Швыдкого и Соколова сменил некто Авдеев

Новый друг лучше старых двух: российская культура дождалась кадровой революции

Двоевластие в сфере российской культуры закончено эффектной, хотя и ожиданной акцией. Министр Соколов отправлен в отставку, на его место пришел бывший посол России во Франции Александр Авдеев. Агентство по культуре и кинематографии под руководством Михаила Швыдкого расформировано. У отечественных искусств появился новый единоличный хозяин. В связи с этим историческим событием обозреватели Openspace.ru ЕКАТЕРИНА ДЕГОТЬ, ЕКАТЕРИНА БИРЮКОВА и НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВ вспоминают о славных годах правления Соколова и Швыдкого. О встречах с новым министром культуры в его прежних инкарнациях рассказывают политический журналист АНДРЕЙ КОЛЕСНИКОВ (ИД «Коммерсантъ») и бывший преподаватель Александра Авдеева по французскому ГАЛИНА ИВАНОВА.

Екатерина Деготь
Соколов как министр был не жилец

С министром Соколовым я встретилась всего один раз, когда он только вступил в должность, — в 2004 году я показывала ему нашу выставку «Москва—Берлин. 1950—2000». Меня поразил его антропологический тип, который как-то не вписывался... ни во что не вписывался. Высокий, страшно прямой, двубортный, с ватными плечами, в широких брюках со стрелками и чуть ли не с манжетами, с чем-то вроде чуба на голове, он будто вышел из фильма сталинского времени. Я даже знала из какого (я их все выучила наизусть еще в детстве): «Сказание о земле Сибирской». Казалось, что вот-вот он, как в финале картины, отодвинет бархатную портьеру, сядет за рояль, красиво откинет чуб и пойдет махать по клавишам это самое «сказание».

Но рояля вблизи не было. Было множество произведений западных и прозападных художников: гигантские непонятные полотна про войну, на которых война изображена не была; большое фото с человеком в шляпе, несущим знамя; инсталляция из двух стреляющих друг в друга ружей; картины, написанные пеплом сожженных книг, и даже какие-то заспиртованные животные. Довольно многое из этого было шедеврами мирового значения.

Министру все явно не нравилось, к иронии он был не способен, а потому недвусмысленно скучал и раздражался.

Он оживился лишь дважды. Один раз около этих злополучных заспиртованных зверей, где, вероятно, имелась в виду какая-то экология. «О! Это же Кунсткамера, Кунсткамера! Петр Великий!» — закричал осчастливленный выходец из города на Неве. Ему показалось, что он наконец-то увидел хоть какую-то апелляцию к классике. Его стало немного жалко.

Второй раз — когда я показала ему скромное видео, обыгрывающее тот факт, что во всякую минуту где-нибудь да встает солнце. Мысль у произведения была нехитрая и очень типичная для международного прогрессивного contemporary art’а. За нее сразу ухватились бы грантодающие организации. Но идею про мультикультурализм министр считать не смог. Он с понимающим видом посмотрел на меня и сказал что-то вроде: «Да, солнце, восход... Духовность, высшее начало... Очень хорошее произведение».

Во всем он искал икону — и не находил ее. Другого представления о задачах искусства ему никто и никогда не привил.

Так прошла и вся его министерская эпопея, запомнившаяся нелепыми старомодными нападками на выставку «Соц-арт» и на невинное фото целующихся милиционеров. Казалось, что у министра есть свое мнение, которое он упорно и даже с некоторым донкихотским отчаянием защищает.

Это, конечно, означало, что как министр он не жилец. У нас в стране не может быть министром человек со своим мнением — не важно, прогрессивным или реакционным.

Зато в этом отношении не было цены Михаилу Ефимовичу Швыдкому. Вот этого человека я как раз встречала неоднократно, и всякий раз, надо сказать, с большим удовольствием. Люблю подлеца, как написал бы Гоголь, в чьи времена в это слово не вкладывалось никакого негативного содержания.

Всегда приятно было видеть, как Швыдкой выходит, если не сказать — выкручивается, из самых невероятных ситуаций. Включая, например, простую необходимость быть одновременно на нескольких мероприятиях. Когда я вспоминаю его, первое, что я вижу, — это стремительно удаляющуюся между рядами кресел спину: речь произнесена, шутки отшучены, пора к следующему юбилею.

Вот уж этот человек понимал и понимает, что его государственная задача — делать как принято, а не как ему подсказывает его мнение. На открытии Первой московской биеннале современного искусства он, помнится, сказал что-то вроде: «Вот, господа журналисты, перед вами современное искусство. Сами видите, что все это гадость невероятная, но полагается все это любить и выставлять, так как это очень прогрессивно». (Переводчик эту фразу на английский не перевел, а зря.)

А насчет прогрессивности Швыдкой в курсе, в отличие от Соколова. Перед Второй биеннале он собрал журналистов и кураторов и сказал (опять-таки воспроизвожу по памяти): «Пожалуйста, не забывайте, что московская биеннале должна быть острой и критической по своему настрою! Но не слишком».

Еще в министерстве, а потом в ныне усопшем ФАККЕ (Михаил Ефимович был в восторге от доставшейся ему аббревиатуры), всем было известно, какой у него почти что официальный девиз: «Насрать в тетрадь». То есть гори огнем практически все, кроме хорошей мины при плохой игре. В России последнего десятилетия этот подход позднебрежневского времени оказался как-то очень уместен и внушал большие надежды на лучшее. Надо думать, и министерство нового образца без Швыдкого не обойдется.



Екатерина Бирюкова
Одного из двух и так давно уволили

За несколько лет фантасмагорического двоевластия в сфере отечественной культуры про одну из властей — собственно, про министра этой самой культуры — на самом деле почти забыли. Истории вроде той, как Александр Сергеевич поссорился с Михаилом Ефимовичем и дело у них почти дошло до суда, давно в прошлом. Равно как и сам факт, что Михаил Ефимович является подчиненным Александра Сергеевича.

Понятно, что никаким подчиненным он не был — хотя бы потому, что через его агентство шли основные деньги. Но дело, конечно, не только в деньгах. Было ощущение, что Швыдкой всегда оказывается в нужное время в нужном месте, а Соколов — ровно наоборот.

Кажется, даже самые сверхъестественные события не могли собрать их вместе, поскольку со временем территория культуры была поделена между ними четко. Не удивлюсь, если они очень давно друг с другом не разговаривали. Ходили они всегда на разные концерты, которые выбирали в соответствии со своими не только политическими, но и — наверняка — вкусовыми соображениями. Поскольку с Соколовым я почти нигде не пересекалась, а со Швыдким, бывало, и по два раза в день, ясно, чьи вкусы мне ближе. И общее у нас с бывшим министром музыковедческое прошлое тут ничего не меняло.

Понятно, что чиновники такого ранга неизбежно играют в какие-то игры. Только у Соколова игры были скучные, а у Швыдкого гораздо более азартные. Наверное, самая азартная музыкальная игра Швыдкого — это разруливание ситуации между Мариинкой, которая в девяностые стала главным театром страны, и постепенно поднимающим голову Большим. Тут тебе и деньги на реконструкции, и творческие амбиции, и ревность, и разнообразные народные волнения по поводу «нашего всего» — будь то архитектурный облик новой Мариинки или этические устои новой оперной партитуры для Большого. Короче говоря, клубок противоречий.

Сложно сказать, насколько Швыдкому удалось этот клубок распутать. Но у него получилось убедить всех в том, что процесс под контролем. Несмотря ни на что, «стройка века», то есть Большого, происходит. Мариинка терпит и ждет своей очереди. Помнится, на удивительным образом совпавших гастролях обоих театров пару лет назад в Лондоне, когда в одном пространстве (кажется, это был Ковент-Гарден) впервые встретились руководители Большого и Мариинки, присутствующий при этом Швыдкой выглядел хитрым воспитателем разбаловавшихся детей. Встречу окрестили «Лондонским пактом Большой четверки», состоящей из Гергиева, Иксанова, Ведерникова и Швыдкого. Совсем недавно Швыдкой на дне рождения Гергиева панибратски назвал его «Фаустом» — лет пять назад такое сложно было бы представить.

Что же касается бывшего уже министра Соколова, то в голову приходит тот факт, что он ни разу не месил грязь на стройплощадке под Большим (а это, между прочим, очень увлекательное занятие). Вспоминается и его кислая реакция на оперу Десятникова/Сорокина «Дети Розенталя», что министр не преминул донести до прессы. И дело опять же не в реакции, а в том, что он хоть и оказался — в кои-то веки — в нужное время в нужном месте, да не с теми, с кем нужно.



Николай Александров
Министр может обойтись без культуры

Был ли такой министр культуры Соколов или не было его — как-то не сразу вспоминается. Смутно помнится, что-то связывало его с консерваторией, с которой, как известно, всегда «что-то не в порядке». Вспоминаются странные высказывания, как будто заимствованные из «бульдозерной» эпохи. Но министром культуры был и оставался — даже тогда, когда превратился в главу непонятного агентства — Михаил Швыдкой.

Швыдкой говорил вполне гладко, пытался решить проблемы реституции, вел «Культурную революцию», реконструировал Большой, отстаивал (по слухам) «Детей Розенталя». В общем, вел себя по видимости «интеллигентно», то есть либерально.

«Культура может обойтись без министра», — сказал Борис Дубин по поводу назначения министром Авдеева. Кажется, это справедливо. Впрочем, справедливо и то, что министр тоже может обойтись без культуры. С чисто номенклатурной точки зрения это даже предпочтительней — тогда ею легче управлять. А деятельный министр непременно хочет ею управлять.

Но культуре-то лучше без управления.

Не всей, разумеется, потому что управление — это деньги. А без государственных денег многим приходится трудно. Например, музеям, некоторые из которых просто перестают функционировать без госинвестиций. И хотя культуре не нужны руководящие указания и она хорошо себя чувствует без идеологических наставлений, она скверно чувствует себя без денег.

Швыдкой не вызывал раздражения — и за это ему спасибо. Он и сам был «культурным работником», театралом, преподавателем. Наверное, это важно. Профессиональный государственный деятель, выпускник МГИМО и дипломат со стажем — это, конечно, хорошо. Но культурой могут «руководить» (то есть не вредить ей) только люди, к ней причастные.

Швыдкого вспоминаешь с теплотой. С ним хотя бы говорили на одном языке, а потому была уверенность, что страшного ничего не произойдет. Сейчас можно лишь быть уверенным в дипломатической квалификации нового министра и надеяться на то влияние, которое должен был оказать на него благодатный культурный французский климат.



ЧТО ВЫ ЗНАЕТЕ ОБ АЛЕКСАНДРЕ АВДЕЕВЕ?

Андрей Колесников, специальный корреспондент ИД «Коммерсантъ»

Первый контакт с Авдеевым у меня был пару лет назад. Я был в Париже, написал там что-то про Путина и в каком-то контексте упомянул посла. Сразу после этого в редакцию «Коммерсанта» пришло письмо, в котором критиковалась позиция корреспондента, — короче говоря, телега. А хорошие люди телеги не пишут. Но редакция отнеслась к этому письмо легкомысленно, и виновные не были наказаны.

Позже, когда мы познакомились уже лично, Авдеев оказался умным, порядочным и тонким человеком, понимающим все с полуслова. Он вел себя так, как и должен вести себя человек его ранга с журналистом, — культурно. Так что когда он стал министром культуры, я не удивился. А вообще, хуже не будет еще и потому, что первым замом наверняка будет Михаил Швыдкой, а лучшего руководителя в отрасли культуры у нас не было.



Галина Сергеевна Иванова, заведующая кафедрой французского языка МГИМО

Александр Авдеев — мой бывший студент, один из самых прилежных и вдумчивых. Я вела у него то, что сейчас называется «бизнес-курс» французского языка, тогда мы называли это «французская корреспонденция и экономический перевод».

Я помню про него одну историю. В 1960-х студентов начали отправлять на заграничную практику. Когда Авдеев вернулся, он позвонил мне домой, спросил разрешения зайти. Я удивилась, но, конечно, разрешила. Он привез мне в подарок «Словарь современной экономики» — я сейчас держу его в руках, и здесь написано: «Галине Сергеевне, с глубоким уважением и благодарностью». Тогда в СССР найти литературу, а тем более словарь на французском языке, было невозможно, я храню его до сих пор.

Когда Авдеев стал послом во Франции, я нисколько не удивилась, он был перспективным студентом.