— Но 40% Путин даже в Москве все-таки взял.

— Он получил 47%, но это от пришедших на выборы, а если мы возьмем все московское население, то это ниже 40%, немногим больше трети. По Москве за ним идет Прохоров, который даже по официальным данным получил больше 20%, а на некоторых участках достигал и 30%.

Но дело не только в географии. Давайте займемся не простой электоральной арифметикой, кто сколько голосов получил, а чем-то посложнее, социальной алгеброй, что ли. Чьи это голоса, какой объем значимых для общества, для страны, для ее будущего ресурсов, или, по терминологии Пьера Бурдье, капиталов, за такими голосами стоит? Помножим и большинство, и меньшинство на размер этих капиталов, и второе, как ни парадоксально, окажется, думаю, нисколько не меньше, а то и значительнее первого.

Дело в концентрации людей, например, определенного возраста (более молодого, а значит — имеющего серьезный потенциал дальнейшего роста), определенного образования (высшее, два высших), с определенным уровнем квалификации (причем — в сложных, современных профессиях), уровнем дохода, а значит, успеха. Не лузеров. Если курс на модернизацию даже в ее куцем официальном варианте будет объявлен, то кто ее будет делать? Рабочие Нижнетагильского завода? Наверняка среди них немало достойных людей, но мы ведь понимаем, на каком типе модернизации коллективы подобных заводов были воспитаны. Это сталинский тип индустриальной, военизированной модернизации через тяжелую промышленность, но не о нем же сейчас речь.

Тогда и получится, что значительная часть людей, на которых можно было бы опираться в курсе на модернизацию, окажется как бы за пределами «путинской» России (а кто-то ведь из нее и реально уедет). Это не значит, что властям нужно и в самом деле их отрезать и строить Россию только из тех, кто голосовал за Путина. Это значит, что власти нужно — и придется! — с этими людьми работать. Думаю, через год-два или, если задействовать имеющиеся у государства большие деньги, примерно к концу первого срока нынешнего новоизбранного президента проблемы доходов, цен, безработицы, социального продвижения, жилья, здоровья, ксенофобии, коррупции, преступности снова вылезут на первый план.

— Судя по речам Путина в «Лужниках» и на Манежной площади, он как раз жестко противопоставил две России друг другу и чуть ли не о гражданской войне заговорил...

— Я бы сказал, что это риторическая уловка в предвыборной речи. Как говорит корова из известного мультфильма: «Жить захочешь — не так раскорячишься». Предвыборные обещания — это одно, а реальная работа — это другое. Заявления Путина представляются для политика такого ранга просто недальновидными. Придется ведь, в одном случае, опираться на рабочих Нижнетагильского завода, а в другом — на людей, владеющих несколькими языками и имеющих хороший доход, а ссорить их ни в коем случае нельзя.

— Но он этого не понимает.

— Я не исключаю, что не понимает. Но могу предположить, что не во всем и не всегда Путин решает что-то единолично. Поэтому, если эта штука пойдет в разгон и главный человек покажет неспособность адекватно оценивать ситуацию и адекватно, нерепрессивно на нее реагировать, всяко может быть. Неправильно зацикливаться именно на фигуре Путина.

Если оппозиция будет вести себя продуманно, прозрачно, с пониманием перспективы и с сознанием своей силы, то определенные возможности влиять на ситуацию у нее будут. Они будут не уменьшаться, а расти. Да, скажем, на Пушкинскую пришло поменьше людей, но тому было много причин. Многие люди пришли, не спав ночь, отработав на участках наблюдателями и членами комиссий. Люди пришли, пережив все это дело, тяжелую внутреннюю травму от итогов выборов, и это повлияло на эмоциональную атмосферу на площади.

Определенный кризис для такого движения, такого объединения может настать, но, пока он не развернулся, нужно как можно раньше вывести это дело на новый отрезок существования. Период первичного сплочения через крик и поддержку, через простое знакомство друг с другом, смотрение друг на друга, может быть, и впрямь уже прошел.

— В последние 10 лет в России вообще царила апатия, а последние три месяца многие решили, что можно на что-то повлиять. Но сейчас они поняли, что это все были иллюзии, так как большинство россиян ничего не понимают...

— Будет очень грустно, если люди решат, что дело кончено. Дальше пути известны — внешняя или внутренняя эмиграция. Я думаю, все же не так неожиданно было то, что произошло. Мы теперь более внимательно смотрим на данные последних двух лет и видим, что нарастает не только привычное общее недовольство работой социальных институтов. Есть некое системное снижение доверия и поддержки и рост раздражения по отношению ко всем институтам. Нарастает ситуация неопределенности для большой массы населения, а это так просто не уберешь. Это нельзя так же заткнуть, как сделали в 2007 году, раздав всем деньги. Сегодня средства, уже сработавшие, перестают работать. Если Путин в 2000 году пообещал и показал, что возможна стабильность, что зарплату можно платить вовремя, то на тот период это было для большинства важно, а сейчас уже произошло привыкание.

Люди, вышедшие на площадь, выразили свою неуверенность в перспективах и запрос на какое-то отдаленное будущее. Этого тоже раньше не было. Раньше две трети россиян о более далеком будущем, чем несколько недель, не задумывались.

Раньше властям можно было рассчитывать на равнодушие, на то, что не будет оппозиции, но оказывается — на равнодушии строить нельзя, а делать что-то придется. Механизмов решения этих новых проблем у власти нет, а прежние она сама уничтожила, добившись массового равнодушия и привыкнув к нему. Деятели оппозиции могли бы внести представление об обществе людей соревнующихся и добивающихся, а не приспосабливающихся и привыкающих. Кстати, солидарность в таком обществе не исключена, а, наоборот, подразумевается. Несколько лет назад Ричард Пайпс на одном круглом столе в Центре Карнеги долго слушал выступающих, а затем сказал: «У вас странное впечатление о западном обществе. Оно же построено не на конкуренции, а на солидарности».

— Некоторые оппозиционеры говорят, что режим рухнет после очередной масштабной техногенной катастрофы...

— В Испании после взрывов поездов террористами выходили миллионы, да еще во главе с королем. В России я такой картины не представляю.

Вообще адресатом работы оппозиции должен быть не Путин, а люди, которые пришли или, наоборот, не пришли на площадь. Ни я, ни мои коллеги еще недавно не предполагали, что в один прекрасный день десятки тысяч или даже сотня тысяч людей выйдут на улицы. Для самих этих людей это точно не пройдет бесследно. У современных россиян нет опыта собственного успеха, нет уверенности, что они действительно могут что-то сделать.

— Но митинги этого опыта не добавили. Ни одно их требование не было выполнено властями.

— Это верно, но это характеризует власть, а не митинги. Свою часть позитивной работы митинги сделали, а вопросы о строе и курсе страны — вспомним примеры Польши или Чехословакии — решаются уже не на митингах. Теперь дело за развитием митинговой активности и за тем, как власть и большинство социума будут реагировать на это. Большинство за последние месяцы тоже вкусило свободы, посмотрело на другие лица людей, почувствовало, что можно что-то делать. Власть может, конечно, опять перейти к плетке и окрику...

— Вот ОМОН на Пушкинской площади как раз из этой серии.

— Я думаю, что это один из знаков. Он может означать, что этот вариант и будет принят за основное направление. Дескать, покричали и хватит, переходим к мирной жизни, а то, что при этом придется кого-то посадить или ударить головой об автобус, — без этого не бывает.

— Но при этом на 15 суток сажать никого в этот раз не стали...

— Да, и в путинской риторике тоже появились разговоры, что с выборами губернаторов надо еще подумать, и для регистрации партий вроде бы вот-вот разрешат списки всего лишь в 500 членов. Что-то как будто сдвигается. И тут уже многое зависит от оппозиции, а не только от властей.

Да, перемены, которые происходили в России в ХХ веке, в том числе — в сторону большей демократичности, приходили, как правило, сверху. Но сейчас, кажется, блеснула другая возможность: не обречены же мы на вечное повторение, и вдруг два импульса — недовольства части элиты наверху и выхода сливок российского социума на улицы снизу — все-таки смогут соединиться?