«Укрощение строптивой» Коршуноваса в Александринке

В избыточном и сумбурном спектакле знаменитого литовца можно тем не менее разглядеть очень важный театральный сюжет

Имена:  Дмитрий Лысенков · Оскарас Коршуновас · Уильям Шекспир · Юрате Паулекайте

Смотреть последнюю александринскую премьеру непросто — спектакль только-только встает на ноги, его сложносочиненный текст порой излишне многословен и не всегда последователен. Иногда кажется, что дебютировавший в Петербурге Оскарас Коршуновас сознательно затрудняет восприятие своего спектакля избытком визуальной, звуковой и пластической информации. Но, продравшись сквозь нее, все же можно разглядеть весьма внятный режиссерский замысел.

Действие ранней комедии Шекспира движимо чередой множащихся и отражающихся друг в друге розыгрышей и подмен; эта бьющая через край театральность «Укрощения строптивой» — порождение Ренессанса, с его культом игры и «радостной избыточностью творчества» ¹. Коршуновасу удается найти неожиданный сценический коррелят ренессансной поэтике пьесы.

Наиболее глубоко метатеатральность эпохи Возрождения режиссер осмыслил в «Гамлете» (2008), рисовавшем мрачную картину современного мира: всё в агонизирующем пространстве этой вильнюсской постановки было фейком, подделкой. Истинные сущности казались утраченными, а межчеловеческие связи — навсегда разорванными. «Укрощение строптивой», впервые поставленный Коршуновасом в «Комеди Франсез» в 2007 году (нынешний александринский спектакль — ремейк парижского), выглядит предтечей «Гамлета». Конечно, комедийной постановке далеко до апокалиптической тональности «Гамлета», но смыслы двух шекспировских работ литовца определенно перекликаются: перед тем как сжечь мосты между жизнью и театром, литовский мастер пристально исследует, как они взаимозаменяют друг друга.

Сохраняя, в отличие от большинства современных постановщиков, пролог пьесы, режиссер предваряет его хлесткой преамбулой. На авансцену из зала выбегает (преследуемый актрисой Юлией Марченко, перевоплотившейся в капельдинершу Александринки) молодой человек в джинсиках и, потягивая виски прямо из горлышка, в задушевной манере сообщает публике, что зовут его Валентин Захаров, что он только-только расстался с возлюбленной, что он артист Александринского театра и сам является участником спектакля (в дальнейшем будет играть роль шекспировского Слая), который вот-вот начнется. Рассказав все это, молодой человек засыпает у закрытого занавеса.

Выспаться ему не суждено: агрессивная театральная протоплазма буквально затягивает его в водоворот бурлящего по ту сторону занавеса кошмара. Облаченная в трико группа лиц сначала полощет свою жертву в темном омуте сдернутой кулисы, а затем, пресытившись игрой, выплевывает на подмостки. Место действия — мрачные театральные задворки: хранилище декораций, склад бутафории и костюмерная одновременно. Изнанка театра, в которой разместились осколки некогда единой культуры.

Хозяин труппы (абстрактный шекспировский Лорд в александринской постановке оказывается одновременно премьером, драматургом и режиссером; его сопровождает таскающая засаленный гроссбух ассистентка) приказывает подопечным разыграть спектакль, который убедит незнакомца в том, что он проспавший много лет и наконец очнувшийся дворянин. Сила театрального убеждения оказывается настолько сильной, что простак не только охотно идет на поводу у комедиантов, но не замечает подвоха даже тогда, когда вместо жены ему подсовывают словно бы выдернутого из «Служанок» Романа Виктюка трансвестита (гибкий Андрей Матюков). Как и в «Гамлете», в «Укрощении строптивой» театр — это подменяющий реальность сон, от которого невозможно избавиться; хтоническое пространство, грозящее утратой собственной идентичности всякому, кто с ним соприкасается.

Поначалу историю об «укрощенной строптивой» участники труппы Лорда разыгрывают, не только соблюдая дистанцию между собой и ролью, но и всячески ее подчеркивая. Одетые в черную репетиционную прозодежду, они управляют манекенами, на которых висят пышные квазиисторические костюмы, — просовывая руки в рукава, преувеличенно жестикулируя на манер марионеток. Реплики интонируются подчеркнуто помпезно, жесты намеренно архаичны (кто-то из очевидцев московской премьеры спектакля, попавшись на удочку режиссерского замысла, даже обвинил александринцев в том, что они играют «как в 80-е годы при Игоре Горбачеве»). В действие поминутно вмешивается режиссирующий представление Лорд — то восхищается игрой коллег, то подсказывает забытый текст, то подправляет мизансцену. Каждый сценический жест озвучивается, как в цирке, живым оркестриком. Но вот комедианты отставляют в сторону манекены и, переодевшись в костюмы, сменив пластику с преувеличенно изломанной на естественную, превращаются в своих персонажей. Самая примечательная метаморфоза происходит с ассистенткой Лорда: видимо изживая свои многолетние комплексы, серая мышь оборачивается женщиной-вамп. История, которую они только что разыгрывали, становится для них реальностью.

Катализатор этого процесса — Петруччо (Дмитрий Лысенков), не способный и секунды усидеть на месте «реальный пацан», трикстер нашего времени. Своим появлением на сцене этот пришелец извне переворачивает все сложившиеся к тому времени правила игры. Включившись в действие спектакля, устроенного труппой комедиантов, он сперва меняет его ход, а затем изменяет саму Катарину. С ней он фактически поступает так же, как Лорд со Слаем: разыгрывая спектакль, убеждает будущую супругу, что она вовсе не та, за кого себя выдает, гипнотизирует своей бешеной игровой энергией (один из ключевых элементов сценографии Юрате Паулекайте — вращающийся круг, который используется для погружения в гипноз).

В результате махинаций Петруччо Катарина теряет свою самость, и в финале вместо полнокровной женщины на сцену выходит недосягаемый Идеал — облаченная в непорочное белое, напоминающая Елизавету I «прекрасная дама» со скипетром и державой в руках, символ царственной женственности. Перед закрытием занавеса из-под ее подола выкатывается на подмостки младенец Слай. Союз с идеалом, разумеется, невозможен, и Петруччо остается лишь благоговейно нести за преображенной Катариной шлейф мантии.

Финальному монологу строптивой героини с балкончика из-под колосников восхищенно внимает Лорд: он любуется безграничной властью игры, нарушающей любые планы, непредсказуемой и не знающей границ, способной укрощать укротителей и навсегда притуплять чувство реальности. Коршуновас поставил свой спектакль именно об этом: человеку кажется, что он играет в игру — но на самом деле это игра играет им и замещает собой действительность.

______________________
¹ Посвященная Пушкину максима Бердяева как нельзя лучше объясняет суть «Укрощения строптивой».