Иудейская война

Очень красивые молодые люди и девушки, уверенные, активные. Пойдут в армию, понимая, зачем и почему

Вечером 29 декабря я прилетела в аэропорт Бен-Гурион. К дому художника Михаила Гробмана и его жены, литератора Иры Врубель-Голубкиной, по приглашению которых я приехала, меня подвозил их товарищ, успешный стоматолог N., который перед отъездом в Израиль отсидел в Союзе четыре года за пособничество в неудачном угоне советского самолета. Его младший сын учит арабский и собирается в израильский десант, параллельно изучает Достоевского. В доме Гробмана сидел его галерист и работал телевизор, перед народом выступали Эхуд Барак и Ципи Ливни. Разговор шел на иврите, мне переводили и беседу, и содержание телевыступлений, иногда мы переходили на английский. «Что, Фанайлова, — спросил Гробман, — лень было билеты сдавать, куда на войну-то прилетела?» — «Лучше смерть на Святой земле, чем Новый год в Москве», — был мой ответ резервисту-артиллеристу израильской армии, ныне почтенному пенсионеру.

До Тель-Авива ракеты из сектора Газа не долетали, но на всякий случай хозяева предупредили: если услышишь сирену, не пугайся, спускайся вниз, пойдем в бомбоубежище. Меня поселили на третьем этаже в мастерской Гробмана, завешанной и забитой картинами — у Гробмана огромный архив. Работы последних четырех лет посвящаются арабо-израильским — не знаю, как лучше сказать, — конфликтам или отношениям. Обе стороны представлены в карикатурном виде. Антивоенный пафос налицо, картины очень простые и сильные, лучше иронического многоумия и патриотического символизма русского современного искусства; я сказала, что их надо везти в Москву. Гробману это все равно. Он убежден, что с арабами невозможно договориться, и издевается над левыми, хотя в его доме по вечерам сходятся люди разных политических взглядов. Когда они начинают весело орать друг на друга, подает голос огромная старая собака Тимур. Ракеты долетали до Беер-Шевы, поэтому к Ире Гольдштейн, вдове писателя Александра Гольдштейна, на Новый год собирались беер-шевские родственники, но так и не доехали, обстрелы прекратились. Иру легко представить медсестрой времен Первой мировой войны. В миру она работает в русской газете, где они с Сашей познакомились, газету все ругают, но лучшей не существует.

В Новый год, который в Израиле особенно праздником не считается (всем знакомым первого числа было нужно на работу), мы пошли с Ирой Голубкиной гулять по улицам Бен-Иегуды (это отец-основатель современного иврита; улица его имени есть и в Иерусалиме) и Алленби (это английский генерал, вступление войск которого в Иерусалим в 1917 году обозначило начало британского мандата и автономию Израиля в Палестине). На Алленби наблюдали антивоенную демонстрацию молодых людей, в возрасте не больше лет двадцати. Их было человек пятьдесят, выглядели как студенты гуманитарных вузов, примерно московский РГГУ, худые припанкованные пацаны и в карнавальном стиле одетые девочки с плакатами Happy New Year. Те, что были на иврите, Ира перевела: «Все дети хотят жить», «Правительство в отставку». Дети били в барабаны и скандировали нечто смешное и неприятное для местной администрации. К ним подходили обниматься такие же молодые прохожие, в том числе западные туристы. Ира сказала, что они сегодня левые, а завтра пойдут в армию: в Израиле не принято «косить» никому, даже детям из сверхблагополучных семей, все служат и учатся вместе, и это основа демократизма общества. Полиция наблюдала за шоу с отменным равнодушием, никто не собирался запихивать молодняк в «воронки» за антиправительственные лозунги. Я попыталась представить подобное на улицах Москвы, не смогла: либо молодые выглядят по-другому, либо ОМОН ведет себя иначе. Столь же равнодушно израильская полиция вела себя через пару дней на площади имени премьера-миротворца и нобелевского лауреата Ицхака Рабина (он был убит здесь евреем-террористом во время выступления перед народом в 1995 году, имеется памятник). На площади обычно проходят народные волнения. Волновались на этот раз молодые правые, с более скучными, чем у левых, лицами, одетые попроще; тоже кричали и танцевали, размахивали национальными флагами. Шестого января, когда израильские военные уже вошли в сектор, какой-то еще артистический молодняк танцевал в свете прожекторов возле Музея искусств, поддерживал все мирное население в военных зонах. В это время туристов уже не пускали в Старый город в Иерусалиме, стояло оцепление на случай волнений среди арабского населения, но оно не особенно волновалось, а продолжало торговлю. Большинство туристических фирм отменили экскурсии в Иерусалим, но третьего января я еще видела католических паломников, совершающих крестный ход по Виа Долороза, с остановками и молитвами на положенных местах. Улица узкая, известна по кинофильму «Страсти Христовы», расположена в арабском квартале (а храм Гроба Господня — прямо посреди рынка), арабы были индифферентны. Количество туристов, по словам моих провожатых, несколько уменьшилось из-за войны, но и европейцев и русских было достаточно в окрестностях Иерусалима, известных религиозными достопримечательностями. Хозяйка русского книжного магазина «Дон Кихот» сказала, что народу все-таки стало заходить меньше и настроение грустное: в последние дни детей знакомых, резервистов, призвали.

На мой взгляд постороннего, Тель-Авив за эту рождественскую военную неделю не перестал быть приморским солнечным свободным городом, со множеством открытых кафе, с молодежью, гуляющей по вечерам, с серфингистами и загорающими на море, ноль агрессии и подозрительности, никакой бытовой антиарабской шизофрении. Но при этом — внутренняя собранность, привычная, постоянная; обязательные проверки секьюрити при входе в музеи; тщательный досмотр и допрос в аэропорту Бен-Гурион. Все телетрансляции в уличных кафе — новости с театра военных действий; ни модных шоу, ни эстрады. Корреспонденты начинают репортажи из Газы с изложения мнений арабской стороны и правозащитных организаций, обсуждается правомочность действий Израиля, при этом основное информационное оправдание гибели мирных жителей таково: ХАМАС размещает огневые точки в школах, больницах, жилых домах, использует население в качестве живого щита, демонстрируются документальные подтверждения. Есть мнение, что этот конфликт должен изменить гуманитарные представления Запада о правилах войн вообще, о правах мирного населения и способах его защиты. Есть обида на Запад, который не понимает проблемы; очень ироническое восприятие прилетевшего миротворца Саркози, которого дразнят теперь Николя де Фюнес. Есть отношение к каждому своему погибшему военному как к личности: биографии, семейные фото- и видеоархивы транслируются каждый час; это очень молодые люди. Как выглядят тела погибших арабов, в том числе детей, по телевизору тоже показывают, и показывают, как раненым арабам помогают израильские врачи. Никакой пропагандистской идеи великого Израиля, всем и так все понятно. Это и без сионистской идеологии консолидированное общество, связанное не единством взглядов, а единством проблематики — исторической, геополитической, военной, ситуативной, необходимостью выживать; это очень маленькая география, не больше Московской области. Общество небогатое, богатеющее без помпы в последние годы. Тель-Авив, «белый город», памятник Баухауза, вполне затрапезный, слегка обшарпанный, в старом центре четырехэтажный, исключение — успешный, но скучно застроенный север. Местные шутят, что с самолета город выглядит как Нью-Йорк после бомбежки: новые высотки не более 20 этажей, разве это размах?

Средиземноморский по климату, типу городской жизни, темпераменту; естественный, без напыщенности и жирка. Очень красивые молодые люди и девушки, уверенные, активные. Пойдут в армию, понимая, зачем и почему.

Автор – поэт, сотрудник Русской службы Радио Свобода


Другие колонки Елены Фанайловой:
Город В. и город W., 21.11.2008
История болезни вампира, 10.11.2008
Темные времена. Болдинская осень, 17.10.2008