Вячеслав Цапкин: «Стремление к счастью — это бумеранг»

Заведующий кафедрой мировой психотерапии Московского городского психолого-педагогического университета объясняет, почему всем сегодня понадобились психологи и почему от этого не стоит ждать ничего хорошего

— В стране уже довольно давно наблюдается бум всего так или иначе связанного с психологией, тренингами и собственно психотерапией. Причем у нас психотерапия развивалась в совершенно особом контексте. С одной стороны, психиатрия, которая часто использовалась в политических, карательных целях, с другой — всевозможные целители, маги и прочие шарлатаны. Что вы думаете о специфике восприятия психологической помощи в России?

— До недавнего времени люди едва ли могли дифференцировать психиатра, невропатолога, психолога и психотерапевта. В народном сознании это были синонимы. И наиболее спокойным было отношение к невропатологу. Ведь психиатр и психотерапевт имеют дело с «больными» людьми, потому что они работают с «психами». А один из главных вопросов пациента: «Я псих или нет?» Ну а невропатолог занимается «нервами». Поэтому часто говорят «нервопатолог».

Внутренняя картина болезни с точки зрения пациентов в таком случае выглядит примерно так. Невроз — это что? Расстройство нервной системы. А что такое нервная система? Это такая система канатов и канатиков, которая окутывает весь организм. И эти канатики, то есть нервы, имеют определенное натяжение, как, допустим струны у фортепиано. Расстройство струн может быть двоякого рода. Есть пациенты, у которых нет сил, они вялые, уставшие. У них такое расстройство, когда нервы дряблые, расслабленные. Задача лечения тогда будет в том, чтобы подтянуть, напрячь нервы. Есть и другая группа пациентов: на них пылинка попадет, и сразу извержение вулкана. У них нервы перенапряжены. Им нужно нервы немножко распустить.

И какова при этом раскладе будет картина лечения? «Доктор, вы моими нервами занимайтесь, но в душу не лезьте!» То есть нервы мне подтягивайте, но я здесь совсем ни при чем. При такой картине болезни психотерапевтическая работа, конечно, невозможна.

Отсюда определяется и традиционное в России направление лечения — снятие напряжения. Поэтому самыми популярными видами психотерапии в нашей стране, которая продолжала жить в дофрейдовскую эпоху, были гипнотерапия и всякие релаксационные техники, аутогенные тренировки: «С каждой минутой мне становится лучше, я чувствую себя хорошо, солнце разливается по телу и т.д.».

— Но, кажется, теперь к такому специалисту приходят не столько для того, чтобы расслабиться или взбодриться, сколько для того, чтобы получить какой-то бонус, который будет выгодно отличать вас от других…

— Это прыжок вперед и в сторону от исторической логики. Это появилось не сразу, а в каком-то смысле в послефрейдовскую эпоху. И в связи с выросшей популярностью понятия «психолог». В нашей стране произошел бум: психолог вошел в число самых популярных специальностей.

— Сейчас психологи везде: и в офисах, и на производстве, и в школах — и большинство из них толком не знают, что им делать…

— Совершенно верно. Мне трудно назвать другую страну, где психологи пользовались бы таким «почетом». У меня есть ощущение, что фирмам психологи нужны только для престижа. Эффективное производство якобы связано с тайнами. А психология — это наука, позволяющая «читать человека, как книгу». Это главное ожидание от психолога. Он должен читать персонал, как книгу, используя для этого, например, тесты. Это некое таинство. Извлечение знания из сущей ерунды — человек домики-палочки поскладывает, а потом про него рассказывают то и се.

Психология стала особым феноменом, не имеющим отношения к психотерапии, психоанализу. Как некая самостоятельная область эзотерического знания. Если мы хотим быть современными, передовыми, «продвинутыми», то нам нужен психолог, обладающий этим эзотерическим знанием. Зачем нужно читать человека, как книгу? Чтобы определить, чем человек является «на самом деле».

— Любопытно, что все это появилось относительно недавно. Как вы думаете, почему?

— Я думаю, популярность психологов в нашей стране связана с определенной исторической спецификой сознания. Дело в том, что очень трудно жить в эпоху обрушения всех сколько-нибудь надежных смысловых, ценностных ориентиров: происходит мучительная перестройка коммунистически-христианского сознания к капиталистическому гомо экономикус с его ценностями накопления, получения прибавочной стоимости и т.д. Разные типы сознания сталкиваются, интерферируют и порождают страшную растерянность.

Можно задаться историческим вопросом. Психотерапия — явление очень новое в историческом отношении. Как же раньше люди обходились без нее? Наверное, психопатология-то была всегда. Как же люди с ней справлялись, что им помогало? Ответ довольно банальный. Это было задачей религиозной жизни. По большому счету, история психотерапии шагает вместе с диагнозом Ницше. Чем определенней «Бог умер», тем больше потребность в психотерапии. Лакан где-то говорит, что невроз — это естественный ответ человека на смерть Бога. Так что психолог — это некая эзотерическая фигура специалиста по душам в обществе, где Бог умер. {-page-}

— Так чего сегодня ожидают люди, отправляющиеся к психологу?

— Можно привести аналогию из параллельной области, наркологии. Есть такая реклама лечения алкоголизма, которая обещает в итоге лечения следующее: «Да, выпиваю, но в меру». Понятно, что любой алкоголик заплатит большие деньги, если его будут лечить так, что он будет в меру выпивать, а уж меру он сам установит. И насколько менее популярно будет лечение, которое ставит дилемму: либо ты идешь на кладбище, либо не пьешь вообще. А в отношении алкоголизма и наркомании другого выбора нет. Истинное лечение всегда будет непопулярным.

Так же и в отношении других психопатологических феноменов: популярно будет то лечение, которое менее всего угрожает моей психопатологии. Болезненный запрос звучит так: «Измените неприятное на приятное без каких-либо изменений меня».

Я вспоминаю конкретную ситуацию гипнотерапии. Это ведь цирковое представление. Я вспоминаю одну даму, типичную кухарку, тетку из столовки. И ей внушается, что «в вашей жизни все гармонично, вы чувствуете себя отлично, ваши симптомы исчезают, у вас все хорошо». Если вдуматься: как это хорошо, когда муж-алкоголик попал под поезд и ему отрезало ноги, а детей-двоечников выгоняют из школы? В личной жизни все плохо, с работой все плохо, с собой все плохо, но внушается, что все хорошо! И возникает, я бы сказал, какой-то когнитивный протест по этому поводу. В настоящей психотерапии все совершенно по-другому.

— И как же?

— Для меня психотерапия — это, как формулирует Фрейд в «Исследованиях истерии», преобразование истерического страдания в обычное человеческое несчастье. Соответственно, психотерапия — это работа с конкретным несчастьем. Там, где есть обращение человека к собственному несчастью, — психотерапия и психоанализ. А там, где нет работы с несчастьем, — психокоррекция. Гипнотерапия и прочие виды психокоррекции изменяют не несчастье, а способ его переживания; саму специфику несчастья они никак не трогают. Поэтому особенность истинной психотерапии в том, что пациент приходит с одними проблемами, а уходит с совсем другими. Ведь проблема носит экзистенциальный, а не локальный психологический характер, тогда как обращаются обычно за помощью по поводу конкретных проблем.

Решение конкретных проблем, по большому счету, никак не затрагивает общей несчастности. Что не в порядке? Жизнь человека не в порядке. И в чем этот непорядок состоит — это и есть главный психотерапевтический вопрос. Заранее знать, что не в порядке, в чем несчастье, просто невозможно. Для этого нет никакого предсуществующего знания.

— Никакой типологии?

— По этому поводу вспоминается «Анна Каренина». Все счастливые семьи какие-то одинаковые, а все несчастные несчастны по-разному. Утверждение о существовании типологии человеческих несчастий, мягко говоря, наивно. И дело ведь не в объективном положении дел: можно легко представить себе двух разных людей, у которых совершенно одинаковые обстоятельства жизни, только один при этом несчастен, а другой почти счастлив. Так что вопрос не в этом. Человека делает несчастным что-то очень уникальное и субъективное. {-page-}

— Идеям такого лечения будет трудно завоевать популярность в эпоху повсеместного «позитива». Какого черта я пойду к психотерапевту, если он не может избавить меня от моего несчастья? Всем же счастья хочется.

— Вопрос о счастье — это вопрос в самую десятку. Если в широком, а не в строго клиническом смысле мыслить невротиков, то в свое время я дал следующее определение: невротик — это тот, кто стремится к счастью и соответственно остро переживает свою несчастность. А к чему приводит поиск счастья? Он приводит к феномену бумеранга, который столь красочно описал Виктор Франкл. Ведь что такое бумеранг?

— Это орудие, которое возвращается.

— Вот она, классическая ошибка. Бумеранг есть некое орудие, предназначенное для охоты. Соответственно, если бумеранг ко мне возвращается, это означает, что я промазал. Значит, я буду сидеть без обеда. Как можно помыслить себе охотника, который настроен на то, чтобы промазать?

То есть, если мыслить шире эту метафору Франкла, все люди, стремящиеся к счастью, вооружены бумерангами. И чем больше человек стремится к счастью, тем больше промазывает мимо этого счастья. Потому что не существует абстрактного, беспредметного счастья. Всякое эмоциональное переживание есть следствие некоей деятельности, эмоция выполняет сигнальную функцию: я близок или я далек от чего-то. Соответственно, состояние счастья — это эмоциональное переживание состояния близости, приближенности, достижения. Так вот, если я стремлюсь к состоянию счастья, не имея в виду конкретный предмет и конкретную деятельность, конкретный смысл, я всегда буду промазывать. Чем больше я буду стремиться к состоянию счастья, тем оно будет недостижимее.

А поскольку смыслы у каждого уникальны и субъективны, никаких предуготованных формул не существует. У каждого человека своя собственная формула своего собственного счастья, если под этим счастьем понимать достижения собственных уникальных смыслов, ценностей и т.д. Важно узнать, к чему человек стремится, что является его целями, его смыслами и что препятствует их достижению. Это все исключительно уникально и субъективно.

— Как вы считаете, много ли у нас специалистов, которые занимаются именно той психотерапией, о которой вы говорите? Есть ли общественная потребность в таких людях, нужны ли они?

— Потребность есть, и весьма высокая. Только это та потребность, которую можно отнести к сфере неосознаваемых. Психоанализ и психотерапия никак не могут быть социальным инструментом — и слава богу, что они им не являются. Потому что тогда можно круто залечить общество! А если говорить о степени охваченности в социологическом отношении, то тут важен вопрос прецедента. То есть до тех пор, пока это совершенно неизведанно и людям не понятно, это будет вызывать настороженность. Но если будет известно, что это помогло господину А, господину В и господину С, это будет вызывать меньшую настороженность. Тогда это начнет приобретать какие-то значимые статистические величины.

— С психологией ситуация другая. В каждом журнале уже сейчас есть колонка психолога, тесты, советы.

— Ничего странного в этом нет, потому что место психолога и место психотерапевта — чуть ли не диаметрально противоположны. И если ниша психологов переполнена, то психотерапевтическая ниша остается вакантной с двух сторон: как со стороны психотерапевтов, так и со стороны пациентов. Это совершенно разные деятельности, совершенно разные профессии, которые различаются по характеру отношения к знанию.

Психолог — тот, кто гарантирует услуги предписанного знания. Он знает, как и что. В отличие от психотерапевта, который имеет дело с другими материями. С одной стороны, есть знание универсализируемое. Предмет психологии — это наиболее общие закономерности функционирования психики человека. А психоанализ и психотерапия имеют дело с человеческой субъективностью и с истиной, обращенной к единичности, которая неуниверсализируема.

— Действительно, как говорил Фрейд, невозможная профессия.

— Это так. Нужно опираться на изучение теории, клиники, то есть того, что можно назвать предсуществующим знанием, а опереться невозможно. Существующие клинические описания не совпадают с феноменологией, которая расплывается. Поэтому можно говорить о некоем единичном знании, которое рождается в диалогическом познании двух субъективностей и создает при этом нечто третье. Это интерсубъективная истина, которая возможна только между двумя людьми, а не тремя, десятью и т.д. Совершенно иной тип знания — близкий к чему-то самому сокровенному, и это отличает психотерапию и психоанализ от всего остального.


Еще по теме:
Кирилл Иванов. Нация позитива, 24.02.2009

Другие материалы раздела:
Кризис. Настроение праздничное, 19.02.2009
Алексей Яблоков. Письмо в провинцию, 17.02.2009
Евгения Пищикова. Почему я стала бы митинговать, 13.02.2009