принялись недвусмысленно угрожать всем присутствующим, потрясая ружьем, — мой сосед, словно бы не выдержав создавшегося напряжения, вдруг вскочил со своего места, порывисто рванулся куда-то… и в ту же секунду распластался прямо в проходе между креслами, остановленный пулей. Он так и остался недвижно лежать на полу до завершающего спектакль затемнения.

Недюжинное мастерство, проявленное (я специально разузнал) артистом тюзовской труппы Андреем Кореневым, претендующим на звание «гения подсадки», вкупе с весьма рискованным по нашим нынешним временам режиссерским ходом могли быть с легким сердцем санкционированы театральной администрацией разве что в спокойнейшем Саратове. В иных городах, с более повышенным эмоциональным фоном, не говоря уже о взвинченной, пережившей «Норд-Ост» Москве, сей провокативный кунштюк вызвал бы, полагаю, совершенно непредсказуемые последствия.

Раз уж речь зашла об артистах, необходимо сказать, что чрезвычайно крепкая и ко всему готовая труппа (пять-шесть разных режиссеров, традиционно осуществляющих здесь постановки каждый сезон) на сей раз выглядела несколько обескураженной. Возможно, виной тому обычное премьерное волнение, порядком усиленное присутствующими в зале знаменитостями (например, Маттиас Лангохофф — еще одно громкое имя западной режиссуры, которого амбициозный директор ТЮЗа Валерий Райков надеется заманить в Саратов). Возможно, причина в том, что за крайне ограниченный срок репетиций с Ли Бруером артисты так и не успели разобраться, как же им следует в спектакле существовать? С опорой на «предлагаемые обстоятельства» пьесы тридцатилетней давности, этой по-американски обстоятельно изложенной «семейной трагедии» из фермерского быта, звучащей сегодня — следует, увы, признать — несколько кондово (возможно, виной тому перевод: работа, выполненная Сергеем Гордеевым, по крайней мере на слух, не блещет красотою слога)? Или же актерам следует «умереть» под напором буйной режиссерской фантазии?

Но главная проблема постановки, наверное, в том, что ровным счетом никого из явленных нам представителей голодающего и истребляемого класса, прямо по песне Шнурова, решительно «не жалко». Ни подстреленного на бегу доброго зрителя, ни взорванной ни за что ни про что фермерской дочери, ни ее безобразно спивающегося отца, вьетнамского ветерана, ни ее матери — страдающей, мятущейся, трогательно нелепой, бессмысленной, совершающей сомнительные поступки и телодвижения.

Берусь предположить, что со спектаклем в относительно короткие сроки что-то произойдет: опытные и умелые артисты приведут его, так сказать, к какому-то знаменателю. Либо все-таки эту историю «очеловечат», либо дойдут до замысленной Ли Бруером высочайшей степени экзистенциального остранения.

Впрочем, даже если с саратовским «Проклятbем голодающего класса» ничего существенного уже не случится, его все равно можно считать громким событием нашей театральной жизни. Тут кто-то, возможно, задастся вопросом: а не слишком ли жесткими в таком случае выглядят претензии автора к спектаклю? Нет, ибо театр, который хочет существовать не в провинциальном российском, а общемировом театральном процессе, заслуживает разговора самого серьезного и оценок по гамбургскому, а не по саратовскому счету.