АЛЕКСАНДР МОРОЗОВ о том, как и какими методами молодые силовики, литераторы и церковь впредь будут учить нас морали
1Мы не знаем, что в головах у молодых силовиков. Я когда прочел про
пытки в казанском МВД, то в первую очередь подумал: а вот ведь интересно — а какие «взгляды» у этих молодых милиционеров? Я имею в виду не какой-то особый идеологический пафос — он бывает у немногих, — а именно бытовой, жизненный дискурс? Социология этого не изучает.
Мы и вообще-то плохо представляем себе структуру российского общества: сколько здесь молодых мужчин работает в государственных и частных охранных структурах? 1 млн 100 тыс. — в МВД. В ЧОПах — больше 500 тыс. Плюс прокуратура, суды, таможня, ФСБ, наркоконтроль. Скоро будут «корпоративные армии» (
Путин поощрил). Думаю, миллионов пять? При этом там произошла поколенческая смена. Именно в нулевые годы и произошло становление тех парней, которые умучали Магнитского. Путинский правый переворот прошлым летом — в пользу этих 30-35-летних силовиков. Это они бенефициары возврата Путина. Вопрос вот в чем: каков их «дискурс» об устройстве жизни? Как они понимают политику и право? Какая у них самих в голове структура общества? Как они мотивируют самим себе допустимость или недопустимость каких-то действий?
В некоторых соседних землях примерно лет сорок развивается не только «полицейская психология», но и — что важно — масса механизмов реинтеграции полицейских в общество. Понятно, что силовики во всем мире находятся в группе «когнитивного риска». Они всю жизнь имеют дело с изнанкой жизни, с дерьмом, а кого-то из них учат, тренируют «легитимному насилию», убийству. Понятно, что общество должно заботиться о том, чтобы они не сошли с ума. Некоторая социальная дезадаптация неизбежна — не только для тех, кто служил в «горячих точках». А практически для всех. Именно поэтому в 25 государствах (обществах) «открытого доступа» (употребляя выражение Дугласа Норта) с этими силовиками работают и социологи, и психологи, и сотни гражданских организаций, и семейные клубы. И все это для того, чтобы они не выпали из адекватного понимания общества, не завинтились в нору специального дискурса окончательно. Это ведь сложная общественная проблема: как людям с высокой лояльностью к корпорации сохранить и общегражданское понимание людей, мира и социальных отношений.
В нулевые годы я работал рядом и с бывшими прокурорами, отставниками ГРУ и ФСБ, с бывшими сотрудниками МЧС, приятельствовал, много разговаривал. Но это были люди моего возраста или немного младше. Я видел, что их базовый дискурс — бытовой цинизм, продленный на политическую сферу. Они работали, считая, что вся «политика» — дерьмо, а все, на кого они сейчас работают, — демагоги, которые все делают исключительно ради денег. Но в то же время я чувствовал, что — несмотря на этот бытовой цинизм — есть что-то «удерживающее» в их сознании. Может быть, остатки «советской морали»? Не знаю. Скорее, остатки какого-то более дружественного уклада жизни, в котором они выросли. Хотя в укладе жизни нашей юности и молодости было много бытовой жесткости — больше, чем сейчас, — но в то же время было и какое-то «гуманистическое» ограничение. Теперь этих ограничений нет.
Читать текст полностью
Временами кто-то изнутри «системы» вдруг пишет о том, как обстоит дело. Преподавание в школах милиции и юридических вузах (которые расплодились безмерно) упало страшно. Выпускники просто не знают процессуальных норм. А суды уже смирились с этим, потому что потоком идут материалы, игнорирующие процессуальные нормы. Пишут, что следователи непринужденно выбрасывают из дел показания, расходящиеся с обвинением. Врачи пишут о том, что приемные отделения скорой помощи систематически имеют дело с избитыми в полиции. Да, временами это становится достоянием СМИ, временами сами власти идут на служебные расследования. Но общество лишь содрогается, узнав подробности. Потому что все понимают — это не «исключительные случаи», это — системная практика, охватившее целое поколение. Корпорация замкнулась в себе. В ней только углубляется социальная дезадаптация.
2
Все нулевые годы мы исходили из молчаливой предпосылки, что целая большая линейка реакционных «культурных продуктов» — это как бы просто «еще одно мнение». Тонны сталинистских книжек «Эксмо», программа «Постскриптум», эзотерическое имперство Дугина и журнала «Однако», истерическая публицистика Калашникова и нашистское шельмование инакомыслия и т.д. — это все лишь проявление «свободы мнений» в обществе, которое, в целом, покоится на универсальных нормах гуманизма, кантовского отделения морали от права. Как-то априори предполагалось, «социальный лифт» будет работать так, чтобы продвигать наверх мировоззренчески взрослых людей. Считалось, что политические «подростки» просто используются коварным Сурковым «для балансу».
Между тем, целое десятилетие навстречу друг другу шли два процесса — выветривание всякого гуманизма из массового образования и поощрение массовых форм «нового корпоративного сознания». Десятилетие — как раз срок достаточный для полного формирования бытовой идеологии целого поколения, которое потом будет активно жить, как минимум, 30 лет. Это новое корпоративное сознание совершенно искренне уверено не только в том, что можно сделать с человеком что угодно, исходя из текущей политической целесообразности, но что такие действия — моральны, справедливы и обоснованы всеобщей жизненной философией.
3
Третий срок Путина начался с двух программных выступлений — Владимира Якунина и Арама Габрелянова. Это совершенно откровенные «документы эпохи». Прямая манифестация в духе «нового Муссолини». Габрелянов откровенно говорит, что Путин — это «папа», что мы должны все почувствовать себя «сыновьями». Что папа хочет добра несмышленым детям. Он не стыдясь говорит о том, что корпоративный контроль за СМИ — это не временное помутнение образа нашего общежития, а наоборот — норма и идеал, к которому мы должны стремиться. Владимир Якунин рассказал студентам, что американский финансовый капитализм управляется из одной небольшой комнаты на верхнем этаже масонского билдинга, и проч. Это нужно слушать обязательно. Ближайший соратник Путина излагает свое понимание real politic. Еще вчера выражение «намотать оппонентов на гусеницы танков» звучало как маргинальный всхлип политтехнолога-постмодерниста. Сегодня пресс-секретарь главы государства говорит о том, что «надо размазать печень по асфальту». Министром культуры у нас стал образованный путинец, считающий, что «патриотизм» заключен в том, что надо думать о своих, а чужих — не жалко. Фракция правящей партии в Госдуме с наслаждением порождает все новые и новые полицейские законопроекты.
Для гуманитария, хоть сколько-нибудь знакомого с различением морали и права, совершенно ясно, что здесь происходит в масштабе целой генерации. Воодушевленные праведным моральным порывом, Цапки убивают кого хотят, «по справедливости» жемчужный прапорщик тащит за волосы бездельника и балабола, стоящего в пикете, Магнитский — ведь он, сука, не-патриот, работает на американцев — умри в луже собственной мочи… Pussy Riot? Страшно сказать, но уже и глава Русской церкви утратил представление о «блаженны миротворцы» и молчаливо поддерживает моральный пафос «нового корпоративного сознания», которое призывает судить по «морали». При этом в течение всего десятилетия неуклонно усиливается «снижение» речи: образованные круги вполне позволяют себе писать о том, что кого-то надо намотать на гусеницы, кому-то размазать печень и хорошо было бы собственноручно укокошить десяток либералов. Это все, разумеется, «шутки юмора». Это Матвейчев, Песков и Рыков, понятное дело, шутили. «Под настроение», как говорится. И в течение десятилетия — одни «шутят», другие издают книжки массовыми тиражами, третьи — перестают преподавать основы политической философии на юрфаке, четвертые — забыв о том, что лидер немецкой лютеранской Deutsche Christen пастор Мюллер пустил себе пулю в лоб в 1945 году, — уверенно подогревают моральную сторону «духовно-нравственного возрождения»…
4
Социальная база поддержки Путина после нулевых только начинает говорить. Она будет говорить нижним, утробным голосом. Ей уже не потребуются все эти изощренные «охранители» типа М. Соколова, М. Шевченко, П. Данилина, В. Якеменко и проч. Все эти нелепости Б. Межуева о «просвещенном консерватизме» формата 2000—2003 гг. ей тоже не нужны. Прошел год с момента, когда Путин заявил, что он «ночью думал», а утром совершил переворот. С тех пор не было ни одного события, заявления или действия, которые могли бы свидетельствовать о том, что это не «правый переворот». Часть творческой интеллигенции — наивна. Она видит то там, то тут ужасы ультраправых и ультралевых или какой-то утробный голос «народа» (а-ля Ольшанский), от которого нас оберегает Путин и его люди. К несчастью, эти писатели просто не понимают, что ультраправый сегодня — это Путин.
То, что с нами происходит, — это не «реакция». Реакция — это просто смена политического курса внутри одной и той же политической системы. Наши дела обстоят хуже, и мы вступаем в новое, окончательно вырожденное состояние российского общества.
{-tsr-}Нам теперь следует перечитывать книги о становлении корпоративных государств в Европе между двумя мировыми войнами. Облик «национальной модели демократии и гражданского общества» будет бодр, спортивен, ему свойственна четкость в понимании своих и чужих, он — высокоморален и пронизан пафосом духовно-нравственного возрождения. Это — очень привлекательная во всех отношениях модель. Церковь, литераторы и молодые военные не могут не поддержать пафос морального обновления.
