Татьяна ЛОБАНОВА, руководитель отдела по пациентской работе благотворительного фонда «Подсолнух»

— Работа с тяжелобольными детьми — это ведь психологически тяжело. Как вы выдерживаете?

— Первый приход в больницу к детям на меня произвел сильное впечатление. Но когда ты долго их знаешь, то учишься думать не о плохом, а о хорошем. О том, что вот мы полепили из пластилина, и у них поднялось настроение. Им купили лекарства, — они смогли поехать домой. То есть стараешься рассуждать не длинными периодами. Понятно ведь, что не все эти дети проживут долго. Цинизма и огрубения я за собой не наблюдаю. Бывают моменты, когда понимаю, что стала реагировать не так бурно, как раньше. Я теперь знаю, что тяжелых моментов не избежать и нужно научиться это принимать. Я не стала циничнее — я стала спокойнее.

— Вас не смущает, что мотивы для благотворительности у компаний часто далеки от филантропических?

— Да, чаще всего у крупных компаний мотив для пожертвований — пиар на тему социальной ответственности. Но благодаря этому дети могут получать лекарства. И мамам, и фонду без разницы, ради чего компания жертвует деньги.

У дружественного фонда был такой случай. Они собрались проводить какую-то акцию с компанией-благотворителем. Для этого нужно было выбрать ребенка, которому бы и собирали деньги. И компания предъявила кучу требований: «Это должен быть ангелочек с белыми волосами, кудряшками и пр. Этот ребенок не такой, этот тоже». После нескольких дней мучительных поисков фонд написал компании довольно жесткое письмо: «Мы не вещь какую-то выбираем, а ребенка». После этого до благотворителей все дошло, и они даже извинялись за то, что увлеклись.

— Но частные лица тоже иногда делают это ради пиара.

— Есть мнение, что помогать надо тихо. Если ты помогаешь ради собственного пиара, это низко и гадко, лучше тогда это не делать. Но я как человек, который работает в благотворительном фонде, который знает детей, умирающих без лекарств, честно скажу: это не важно. Главное, чтобы кто-то помог. К тому же чем больше люди кричат о том, что помогают, тем больше они обращают на благотворительность внимание других.

— Фондам тоже нужен пиар?

— Когда про фонд никто ничего не знает, и доверия к нему особенно нет. Мы как-то устраивали благотворительную акцию на ралли ретроавтомобилей. После ралли всегда бывает банкет, на котором фонд что-то делает. И вот однажды мы с другой сотрудницей фонда стояли около ящика для сбора денег, раздавали листовки, рассказывали о фонде. Люди, которые участвуют в ралли, довольно обеспеченные, все проходило в каком-то хорошем дорогом ресторане, заезд был ночной, и мы, естественно, надели вечерние платья, чтобы не выделяться. Мимо нас проходили два мужчины, один из них уже начал доставать деньги, а другой посмотрел на нас и сказал: «Не давай им денег. Я тебя лучше с другим фондом познакомлю: там не такие пафосные сотрудники». Видимо, нам надо было прийти в лохмотьях.

Есть один фонд, который помогает детдомовским ребятам, попавшим в больницу. Об этой организации мало кому известно, пиара у них никакого. Дело в том, что, когда фонд основали, к нему известные люди привлекли довольно крупных благотворителей. С тех пор эти жертвователи дают столько денег, сколько нужно, и в дополнительных источниках фонд не нуждается.

Есть много маленьких, неизвестных фондов, которые о себе не говорят, но занимаются конкретными делами. Чаще всего такие организации создаются, потому что кто-то лично столкнулся с этой проблемой и захотел помочь другим. Например, у Константина Хабенского есть фонд, который помогает детям с опухолями мозга.

— Как отличить честный фонд от нечестного?

— Стопроцентный способ — залезть в бухучет, счета, балансы. Еще важен состав попечительского совета. Чем больше в нем известных, серьезных людей, тем больше к нему доверия.

Есть такой фонд — «Созвездие». Они пропагандируют мир. Просто мир. Они предлагали нам сделать вместе с ними и Никосом Сафроновым какое-то мероприятие, где этот художник должен был стразами Сваровски выкладывать портреты. А после планировали сделать аукцион. Часть денег пошла бы нам, — нам это было абсолютно выгодно. Но так как мы не понимали, куда пойдут остальные собранные средства, что это вообще за фонд и почему о нем столько сомнительной информации, мы решили не участвовать.


Ольга УШАКОВА, генеральный директор благотворительного фонда «Остров надежды»

— Какие виды мошенничества встречаются в благотворительности?

— В честной благотворительной организации в ближайшее время после пожертвования человек видит, что деньги приняты, а потом там же указывается, куда они потрачены. Но выкладывать на сайте счета целиком и медицинские документы не всегда этично: не каждый родитель хочет, чтобы все подробности состояния ребенка оказались в общем доступе. Но у нас, если жертвователь просит посмотреть эти документы, по согласованию с родителями, мы их можем предоставить.

Есть такой тонкий момент, как административные расходы. По закону на это разрешается тратить не больше 20 процентов доходов фонда. Теоретически сотрудники могут начислять себе большие зарплаты, особенно если организация крупная, и 20 процентов — внушительная сумма. Но информация о таких расходах появляется в конце каждого отчетного периода. Честный фонд, не стесняясь, публикует эти данные.

Еще есть такая мошенническая практика, как использование посредников. Например, российский фонд собирает деньги на лечение российского ребенка за границей. Как правило, это Германия, Израиль, Бельгия, США. И для русского фонда коммуникации осложнены расстоянием. Например, c Германией, с которой мы чаще всего работаем, достаточно сложно договориться. Там очень хорошие доктора, но служба приема иностранных пациентов — крайне медленная: пока получат документы, пока подумают, пока выставят счет, — как правило, проходит месяц, а то и два. Посредники на местах, русские, которые там уже натурализовались, очень упрощают в этом плане работу: контактируют на родном языке с больницами, приезжают туда, обсуждают детали на месте — ускоряют процесс. Но большинство таких людей предпочитают, чтобы деньги переводили на их счет, и потом они сами должны рассчитываться за лечение. И непонятно, какую сумму они берут себе, — за этим не уследишь. Мы таких ситуаций избегаем, работаем непосредственно с клиниками или вот нашли людей в Германии, с которыми удалось договориться, что мы переводим деньги на счет больницы. Эта фирма просит только оплату конкретных услуг, расписано все по пунктам. Сейчас уже многие отходят от практики работы с посредниками, которые требуют деньги на свой счет, так как фонды переживают за каждую копейку.

— Среди тех, кто просит помощи, встречаются мошенники?

— Конечно. Мы помогаем людям, у которых не только определенный диагноз, но и тяжелое материальное положение. Пакет документов, которые мы запрашиваем, достаточно объемный. Однако, даже несмотря на эту кипу бумаг, при нынешнем уровне коррупции нельзя рассчитывать на справки из собеса и соцопеки. Плюс серые зарплаты, недвижимость, оформленная на родственников. Сейчас есть все больше людей в регионах, которым мы уже помогли или с которыми мы сотрудничали, — мы просим их поехать проверить, все ли так, как заявляет потенциальный благополучатель. Был случай, когда мы оплатили лечение одной семье, а мама приехала в московскую клинику с няней, привез их на хорошей иномарке папа, про которого вообще ни слова не было в заявлении, и мама, пока ребенок лечился, ходила на платный массаж. Конечно, мы помогли мальчику, которому необходим был курс лечения, но эти деньги требовались не менее нуждающимся детям в более сложной жизненной ситуации.

У нас в стране смехотворные пособия по уходу за ребенком-инвалидом. Курсы лечения нужно проходить как минимум раз в полгода, и стоит это, как правило, не меньше 50 тысяч рублей плюс проезд, проживание, питание. Если в какой-нибудь Курганской области папа зарабатывает 35 тысяч рублей, и это неплохая зарплата, но в семье еще один ребенок, то не нужно быть великим математиком, чтобы понять — этим людям денег не хватает.

— Вам обидно, когда вы не слышите «спасибо»?

— Я на этом не зацикливаюсь. Для нас обратная связь важна потому, что мы должны создавать базу хороших клиник. Часто, кстати, нас просят именно об информационной помощи: в области ДЦП очень много шарлатанов. Если лечение проходит за границей, а метод не очень известен в России, мы просим делать видео с ребенком до и после.

— Как выбрать, кому помогать? Кому нужнее?

— Если человек видит, что есть крайне срочная операция, а есть курс лечения для ребенка с ДЦП, и этот курс можно пройти и через несколько месяцев, человек чаще всего отдаст деньги на первый случай. Не все понимают, что ребенок с ДЦП без лечения каждый день отстает в развитии от своих сверстников. Такие дети могут прожить и десять лет, и больше, но проживут в мучениях. На наших подопечных тяжело собирать: они не выздоравливают. Иногда результат лечения видят только родители. У ребенка, например, стал более осмысленный взгляд. Кому ты этим похвастаешься? Человеку, который дал тебе на это лечение 100 тысяч? Но я точно знаю, что всем детям становится лучше. Когда я пытаюсь мотивировать людей, я им говорю, что ребенка нельзя вылечить, но можно сделать его жизнь легче, и это стоит ваших денег. Если ребенок лежал, он может сесть, и он уже будет видеть мир вертикально.

— Собирая деньги на ребенка, вы часто драматизируете ситуацию?

— При встрече с благотворителем я просто объясняю ситуацию: «Вот представьте, что вы сели, поджав ноги, и сидите так 24 часа. Или лежите. Вам будет комфортно? А ребенок без инвалидной коляски с фиксирующими ремнями именно так и живет».

— Какие мотивы встречаются у благотворителей?

— Мотивы на самом деле не столь важны. Даже если кто-то таким образом замаливает свои криминальные грехи, для меня это деньги, которые идут на здоровье ребенка. И мне все равно, откуда пришли средства: в какой-то момент они перестают пахнуть.