Милостыня должна запотеть в руке дающего

ДАРЬЯ САРКИСЯН расспросила знающих людей о главных мошеннических схемах в сфере благотворительности

 

Людмила ШАХМАТОВА, сотрудник благотворительного интернет-фонда «Помоги.Орг»

— Какие виды мошенничества возможны в благотворительности?

— Основная опасность такого рода приходит через интернет. Вот пример: человек получает рассылку, что какому-то ребенку необходима помощь. Даются либо реквизиты, либо ссылка на соответствующую страницу в интернете. Что правильно в этом случае сделать? В первую очередь нужно поискать информацию о ребенке, для которого просят деньги, потому что фонды практически никогда не делают массовые, спамерские рассылки с просьбой оказать помощь. И в 90 процентах случаев такие письма мошеннические. Скорее всего, информация об этом ребенке будет висеть на сайте какого-то фонда, а помощь этому ребенку уже оказана. В таком случае надо просто сравнить реквизиты фонда, который собирал деньги, с теми, что указаны в письме.

Возможно и такое: банковские реквизиты совпадают, а в данных об электронных платежных системах значится частное лицо. Относительно недавно у нас была такая ситуация: один человек взял информацию о семье, которой мы помогли два года назад, с нашего сайта, с форумов, где писала мама, сделал просьбу от лица матери и отправил по множеству адресов, указав наши банковские реквизиты, но при этом данные о «Яндекс.Деньгах» и Webmoney были его. Нам на этих девочек пришло около 80 тысяч рублей. И можно примерно представить, какую сумму получил мошенник, если учесть, что большинству пользователей проще перекинуть 100 рублей через «Яндекс.Деньги», чем дойти до банка и отправить средства на счет. К сожалению, ничего пока сделать с этими мошенниками нельзя. Не было еще случая, когда уголовное дело такого рода оказалось доведено до конца. Процедура возбуждения очень сложная: надо собрать заявления от нескольких потерпевших, причем это не может быть ни мама ребенка, ни фонд, — только люди, перечислившие деньги, причем сумма должна быть больше 1000 рублей, и жертвователю необходимо доказать, что эти деньги были для него крупной суммой. Мы просили своих знакомых отправить деньги мошеннику, который собирал средства на нашего подопечного ребенка, сами отправляли пять тысяч рублей. Уголовное дело было в итоге заведено, причем только благодаря содействию СМИ. Этот предприимчивый молодой человек был задержан, но он пообещал маме ребенка перечислить собранные средства на ее счет. Дело прекратили, и все наши труды пропали даром. Мы очень надеялись, что это будет первый случай, когда человек получит по заслугам, но не срослось.

— Как могут обмануть в зарегистрированном фонде?

— Мне сложно ответить на этот вопрос, потому что у нас нормальный фонд и понять мошеннические схемы нам очень тяжело. Мы думаем, как собрать деньги на детей, а нечестные фонды думают, как эти деньги вывести. Наверное, можно работать с левыми поставщиками, за откаты: договориться с фармацевтическими компаниями или аптеками о «покупке» препаратов, несчастной маме с больным ребенком подсунуть пустой лист на подпись, после чего указать в нем, что ребенку приобрели лекарства. Я слышала, что кто-то договаривался с компаниями, которые занимаются организацией праздников, о проведении благотворительного мероприятия в одной больнице за полмиллиона рублей. Понятно, что ивент-агентство и фонд списанные деньги делят.

— И как не напороться на такой фонд?

— Если вспомнить историю с фондом «Федерация», то обратите внимание: до него никогда еще не ездили трамваи с фотографиями учредителей и попечителей благотворительных организаций, никогда не висели растяжки фондов. Какой-нибудь скромненький баннер — это да. У НКО нет бюджетов на такую рекламу. Если через Арбат висит растяжка какого-то фонда, либо это кит благотворительности, как «Подари жизнь» или Российский фонд помощи, либо надо его очень хорошо проверить. Потому что крупным фондам могут пойти навстречу в предоставлении бесплатной рекламной площади. Однако у менее известных НКО, но не менее честных, денег на рекламу нет.

На самом деле столкнуться с нечестным фондом гораздо сложнее, чем с честным. Наверное, лучше всего работать с организациями, которые объединяют благотворительные фонды. К примеру, есть Московское благотворительное собрание «Все вместе», в которое входит большое количество фондов. Но попасть туда нелегко, потому что репутация претендента проверяется членами МБС, которые заинтересованы в том, чтобы принимать только честные, прозрачные организации. А если говорить о конкретных названиях, первое, что приходит в голову, — «Подари жизнь», «Линия жизни», Российский фонд помощи, «Адвита», «Созидание». Они зарекомендовали себя давно, с ними смело можно работать.

Внутри благотворительного сообщества мы все знаем, какие фонды честные, какие нет. Кроме фонда «Федерация», есть еще не очень порядочные НКО, но я бы не хотела о них говорить. Любой скандал негативно скажется на благотворительности в целом.

— С какими мотивами люди идут в благотворительность?

— Пути, по которым благотворители приходят к этому делу, нас вообще не интересуют. Руководитель Российского фонда помощи Лев Сергеевич Амбиндер говорит: «Мы помогаем не бедным — мы помогаем богатым. Мы помогаем им вспомнить о том, что хорошего в них есть». Ныне покойная Ольга Алексеева занималась благотворительностью последние лет двадцать своей жизни. Сначала в России, потом в Великобритании. Она общалась с теми людьми, которые входят в списки журнала Forbes и сильно ограничены государством. Она считала, что благотворительность для богатых — это то поле, где они могут почувствовать свою свободу.

Если бы у нас благотворительностью занималась даже половина трудоспособного населения страны, мы бы не бегали с пеной у рта и не кричали: «Пожалуйста, дайте денег: ребенок умирает!» Если бы люди выделяли по 100, 500 рублей из семейного бюджета, но регулярно, то оказывать помощь нуждающимся было бы намного легче. На Западе благотворительность давно стала делом привычным, но и система здравоохранения там построена по-другому, там дети не умирают от излечимых болезней из-за того, что у родителей не нашлось средств. А у нас в этом году несколько детей погибло, потому что мы не успели собрать деньги на операции на сердце. К слову, за границей очень любят помогать русским детям и детям из Африки. Потому что, например, у немцев нет возможности собрать деньги для операции на сердце у немецкого ребенка: такая операция оплачивается либо по страховке, либо государством.

— Собирая деньги на ребенка, вы часто драматизируете ситуацию?

— Мы можем написать, что, если не привезти донорский костный мозг ребенку в течение 24 часов, этот больной умрет. Да, донорский костный мозг не погибнет ни через 48 часов, ни, возможно даже, через 72 часа. Но чем дальше, тем меньше шансов, что он приживется. У ребенка в этот момент убили весь иммунитет. Наверное, если врач с костным мозгом вовремя не прилетит, иммунитет можно поднять снова, но это опасные игры. И поэтому, когда мы говорим, что ребенок погибнет, это не преувеличение — вероятность такого исхода велика. К тому же поиск доноров костного мозга и его доставка стоят около 17 500 евро. Такие деньги собрать нелегко, и нужно сделать максимум для того, чтобы трансплантация состоялась при наиболее благоприятных условиях, от этого будет меньше осложнений, и повторная операция может не потребоваться.

Конечно, мы переписываем письма с просьбой о помощи, которые нам присылают родители: имея какой-то опыт работы в благотворительности, мы понимаем, что цепляет, что не цепляет. О чем-то мы умолчим, что-то мы добавим, но суть от этого не меняется. Одну историю можно написать совершенно по-разному. Можно сказать: «Есть Ваня Иванов, 12 лет, ДЦП, живет с мамой, нужна помощь». А можно: «Когда ребенку поставили диагноз, папа бросил семью, потому что был не готов жить с этим и вкладывать в ребенка такие деньги. Ваня с мамой живут в селе». Посмотрю акты соцзащиты: ага, напишу про печное отопление, придумаю, как там мама бегает, разрывается между колодцем и неходящим ребенком — не знаю, разрывается она или нет: может, им воду приносят соседи. Если я напишу про этот колодец, люди с большей охотой дадут деньги. Мы не удаляемся от истины: мы ведь проверили — помощь действительно нужна. Для этого мы выясняем материальное положение семьи, изучаем акты соцзащиты, где описана ситуация в семье, условия жизни, доход и т.д. Случаев, чтобы комиссию соцзащиты подкупали, я не знаю.

— Как быть с той, по сути, конкуренцией, которая есть между нуждающимися? Какие там работают законы?

— Пока люди больше готовы помогать голубоглазому ребенку с пороком сердца или онкологией, чем сорокалетнему мужчине, который сломал позвоночник. Понятно, что ребенка жальче, он такой маленький, хорошенький, только начинает жить. Сорокалетнего мужчину тоже жалко, но деньги уйдут девочке с пороком сердца. Однако если бы все отдавали средства на девочку, тогда ни фонда помощи взрослым «Живой», ни нашей программы «Травмы позвоночника», по которой в принципе проходят люди старше 20 лет, не было бы. А им деньги собираются нормально.

Есть какие-то приоритеты, созданные СМИ и самими фондами, — онкология и пороки сердца. А вот генетические заболевания, все, что связано с центральной нервной системой, — это менее любимые направления, потому что в таких случаях до конца человека пролечить невозможно. Но вообще-то многое зависит от умения благотворительного фонда правильно подать информацию. Как ни странно, часто бывает, что чем хуже выглядит человек, тем лучше.

— Есть ли какие-то особенно непопулярные статьи расходов благотворительных фондов? И как вы их покрываете?

— Конечно, среднестатистический жертвователь заинтересован в том, чтоб спасти Ваню Иванова. А среднестатистический фонд заинтересован в том, чтобы оказать ощутимую помощь всем детям с определенным диагнозом. Возникает проблема: 10 человек оказали помощь Ване Иванову, и для него собралось денег больше, чем необходимо. Фонд передает остаток средств на Петю Митина с таким же диагнозом. Жертвователь может возмутиться и сказать: «А я хочу, чтобы Ване еще что-нибудь на мои деньги купили». Но мы понимаем, что у нас еще 20 петь митиных, которые ждут помощи. А мы просто так красиво рассказали про Ваню специально, потому что у нас есть дети, на которых, как мы понимаем, деньги будут собираться хуже.

Совсем крупные фонды решают более глобальные задачи. В «Подари жизнь», например, понимают: какой-нибудь дорогостоящий антибиотик для Вани Иванова — это, конечно, хорошо, но до сих пор еще нет средств для обработки палат. А отдельно собрать деньги на это очень тяжело. Поэтому фонд рассказывает про Ваню Иванова, а на самом деле оказывает гораздо более существенную помощь. И вообще-то жертвователям надо с этим смиряться. В какой-то степени это воспитание общества.

— Из-за чего разочаровываются люди, начинающие заниматься благотворительностью?

— Волонтеры разочаровываются из-за того, что они хотят сидеть с ребеночком, читать ему книжку и держать его за ручку. Но дети разные, и многим не надо, чтобы им читали книжку. В данный конкретный момент может потребоваться, чтобы кто-то рано утром забрал на вокзале анализы ребенка, переданные с проводником, и отвез в больницу. Но стандартное письмо от волонтера все же: «У меня нет денег, но я очень хочу помогать. Я бы хотел приехать в больницу пообщаться с детишками». Слово «детишки» используется обязательно. Но мы считаем, что человек должен что-то с детьми делать, как-то с пользой занимать их. Например, порисовать, повырезать из цветной бумаги. После того как мы озвучиваем эти требования, люди быстро пропадают.

— Вправе ли человек, который жертвует, ждать «спасибо»?

— Продолжая предыдущую тему, скажу, что волонтеры еще разочаровываются, когда им в ноги не падают и не благодарят за то, что они пришли и порисовали с детьми. Но почему тебе должны говорить спасибо? Ты сам захотел, пришел.

Волонтеры хотят слышать «спасибо», жертвователи хотят слышать «спасибо», но проблема в том, что не все спасибо умеют говорить. Некоторые не благодарят, потому что считают, что им должны, ведь у них ребенок-инвалид. Некоторые не благодарят, для них болезнь ребенка была настолько большим стрессом, что, когда проблема остается позади, они хотят забыть и все с ней связанное, в том числе и помогавших людей. Кто-то не говорит спасибо в силу своего воспитания. Многие считают, что благотворительные фонды — это государственные организации и таким образом государство выполняет свои обязанности. Так что получается, что еще одна задача фонда — обзванивать родителей с просьбами прислать благодарственные письма. Бывает, мы получаем отписки. В этом случае мы начинаем придумывать тексты сами. Этим занимается большинство фондов. Дело не в том, что люди не испытывают благодарности, они просто забывают или не могут нормально ее выразить. Мы им в этом помогаем. А человеку, который перечислил деньги на лечение ребенка, приятно увидеть такое письмо.

— Вы будете помогать больнице, в которой берут взятки?

— Даже если мы будем знать, что все врачи поголовно в этой больнице берут взятки, но там хорошо лечат, мы будем с ней сотрудничать. Просто у нас нет клиник, где нет коррупции. Существуют больницы, которые являются лидерами в своей сфере. И, например, сейчас в одной из клиник не то что мест по квоте нет, там выстроилась очередь из тех, кто хочет дать взятку, лишь бы в эту клинику попасть. Просто это лучшая клиника, и там лучшие хирурги. И люди готовы продать последнее, чтобы они сами или их близкие лечились там. И взятки там брать будут, потому что зарплата хирурга у нас — 18 тысяч рублей. А на Западе такие хирурги получают за час в разы больше. Чтобы оставаться в России и спасать российских пациентов, хирурги берут взятки. И остаются у нас, слава богу. Недавно была ситуация, когда главный хирург клиники, с которой мы сотрудничали по порокам сердца, уехал за границу. А он делал уникальные операции. Этот врач не смог переносить в целом ту ситуацию, в которой оказывается медик в России. Поэтому теперь нам приходится отправлять детей в Германию, возможно даже, к русским врачам, для чего собирать не 250 тысяч рублей, а 30—40 тысяч евро.

{-page-}

 

Екатерина ЧИСТЯКОВА, директор программ благотворительного фонда «Подари жизнь»

— Какие виды мошенничества встречаются в благотворительности?

— Как у любого известного фонда, у «Подари жизнь» случаются клоны. Главное — вовремя о них узнавать, но до тех пор, пока нам из региона не сообщат, мы будем не в курсе. Имя у нас известное, и отчасти это спасает. Люди пишут: «Ваш фонд к нам обратился», — и таким образом мы узнаём: что-то случилось. Например, в Хабаровске некое агентство от имени нашего фонда хотело проводить праздник со сбором средств. Пришлось уведомить и администрацию края, и местные СМИ: то, что делает эта компания, — мягко говоря, неправда. А вот совсем недавно в Петропавловске-Камчатском группа людей ходила по квартирам и собирала деньги для подопечных фонда «Подари жизнь». В ответ на просьбу подтвердить свои полномочия они показывали бланк фонда с подписью. Мы уведомили местные власти и СМИ о том, что у нас нет ни волонтеров, ни представителей на Камчатке и что денег такими методами мы не собираем. Все способы, как сделать пожертвование, указаны на нашем сайте. Поэтому, если к вам в квартиру стучится человек и просит денег для нашего фонда, знайте, что это мошенник. И постарайтесь сообщить об этом в полицию и нам.

Есть фонды, которые приобретают лекарства по завышенной цене. Бывает, что и пациенты присылают нам не вполне добросовестные обращения. Например, к нам в фонд обратилась мама девушки, которая перенесла операцию в Израиле. Они хотели за счет «Подари жизнь» получить лекарства для продолжения лечения, прислали все необходимые названия, выписки. Когда я позвонила маме с вопросом: «У вас дозировки препаратов везде указаны разные — так что же вам купить?» — мама поняла, что ей пришлют не деньги, а лекарства, и была разочарована. Оказывается, лекарства пациентке дает местный Минздрав, а семья надеялась просто получить деньги. То, что нас спасает в подобных ситуациях, это отчетность. Мы требуем ее с пациентов. Так не бывает, чтобы мы перечислили какую-то сумму на сберкнижку, а пациент не поехал на лечение или не купил лекарства.

Когда вы покупаете одежду, вы наверняка смотрите, как шов обработан, все ли пуговицы на месте, какая ткань. Когда вы участвуете в благотворительности, вы тоже должны обращать внимание на правдоподобие истории, на полную и прозрачную отчетность.

При организации помощи мы с пациентами общаемся довольно плотно. Мы заключаем договор, просим все документы, подтверждающие медицинские назначения. Мы обязательно обсуждаем эти назначения с экспертным советом фонда для того, чтобы понять, насколько они оправданны. Просто не хотелось бы финансировать чью-то врачебную ошибку. Эти бюрократические процедуры помогают понять, что стоит за той или иной просьбой.

И потом, многие наши подопечные всегда на глазах. Если мама с ребенком лечатся в одной из наших подшефных клиник, то видно, кто во что одет и что у ребенка сегодня было на завтрак. В отделениях у нас есть врачи, волонтеры. Можно заглянуть в холодильник и посмотреть, что стоит на полочке. Иногда бывает: семье больного ребенка буквально нечего есть, но родители стесняются обратиться за помощью. Тогда о нуждах семьи рассказывают волонтеры или медики. Но есть, конечно, такие артистичные товарищи, которые хорошо умеют просить деньги. Когда я еще была волонтером, одна мама уезжала из больницы с пятью скороварками. Потому что она попросила пятерых человек ей помочь: ей ведь так нужна скороварка! Со временем к таким людям выработался иммунитет.

Если случается, что мама злоупотребила щедростью благотворителя, то в большинстве случаев это происходит после того, как сам благотворитель настоял: «Я хочу помогать именно этой семье». Но обычно мы направляем жертвователей к самым нуждающимся: мы ведем специальную табличку, где записываем, кто из пациентов какую помощь получил. И направляем благотворителей к тем, кому помощь пока не оказана.

— Предъявляли ли вам когда-нибудь благополучатели претензии?

— Мама больного ребенка находится в ситуации сильного стресса: она только что столкнулась с болезнью ребенка, приехала в чужой город, а тут еще им дали не новую коляску для ребенка, а бывшую в употреблении. И она разрыдалась и накричала на благотворителя. Это как последняя капля: у вас с утра не задался день, одно не получилось, второе, третье, разбилась чашка — и тут все слезы, которые не пролились, проливаются сполна, и горе тому, кто оказался рядом с этой чашкой.

Про благодарность вспоминаешь, когда приходят и начинают требовать что-то еще, несмотря на то что получили уже очень много. Когда после того, как ты купил торт, с тебя требуют вишенку к этому торту, хочется не то что благодарности, а понимания со стороны человека: наши силы тоже исчерпаемы.

— Естественно, у благотворителей и волонтеров бывают разные мотивы, не всегда симпатичные. Вы прекращаете сотрудничество с этими людьми?

— Даже если человек ведет себя не вполне адекватно, значит, у него какая-то проблема, боль. Иногда приходят люди, которые, вероятно, испытывают дефицит любви к себе и через волонтерство пытаются как-то его компенсировать: несчастный одинокий больной ребенок, он будет тебя любить и нуждаться в тебе, если никого больше рядом нет. Но людей, пришедших в благотворительность решать такие проблемы, немного.

Есть и обратные примеры. У нас одно время был волонтером такой человек — Олег Колосов. У него визитки были сделаны из пачки из-под «Геркулеса»: нарезал картонку и написал свое имя и телефон. Он был школьным учителем и строго по расписанию по определенным дням ездил в больницу, чтобы заниматься с детьми физикой и математикой.

— Одна из главных претензий к благотворительным фондам: «В стране столько нуждающихся детей, а вы на ремонт больничных коридоров деньги тратите».

— Да, у фонда есть траты, которые не очень популярны. Мы ведь платим не только за лекарства, но и, например, за обучение врачей и медсестер. Грамотная сестра принесет гораздо больше пользы. Но, естественно, мы отчитываемся честно и пишем, что деньги идут и на это, и на зарплаты сотрудникам фонда, и на мобильную связь. Однако мы никогда не оплачиваем рекламу, никакие рекламные ролики мы не снимаем за деньги. Фонд не платит за звук на концертах, за сцену, за работу артистов.

— Насколько я знаю, больницы предпочитают получать лекарства и другую помощь от благотворительных фондов тихо, не особенно афишируя. Почему?

— Культуры принятия помощи у государственных учреждений нет по нескольким причинам. Если государственная больница получает благотворительную помощь, значит, ей чего-то не хватает. А почему не хватает? Потому что главврач якобы недоработал. Поэтому принять благотворительную помощь для главврача — плохо: кто-то может усомниться в его состоятельности как руководителя. А вторая проблема: мало кто хочет что-то делать. На самом деле врачам нужно рассчитать, сколько лекарств необходимо, надо составить заявку, выслать еще ряд документов, заключить договоры — дополнительные хлопоты. Многие медицинские учреждения просто не умеют работать с благотворителями. Но со временем, конечно, все привыкают.


Ольга КАПИТУЛЬСКАЯ, финансовый директор фонда «Подари жизнь»

— Как сделать так, чтобы работе фонда поверили?

— Налоговая инспекция требует от юридических лиц, которые дали нам деньги, подтверждения того, что это было действительно пожертвование, а не скрытая оплата услуг. В качестве доказательства от нас нужен отчет, куда ушли средства. Сейчас это хит сезона — мы отчитываемся, не покладая рук. И еще из прошлого благотворители периодически возникают: «Помните, в 2008 году мы вам перевели пять тысяч рублей? А еще две тысячи в 2009-м? Теперь нам нужны отчеты». И мы весь ворох финансовых документов, конечно же, копируем и передаем компаниям.

Частным лицам мы тоже стараемся вручать отчеты, потому что такие документы в том числе повышают доверие к нашей работе. Перед Новым годом всем, чей адрес знаем, мы рассылаем открытки и пишем большое письмо: «Вот куда фонд потратил ваши деньги. Спасибо». Отчет, естественно, в общих чертах, потому что подробности за каждый месяц всегда есть на сайте. Пока никто не жаловался.

— Что категорически нельзя делать фонду?

— Нельзя обманывать, нельзя врать благотворителям: это можно сделать только один раз и дальше поставить на себе крест. Как в игре «Сапер». Нельзя, например, говорить, что на эти деньги мы вылечим ребенка. Как минимум потому, что мы не лечим, не надо брать на себя чужие функции. Чем честнее и подробнее ты объяснишь, тем больше к тебе доверия. Мы не скрываем: да, онкология лечится не у всех. Мы просто должны все стараться: врачи, мамы, сами пациенты. А фонды ищут деньги на лекарства, потому что нельзя лечить онкологию наложением рук и зеленкой.

{-page-}

 

Татьяна ЛОБАНОВА, руководитель отдела по пациентской работе благотворительного фонда «Подсолнух»

— Работа с тяжелобольными детьми — это ведь психологически тяжело. Как вы выдерживаете?

— Первый приход в больницу к детям на меня произвел сильное впечатление. Но когда ты долго их знаешь, то учишься думать не о плохом, а о хорошем. О том, что вот мы полепили из пластилина, и у них поднялось настроение. Им купили лекарства, — они смогли поехать домой. То есть стараешься рассуждать не длинными периодами. Понятно ведь, что не все эти дети проживут долго. Цинизма и огрубения я за собой не наблюдаю. Бывают моменты, когда понимаю, что стала реагировать не так бурно, как раньше. Я теперь знаю, что тяжелых моментов не избежать и нужно научиться это принимать. Я не стала циничнее — я стала спокойнее.

— Вас не смущает, что мотивы для благотворительности у компаний часто далеки от филантропических?

— Да, чаще всего у крупных компаний мотив для пожертвований — пиар на тему социальной ответственности. Но благодаря этому дети могут получать лекарства. И мамам, и фонду без разницы, ради чего компания жертвует деньги.

У дружественного фонда был такой случай. Они собрались проводить какую-то акцию с компанией-благотворителем. Для этого нужно было выбрать ребенка, которому бы и собирали деньги. И компания предъявила кучу требований: «Это должен быть ангелочек с белыми волосами, кудряшками и пр. Этот ребенок не такой, этот тоже». После нескольких дней мучительных поисков фонд написал компании довольно жесткое письмо: «Мы не вещь какую-то выбираем, а ребенка». После этого до благотворителей все дошло, и они даже извинялись за то, что увлеклись.

— Но частные лица тоже иногда делают это ради пиара.

— Есть мнение, что помогать надо тихо. Если ты помогаешь ради собственного пиара, это низко и гадко, лучше тогда это не делать. Но я как человек, который работает в благотворительном фонде, который знает детей, умирающих без лекарств, честно скажу: это не важно. Главное, чтобы кто-то помог. К тому же чем больше люди кричат о том, что помогают, тем больше они обращают на благотворительность внимание других.

— Фондам тоже нужен пиар?

— Когда про фонд никто ничего не знает, и доверия к нему особенно нет. Мы как-то устраивали благотворительную акцию на ралли ретроавтомобилей. После ралли всегда бывает банкет, на котором фонд что-то делает. И вот однажды мы с другой сотрудницей фонда стояли около ящика для сбора денег, раздавали листовки, рассказывали о фонде. Люди, которые участвуют в ралли, довольно обеспеченные, все проходило в каком-то хорошем дорогом ресторане, заезд был ночной, и мы, естественно, надели вечерние платья, чтобы не выделяться. Мимо нас проходили два мужчины, один из них уже начал доставать деньги, а другой посмотрел на нас и сказал: «Не давай им денег. Я тебя лучше с другим фондом познакомлю: там не такие пафосные сотрудники». Видимо, нам надо было прийти в лохмотьях.

Есть один фонд, который помогает детдомовским ребятам, попавшим в больницу. Об этой организации мало кому известно, пиара у них никакого. Дело в том, что, когда фонд основали, к нему известные люди привлекли довольно крупных благотворителей. С тех пор эти жертвователи дают столько денег, сколько нужно, и в дополнительных источниках фонд не нуждается.

Есть много маленьких, неизвестных фондов, которые о себе не говорят, но занимаются конкретными делами. Чаще всего такие организации создаются, потому что кто-то лично столкнулся с этой проблемой и захотел помочь другим. Например, у Константина Хабенского есть фонд, который помогает детям с опухолями мозга.

— Как отличить честный фонд от нечестного?

— Стопроцентный способ — залезть в бухучет, счета, балансы. Еще важен состав попечительского совета. Чем больше в нем известных, серьезных людей, тем больше к нему доверия.

Есть такой фонд — «Созвездие». Они пропагандируют мир. Просто мир. Они предлагали нам сделать вместе с ними и Никосом Сафроновым какое-то мероприятие, где этот художник должен был стразами Сваровски выкладывать портреты. А после планировали сделать аукцион. Часть денег пошла бы нам, — нам это было абсолютно выгодно. Но так как мы не понимали, куда пойдут остальные собранные средства, что это вообще за фонд и почему о нем столько сомнительной информации, мы решили не участвовать.


Ольга УШАКОВА, генеральный директор благотворительного фонда «Остров надежды»

— Какие виды мошенничества встречаются в благотворительности?

— В честной благотворительной организации в ближайшее время после пожертвования человек видит, что деньги приняты, а потом там же указывается, куда они потрачены. Но выкладывать на сайте счета целиком и медицинские документы не всегда этично: не каждый родитель хочет, чтобы все подробности состояния ребенка оказались в общем доступе. Но у нас, если жертвователь просит посмотреть эти документы, по согласованию с родителями, мы их можем предоставить.

Есть такой тонкий момент, как административные расходы. По закону на это разрешается тратить не больше 20 процентов доходов фонда. Теоретически сотрудники могут начислять себе большие зарплаты, особенно если организация крупная, и 20 процентов — внушительная сумма. Но информация о таких расходах появляется в конце каждого отчетного периода. Честный фонд, не стесняясь, публикует эти данные.

Еще есть такая мошенническая практика, как использование посредников. Например, российский фонд собирает деньги на лечение российского ребенка за границей. Как правило, это Германия, Израиль, Бельгия, США. И для русского фонда коммуникации осложнены расстоянием. Например, c Германией, с которой мы чаще всего работаем, достаточно сложно договориться. Там очень хорошие доктора, но служба приема иностранных пациентов — крайне медленная: пока получат документы, пока подумают, пока выставят счет, — как правило, проходит месяц, а то и два. Посредники на местах, русские, которые там уже натурализовались, очень упрощают в этом плане работу: контактируют на родном языке с больницами, приезжают туда, обсуждают детали на месте — ускоряют процесс. Но большинство таких людей предпочитают, чтобы деньги переводили на их счет, и потом они сами должны рассчитываться за лечение. И непонятно, какую сумму они берут себе, — за этим не уследишь. Мы таких ситуаций избегаем, работаем непосредственно с клиниками или вот нашли людей в Германии, с которыми удалось договориться, что мы переводим деньги на счет больницы. Эта фирма просит только оплату конкретных услуг, расписано все по пунктам. Сейчас уже многие отходят от практики работы с посредниками, которые требуют деньги на свой счет, так как фонды переживают за каждую копейку.

— Среди тех, кто просит помощи, встречаются мошенники?

— Конечно. Мы помогаем людям, у которых не только определенный диагноз, но и тяжелое материальное положение. Пакет документов, которые мы запрашиваем, достаточно объемный. Однако, даже несмотря на эту кипу бумаг, при нынешнем уровне коррупции нельзя рассчитывать на справки из собеса и соцопеки. Плюс серые зарплаты, недвижимость, оформленная на родственников. Сейчас есть все больше людей в регионах, которым мы уже помогли или с которыми мы сотрудничали, — мы просим их поехать проверить, все ли так, как заявляет потенциальный благополучатель. Был случай, когда мы оплатили лечение одной семье, а мама приехала в московскую клинику с няней, привез их на хорошей иномарке папа, про которого вообще ни слова не было в заявлении, и мама, пока ребенок лечился, ходила на платный массаж. Конечно, мы помогли мальчику, которому необходим был курс лечения, но эти деньги требовались не менее нуждающимся детям в более сложной жизненной ситуации.

У нас в стране смехотворные пособия по уходу за ребенком-инвалидом. Курсы лечения нужно проходить как минимум раз в полгода, и стоит это, как правило, не меньше 50 тысяч рублей плюс проезд, проживание, питание. Если в какой-нибудь Курганской области папа зарабатывает 35 тысяч рублей, и это неплохая зарплата, но в семье еще один ребенок, то не нужно быть великим математиком, чтобы понять — этим людям денег не хватает.

— Вам обидно, когда вы не слышите «спасибо»?

— Я на этом не зацикливаюсь. Для нас обратная связь важна потому, что мы должны создавать базу хороших клиник. Часто, кстати, нас просят именно об информационной помощи: в области ДЦП очень много шарлатанов. Если лечение проходит за границей, а метод не очень известен в России, мы просим делать видео с ребенком до и после.

— Как выбрать, кому помогать? Кому нужнее?

— Если человек видит, что есть крайне срочная операция, а есть курс лечения для ребенка с ДЦП, и этот курс можно пройти и через несколько месяцев, человек чаще всего отдаст деньги на первый случай. Не все понимают, что ребенок с ДЦП без лечения каждый день отстает в развитии от своих сверстников. Такие дети могут прожить и десять лет, и больше, но проживут в мучениях. На наших подопечных тяжело собирать: они не выздоравливают. Иногда результат лечения видят только родители. У ребенка, например, стал более осмысленный взгляд. Кому ты этим похвастаешься? Человеку, который дал тебе на это лечение 100 тысяч? Но я точно знаю, что всем детям становится лучше. Когда я пытаюсь мотивировать людей, я им говорю, что ребенка нельзя вылечить, но можно сделать его жизнь легче, и это стоит ваших денег. Если ребенок лежал, он может сесть, и он уже будет видеть мир вертикально.

— Собирая деньги на ребенка, вы часто драматизируете ситуацию?

— При встрече с благотворителем я просто объясняю ситуацию: «Вот представьте, что вы сели, поджав ноги, и сидите так 24 часа. Или лежите. Вам будет комфортно? А ребенок без инвалидной коляски с фиксирующими ремнями именно так и живет».

— Какие мотивы встречаются у благотворителей?

— Мотивы на самом деле не столь важны. Даже если кто-то таким образом замаливает свои криминальные грехи, для меня это деньги, которые идут на здоровье ребенка. И мне все равно, откуда пришли средства: в какой-то момент они перестают пахнуть.

{-page-}

 

Мария ЧЕРТОК, директор некоммерческой организации Charities Aid Foundation Russia

— Какие виды мошенничества встречаются в благотворительности?

— Мы строим наши программы так, чтобы мошенники не могли даже близко к ним подойти. Например, при оказании помощи частным лицам мы не даем людям деньги в руки. В рамках программы «Линия жизни», где оплачиваются операции, средства идут напрямую в больницы. Что касается помощи некоммерческим организациям, она всегда идет на основе заявки с описанием проекта. У нас есть целая процедура по валидации наших потенциальных получателей. Потом, когда они потратят деньги, мы проверяем их отчеты. Не было ситуаций, когда кто-нибудь сбежал с деньгами.

— Вас устраивает отношение в обществе к благотворительности?

— Оно становится лучше. Если мы и сталкиваемся с недоверием, то со стороны региональных властей. Такие эпизоды у нас случаются регулярно, и в первую очередь потому, что мы иностранная организация. Для них это становится, странным образом, политическим вопросом. Тем более что на самом верху у нас периодически появляется риторика на тему иностранных организаций: «с чужого голоса» и т.д. На федеральном уровне таких проблем у нас пока, слава богу, не было.

— Говорят, названия фондов мало кто запоминает…

— Да, несколько лет назад в Британии провели исследование, в котором предлагалось сказать, какие благотворительные организации помнят опрашиваемые. Первое место заняла несуществующая организация, название которой просто было очень типичным.

— Какова техника безопасности, если ты хочешь пожертвовать деньги?

— Не надо помогать людям напрямую, если, конечно, это не какие-то знакомые, потому что часто нет возможности проверить, действительно ли человек нуждается. Даже если предоставляются документы, разобраться в медицинских справках, анализах людям, которые не имеют соответствующего образования, довольно сложно. Благотворительные фонды умеют действительно предлагать проверенные случаи. Если эту операцию можно сделать в России, а в Германии она будет стоить в пять раз дороже, то фонд возьмется только за сбор меньших средств. В этом смысле хорошо доверять профессионалам, а именно фондам.

— А как понять, что фонду можно доверять?

— Список проверенных фондов есть на нашем сайте blago.ru. Там представлено около 60 организаций, от которых мы регулярно получаем отчеты о расходовании средств, полученных через наш сайт. Разумеется, этим списком добросовестные организации не исчерпываются.

— Какие мотивы встречаются у благотворителей?

— Вообще-то правильная, стратегическая благотворительность, особенно если речь идет о богатых людях, должна опираться не только на личную мотивацию, но и на некоторое объективное представление о том, что в обществе нужно. Чтобы не создавать известного эффекта, когда все бегут с новогодними подарками в детские дома, где у сирот полным-полно подарков. Компании — это другая история. Компании жертвуют совершенно рационально, это способ повышения лояльности сотрудников, улучшения отношений с местными властями, привлечения поддержки населения, пиара, маркетинга. И слава богу. Если у компаний не будет рациональной аргументации, они прекратят давать деньги. Просто потому, что они в первую очередь должны умножать прибыль акционеров. Благотворительность — не их основное занятие.

— Как быть с той, по сути, конкуренцией, которая есть между нуждающимися? Какие там работают законы?

— Помогают девочкам с голубыми глазами и русской фамилией. Детям постарше и с какой-нибудь нерусской фамилией уже помогать не хочется. Честно говоря, меня сильно смущает, что представление о благотворительности сводится исключительно к помощи больным детям. Говоря прямо, больных должно лечить государство за счет бюджета и обязательного медицинского страхования. Благотворительность — это еще и про культуру, окружающую среду.

— Но фондам предъявляют претензии из-за непопулярных трат.

— Понятно, что среднестатистический жертвователь за свою тысячу рублей хочет чуда. Но благотворительность способна катализировать долгосрочные, полезные для общества изменения. Если бы не фонд «Подари жизнь», не возникло бы темы орфанных заболеваний, не был бы построен Центр детской гематологии, не было бы представления о том, что детский рак излечим. Это все произошло благодаря активности фонда. Многие НКО начинали с того, что оплачивали лечение детей, а потом поняли, что это черная дыра: если системных изменений не происходит, никакое общество не в состоянии собрать столько денег, чтобы всех вылечить за свой счет. Поэтому надо менять систему, законы, бюджетную политику. Надо создавать инфраструктурную услугу для того, чтобы лечение было более эффективным: организовать, например, регистр доноров костного мозга.

— Что делать, если благополучатели начинают что-то требовать, предъявлять претензии?

— Думаю, это может происходить в ситуациях, когда благотворительность порождает иждивенчество и ощущение, что так оно и должно быть. Это как с детьми из детских домов, которые каждые три месяца меняют мобильные телефоны, просто потому, что сиротам постоянно приносят такие подарки. Для начала, мне кажется, надо перестать сводить благотворительную помощь к передаче вещей. Иногда они необходимы, но, думаю, людям, попавшим в тяжелую ситуацию, важнее всего результат лечения, участие, человек, с которым можно поговорить.

— Понятно, что у нас несколько странное законодательство. Может ли благотворительный фонд работать и не нарушать его?

— У нас на самом деле не такое плохое законодательство, и постепенно оно становится лучше. Хотя иногда приходится идти на довольно заумные комбинации.

— Но ведь иногда даже комбинации не помогают.

— Бывают случаи. До недавнего времени, например, по нашему законодательству НКО, получающие безвозмездно какие-то услуги, должны были оплачивать налог на прибыль с рыночной стоимости. Предположим, центральная газета разместила на четверть полосы рекламу некоммерческой организации. По идее НКО должна была уплачивать налог на прибыль с рыночной стоимости рекламы. В центральной газете четверть полосы стоит 500 тысяч рублей или около того. Понятно, что никакая некоммерческая организация не в состоянии выплатить такую сумму. На определенные нарушения НКО вынуждены идти в силу того, что некоторые нормы закона, с одной стороны, несправедливы, а с другой — не действуют. Так что риск быть привлеченным за них невелик. К счастью, именно это положение закона было скорректировано в этом году.


Нюта ФЕДЕРМЕССЕР, президент благотворительного фонда помощи хосписам «Вера»

— О чем должен думать человек, который хочет пожертвовать деньги?

— В первую очередь о том, что благотворительное пожертвование — дело ответственное. Бывает, люди говорят: «Да мне ваши отчеты не нужны. Я пожертвования передал, свою часть “работы” сделал, а дальше все на вашей совести». Такой подход — самый неправильный из возможных. Люди серьезно подходят даже к покупке телевизора, а почему к трате денег в благотворительности нужно подходить иначе? Есть замечательная еврейская пословица: «Милостыня должна запотеть в руке дающего». Это базовый принцип. Нужно десять раз подумать, прежде чем помочь.

— Как мне проверить, что мои деньги потрачены не на оплату лекарств по завышенным ценам, благодаря чему фармкомпания и фонд делят деньги?

— Не знаю, у меня нет ответа на этот вопрос. Мне вот только что принесли заявку от Первого московского хосписа на автоклав, и я попросила сотрудника фонда проверить в интернете других поставщиков такого оборудования: может, есть варианты дешевле. Мы так работаем, и я считаю, что все фонды должны проверять, где есть качественная продукция, которая им необходима, по самым низким ценам.

— Как вы проверяете, действительно ли хосписам нужна помощь?

— У нас есть для этого специальный сотрудник. Маша просто едет в региональный хоспис, смотрит, делает отчет, потом мы все это обсуждаем и говорим: «Да, помогать надо». Обычно она ездит туда, где мы знаем, что, скорее всего, дела обстоят плохо: мы получили разные отзывы, пообщались с администрацией. В регионах не обманывают: там все проще, честнее, им нечего скрывать вообще. Если я не ошибаюсь, у липецкого хосписа финансирование — три миллиона в год, а надо сто. Там любой помощи рады. Им привозишь десять шоколадных тортиков — у них уже праздник.

— Как быть с непопулярными у благотворителей тратами?

— Убедить жертвователя в том, что нужно давать деньги на ремонт, оплату тяжелейшего труда медсестер, непросто. Хотя этот труд особенно тяжел в хосписе, где ты 24 часа в сутки находишься не только с пациентом, но и с его близкими, которые плачут, нервничают, злятся и бывают агрессивны — горечь проявляется и так. Реакция у жертвователей обычно такая: если это сложно и платят мало, пускай идут работать в другое место. Но если человек хоть раз в жизни сталкивался с работой хосписа, таких вопросов уже не возникнет.

Еще есть такая вещь, как административно-хозяйственные расходы. В рамках закона о благотворительности на них может идти до 20 процентов средств, потому что, если это крупная НКО, у нее есть офис, который надо арендовать, есть бухгалтер, директор, другие сотрудники, которым нужна зарплата. Но это стоит того. Если бы фондов не было и вся помощь оказывалась физлицами напрямую нуждающимся, ни одна больница не получила бы от благотворителей компьютерный томограф, детские дома и хосписы не смогли бы удержать у себя персонал. Если человек начнет заниматься благотворительностью не через фонд, ему придут в голову самые банальные вещи: отнести игрушки в детский дом, например. И в Москве, и Московской области уже невозможно найти сирот, которым нужны игрушки. Детским домам нужны ремонты, логопеды, учителя. О такой помощи знают именно фонды.

— Вас устраивает отношение в обществе к благотворительности?

— От истории с фондом «Федерация» хочется вообще удавиться, но, с другой стороны, этот же самый скандал сыграл нам на руку: репутация у действительно порядочных, прозрачных фондов, с конкретной, очевидной деятельностью упрочилась. И люди, которые думали, куда дать деньги, потратили свое время и нашли такие фонды.

Мне кажется, сейчас в российской действительности благотворительность — это такой маленький остров, на котором можно почувствовать в стране существование гражданского общества.

— Вы будете помогать хоспису, в котором берут взятки?

— Нет. Как мы можем облегчить жизнь пациента с пролежнями, который лежит в хосписе, где есть коррупция? Передать специальные средства родственникам? Они не знают, что с этим делать. Передать непосредственно в хоспис? Где гарантии, что медсестры или врачи не продадут все этим же родственникам? Доплачивать сотрудникам? Они и так имеют с родственников в карман. Купить оборудование? Где гарантия, что это оборудование не будет сосредоточено в одной, платной палате? Как я могу быть уверена, что в коррумпированной организации деньги фонда пойдут на благо пациентов? Мы не будем помогать хосписам, которые не дают нам доступ к финансовой информации, где не разрешают пообщаться с родственниками пациентов без присутствия медицинского персонала, где не ведется работа с близкими больного.

— Почему эти условия не соблюдаются? Неужели так выгодно брать взятки?

— К сожалению, хоспис с точки зрения коррупции — это Клондайк. Вот представьте: вам нужно поставить пломбу. Можно платно, а можно ту, что похуже, бесплатно. Теоретически впоследствии вы сможете поставить вместо бесплатной пломбы хорошую. А когда вы оказываетесь в ситуации, в которой у вас на руках умирающий родственник с онкологией, у вас нет выбора, у вас не будет потом никогда возможности исправить ситуацию, возможности забыть о том, что с вами по-скотски поступили, не помогли. Почему так важно, чтобы именно в хосписе не было хамства и унижения? Унижение и хамство в роддоме скрашивается рождением ребенка. Унижение и хамство в больнице, где тебе вырезают аппендицит, забудется: ты вылечишься и уйдешь оттуда, а в жизни происходит много всего интересного. Но если у вас на руках уходящая мама и вам говорят, что ее обезболят за деньги, вы продадите последнее, чтобы ее обезболили. К сожалению, в этом плане хоспис — очень легкий способ заработка: здесь нет тех, кто откажется платить.

Немыслимо, чтобы в хосписе даже официально были платные услуги. Хосписы целиком могут быть платными, но только тогда, когда достаточно хороших бесплатных. А если внутри одного учреждения часть коек платная, а часть — бесплатная… То есть пациентам, за которых заплатили, мы должны помогать больше, чем тем, которые лежат бесплатно?

— Вам часто приходится драматизировать ситуацию, чтобы побудить людей давать деньги?

— Я считаю, что это можно делать только тогда, когда надо максимально быстро собрать деньги и нужно убедить людей, что от скорости и объема собранных средств зависит жизнь человека. А в нашем случае зачем драматизировать? У нас и так драматичнее не бывает — уходящие люди. Что говорить? «Если вы дадите деньги, человек умрет не завтра, а послезавтра»? Это вранье. Мне как раз очень хочется не драматизировать, не бить ниже пояса и не пугать, а, наоборот, спокойно объяснять, что происходит. На мой взгляд, помощь этой категории больных должна быть особенно осознанной. Важно, чтобы человек без всякой лишней истерики и драмы понял, что нужно помогать человеку достойно прожить столько дней, сколько ему осталось, даже если это очень немного. Очень приятно, что пул наших сторонников растет и не ротируется: если человек помог нам один раз, он с нами остается. Это очень важно.

Фактически помощь пациентам хосписа — это всегда помощь самому себе, потому что, когда мы даем деньги на лечение больных детей, подспудно сидит: «Слава богу, что это случилось не в моей семье». А здесь себя не обманешь: мы все когда-то умрем, многие будут нуждаться в посторонней помощи в последние дни жизни. И, вкладывая усилия в то, чтобы в этом государстве помощь умирающим выглядела достойно, вкладываешь в свою собственную старость. Это очень важно также для воспитания детей: если они видят, как родители ведут себя по отношению к своим мамам и папам, по отношению к чужим старикам, дети, скорее всего, вспомнят об этом, когда мы сами состаримся. ​