«Иванов» в МХТ и «Разбойники» в Пушкинском

Московские театры предлагают публике простые рецепты превращения классиков в современников. Уж слишком простые…

Имена:  Александр Боровский · Василий Бархатов · Юрий Бутусов

Перед тем как в театрах начнутся традиционные «ёлки», то есть под самый конец 2009 года, отечественные режиссеры, будто сговорившись, решили всерьез разобраться с классикой. В последние дни декабря нас ожидают гоголевские «Арабески» Юрия Любимова, а также моссоветовский «Дядя Ваня» в постановке Андрея Кончаловского. Что же до «Иванова» в постановке Юрия Бутусова (МХТ), а также шиллеровских «Разбойников» в интерпретации Василия Бархатова (филиал театра Пушкина), то их мы уже дождались. Но не сильно порадовались. Зато приобрели удобный повод поговорить о классике и классиках, а также о рецептах их употребления в сегодняшнем театре.

Одна из самых чудесных баек про свежий подход к классическому наследию принадлежит все тому же Кончаловскому и связана она как раз с «Дядей Ваней». Как известно, в незапамятные годы Андрей Сергеевич экранизировал эту чеховскую пьесу, и роль дяди Вани в фильме играл Смоктуновский. На дворе стояли сонные 70-е, и вскоре после выхода картины режиссер удалился на отдых в Крым, где, как водится, отчаянно скучал и размышлял, не завести ли ему невинный курортный романчик с симпатичной девушкой, желательно интеллигентной. Прогуливаясь по окрестностям, он наткнулся как-то раз на афишу собственного фильма в местном кинотеатре и решил: здесь-то он и повстречает преданную поклонницу собственного таланта. Однако едва в зале погасили свет, Кончаловский с изумлением обнаружил, что «Дядю Ваню» показывают вверх ногами. Выяснилось вот что: местный киномеханик, будучи большим оригиналом, предположил, что в таком виде классика будет не так скучна, как обычно.

Не зная, как лучше подступиться к чеховскому «Иванову», режиссер Юрий Бутусов показал себя достойным продолжателем дела киномеханика-героя. В его постановке пьеса Чехова движется, как рак, задом наперед — от финала к начальной сцене. Время, словно в фантастических романах, здесь течет вспять, а в качестве отточий между эпизодами режиссер использует револьверные выстрелы, при помощи которых Николай Алексеевич Иванов (Андрей Смоляков) регулярно самоубивается. В конце концов, если Мейерхольду позволено было назвать свой спектакль по чеховским водевилям «Тридцать три обморока», почему бы и Бутусову не превратить «Иванова» в «Тридцать три выстрела»? Значительная часть публики, не слишком хорошо знакомая с первоисточником, при этом искренно полагает, что Чехов как раз и написал водевиль, в котором Иванов периодически делает пиф-паф, а потом вроде ваньки-встаньки как ни в чем не бывало вскакивает на ноги и продолжает свое никчемное нытье. Как говорится, умер-шмумер, лишь бы был здоров.

Новый мхатовский Иванов так самоубийственно горяч, что способен пустить себе пулю в лоб по самому пустячному поводу, даже в ответ на невинную просьбу Зинаиды Саввишны поскорее вернуть одолженные деньги. Упрекать Андрея Смолякова в неувлекательной игре и язык-то не поворачивается, поскольку большую часть времени Иванов пребывает на сцене в виде бесчувственного тела. Падать этому телу мешают разве что пни и всякие разные пиломатериалы, по прихоти художника Александра Боровского загромоздившие мхатовскую сцену. Для чего они понадобились и кто какие дрова здесь рубит — загадка. Еще более таинственно смотрится сакральный шалаш, к которому на протяжении всего спектакля прислоняются нетрезвые чеховские персонажи, но так и не решаются заглянуть внутрь. Порой возникает ощущение, что внутри шалаша в этот момент идет спектакль «Ленин в Разливе».

Малоубедительное сценографическое решение Боровского-сына (Александра) оправдывает разве что скрытая перекличка с древесной декорацией Боровского-отца (Давида) в легендарном спектакле Олега Ефремова «Иванов» (1976), где соревновались в актерском мастерстве такие титаны, как Иннокентий Смоктуновский, Екатерина Васильева, Марк Прудкин, Андрей Попов. Едва ли Бутусов и Боровский, утверждая макет своего спектакля, вспоминали про реплику Шамраева из «Чайки»: «Пала сцена! Прежде были могучие дубы, а теперь мы видим одни только пни», — но, как ни печально, именно эта фраза сегодня кажется эпиграфом к новому мхатовскому спектаклю. Бутусов берет «Иванова» и выворачивает его наизнанку, как варежку, лишь для того, чтобы доказать невозможность интерпретировать сегодня эту пьесу всерьез. То есть ставит себе задачу-пенек, задачу-обрубок, простенькую, как дважды два. Рецензентам — лафа: можно уложиться в малое количество строк, истолковывая режиссерский замысел. Такие же нехитрые задачи-пеньки определены и актерам. Режиссерская концепция считывается в первые 10 минут действия, а дальше сиди скучай — жди, пока спектакль-пенек докатится от конца к своему началу. Катай его хоть в ту сторону, хоть в эту, а все равно — тоска, причем отнюдь не экзистенциальная.

Переходя к рассказу о «Разбойниках» в театре Пушкина, хочется на манер бравого солдата Швейка доложить, что аналогичный случай почти одновременно произошел с режиссером Василием Бархатовым. Нет сомнений, что он, как и Бутусов, человек талантливый, хотя и вошел в профессию совсем недавно. Сообщим на всякий случай читателю, что этому молодому человеку 25 лет, имя себе он успел заработать на оперных подмостках Мариинского театра, а для старта на драматической сцене выбрал Шиллера.

Первое, что сделал Бархатов, придя из оперы в драму, — познакомил Шиллера с Шубертом. Почему бы и нет? Отрываясь от шиллеровских страстей, актеры в этом спектакле то и дело перемещаются к роялю и проникновенно поют песни из цикла Шуберта «Прекрасная мельничиха». Оперный бэкграунд Бархатову пригодился, но все же очевидно, что режиссер не рассчитал своих дебютантских сил. Вроде и придумано неплохо, и выполнено с щегольством, а спектакль все равно оказался мертворожденным.

Общая мысль этих «Разбойников» опять-таки необыкновенно удобна для пересказа. Во времена Шиллера беспутные молодые люди со скуки промышляли разбоем, а ныне по тем же резонам имитируют его перед камерами и выкладывают свои видеоэксперименты на YouTube. Они тут не просто в разбойников играют, а — бери выше — создают модный бренд Robbers & Killers. Проще говоря, они занимаются арт-провокациями. Но только постепенно заигрываются, а потом и замарываются кровью.

Все вроде гладко в этом спектакле. Но беда бархатовских «Разбойников» в том, что они получились очень оперными. Разумеется, под этим в наше время надо понимать уже не величественную помпезность и сценическую рутину, а внешние эффекты в ущерб содержательности. Эффектов в старика Шиллера понапихано столько, что хватило бы не то что на филиал театра Пушкина, но и на Большую сцену Мариинки. Видеопроекции, интернет-трансляции, веб-камеры — любой хай-тек за ваши деньги. А вот людей на сцене нет. То есть актеры, превратившиеся в приложение к Шуберту и мультимедийным чудесам, произносят шиллеровский текст со всем усердием, но видно, что режиссеру они только мешают. Выяснилось, что обставить свою концепцию рядом эффектных аттракционов — это дело двадцатое. Спектакль без актерских работ будет обречен на то, чтобы оставаться абсолютно бессодержательным зрелищем.

«Разбойники» показали, что с еврооберткой у Василия Бархатова все в порядке, но, чтобы добиться каких-то высот в профессии, ему придется проделать еще немалый путь. Иначе он так и будет ходить в умных упаковщиках. И то, что умно упакованный Шиллер все же лучше плохо упакованного Чехова, в данном случае не сильно радует.

Ссылки

• Василий Бархатов: «Цинизм – это крайнее проявление романтизма»