Петербург, спальный район Москвы

ИВАН ЧУВИЛЯЕВ о том, почему протестное движение скорее спит, чем бодрствует, в колыбели трех революций

Так получилось, что я был в Москве и 4-го — проголосовал по открепительному, и 5-го — пришел на Чистые пруды. Причем идти не хотел. Совсем. Я не спал ночь, у меня были мокрые ноги, я простудился, наконец, просто какого черта мне там делать? Я свою порцию протестной романтики получил на ранних маршах несогласных — и ощущение, что мы сейчас возьмем Смольный, и беготню от омоновцев, и пение хором «Интернационала» (нет, это чуть раньше). И дальше уже не ходил на всякие народные сходы, потому что портить революционную романтику дурными впечатлениями — нет, не хотелось. Но почему-то само собой получилось, что перед неспешным отъездом в аэропорт решил выпить чайку и погреться на Мясницкой, а там Чистые пруды, а навстречу какие-то симпатичные люди идут, а их еще и много, а еще лица знакомые. Ну и чем черт не шутит — допью чаек, послушаю, что там столичные франты будут выделывать.

Через десять минут я уже вместе с остальными — тоже мокрыми, наверное, не спавшими сутки, да еще после работы пришедшими — орал лозунги, и моя революционная романтика, законсервированная, старой выделки, стала вытесняться новой. Ею надо было срочно с кем-то делиться: звонил, строчил эсэмэски друзьям, которые сидели в Петербурге. Те сонно отвечали: эх, у нас бы так… Ну ты звони, рассказывай, как там все.

Как петербуржец, часто бывающий в Москве, я точно знаю, что столица для петербуржца — батарейка. Он от нее заряжается и работает. Потом заряд кончается, и он возвращается обратно, в проклятую им суету, толкотню и «булоШную». Так вот митинг пятого числа был именно такой батарейкой — и для меня, и для всех петербуржцев. У них там такое! Навальный! Яшин! Идут на Лубянку! Сажают! Божена! Нам тоже надо такое, да еще получше, по классическим образцам.

И вот завертелось. У Гостиного забирают всех, включая мальчика, который идет из Дворца пионеров с кларнетом — чисто мимо проходил. Товарищ, научный сотрудник Русского музея, тончайшей душевной организации гражданин, которого до сих пор условная «политика» волновала меньше всего, пошел к Гостинке — ножки сами повели. Хотя потом петербургский дух проснулся, и когда стало пахнуть жареным, отсиделся в туалете Гостиного Двора. Искусствовед-затейник, старый зануда, которого из дома можно вытащить, только суля толпы девственниц с неоконченным высшим и хоровое пение Аркадия Северного, на очередном миазматическом суаре не отрывается от алконокии (это у вас там в Москве айфончеги), которая, оказывается, умеет выходить в Фейсбук. И донимает всех чтением вслух постов москвичей — хроники текущих событий. И снова — о, завтра надо идти, и пойдем. Ловим с подругой обычного усатого бомбилу, радио «Эрмитаж» ласкает слух. Подруга жалуется, что не слишком охота идти на митинг — сына из школы забирать, дела вообще. Когда выходит и едем дальше, водила произносит трагическим голосом: «Если она не пойдет на митинг — ее сын ей этого не простит!» Остаток дороги распределяем министерские портфели. Президент — Навальный, премьер — Рыжков, министр иностранных дел — Немцов, министр внутренних дел — Гудков… Дальше не помню.

Читать текст полностью Наутро, за час до митинга, с трудом просыпаюсь. Ох уж эти суаре с обсуждением текущей ситуации. Глаза не открываются, голова болит, кофе не бодрит и просто не пьется. За окном серо. Ну, какой митинг, Ванечка? Таблетку анальгина, водички — и поспать еще полчасика. А вечером кое-как выбраться и узнать, что там было. Но нет, телефон разрывается — звонят все, кому передались заряды московской энергии. Ты где? Ты придешь? Черт с вами, демоны. Иду.

Пионерская площадь забита под завязку. Толпа знакомых. Встречаю своего дядю, который еще две недели назад считал, что мы живем при лучшем режиме, величайший мыслитель современности — Максим Шевченко, а единственное, чего нам не хватает, — величие (а, да, еще надо, правда, ввести уголовную статью за пропаганду гомосексуализма — потому что есть заговор геев и его участники вербуют школьников в свои ряды). Теперь его спокойное лицо преобразилось — глаза горят, на лацкане друг друга дополняют белая ленточка и эмблема «Яблока», а кричит «Россия будет свободной!» он так, что у меня начинает звенеть в ушах. Остальные не отстают — социофобы, социопаты, невротики, книжные черви вылезли из своих нор. Такое дело, праздник же, народовластие! Всеобщая эйфория. На ларек с шавермой (да, друзья, не на киоск с шаурмой) залезает мужик и, приняв очень скульптурную позу, призывает всех обратить на себя внимание. Все обращают. Он рвет в клочья паспорт, и толпа провожает мужика, скандируя: «Мо-ло-дец!»

Но что-то здесь не так. В этих преобразившихся лицах. Ну, то есть все интеллигентно, по-петербуржски — вот ходит тетенька, в одной руке бутылка «Балтики», в другой — Конституция и розочка, вложенная в нее. Но как будто звук прибавили. Глаза, привыкшие быть спокойными, горят, тихие голоса, оказывается, способны иметь уровень громкости петропавловской пушки.

А теперь второй факт, который я вынес из постоянных посещений Мавзолея и Третьяковской галереи. Петербург — не город. Это такой отдаленный (и да, спальный) район Москвы. Город-спутник. В том, что он стал таким, нету вины сволочной зажравшейся Москвы, нет смысла грозить кулаком и Маркизовой луже, где ничего путного не творится. Просто так получилось. В той системе, против которой сейчас восстают рассерженные горожане, среди прочего было зашифровано и это: столица должна быть городом-донором. Туда стекаются кадры, она в ответ дает одним новости федеральных каналов, другим — посты в фейсбуках столичных журналистов. Никаких городов, кроме Москвы, в этой системе не предусмотрено. Остальное — ну, деревеньки уездные, частные поместья. Как Спасское-Лутовиново или Ясная Поляна. Съездил в столицу, забрал гонорар — и обратно в тихий родной уголок читать книжки, болеть ангиной и гайморитом. Строить большие маниловские прожекты по строительству храма уединения и согласия, тихонько вести крепкое хозяйство или лорнировать его плюшкинское запустение.

Придя через неделю на ту же площадь — уже капитально подготовившись, распевшись, подготовив остроумные плакаты, взяв с собой коньяк для сугреву (косматый гражданин еще поил всех желающих какой-то мутной бурдой, напоминающей отвар из псилоцибиновых грибов), — готовые к протесту, к своей Болотной петербуржцы обнаружили на трибунах жуткий тухляк и занудство. Элиты, которая могла бы возглавить протест, стать его голосом, не оказалось. Оказалось, что элиты в этой системе могут существовать (в смысле — владеть умами) только в Москве. Одно городское издание решило перед последним (или, для суеверных, «крайним») митингом опросить местных знаменитостей на тему их участия в очередном сходе. Из двадцати с лишним человек утвердительно ответило пять: несколько журналистов, сексолог Щеглов и еще кто-то. Режиссеры, рокеры, митьки-братушки, сестренки всякие — может, и городские элиты, но услышать их куда проще из Москвы. К Москве же они со своими воззваниями и обращаются — если таковые имеются. Москву просят остановить строительство «Газпром-Сити», приехать в Пикалево. Да даже снег убрать и сосули сбить. Оттуда, из столицы, их услышать и то проще, чем с Пионерской площади.

Остались только вовсе комические персонажи, бессменные лидеры городского протеста — кажется, от отчаяния. И дяденька с гитарой, который был и в прошлый раз, но как-то не запомнился, поющий песню про то, что к медведю идет песец. Все собрались, вполне уже будничными голосами покричали лозунги, повязали новые, взамен испачкавшихся и потерянных, белые ленточки и пошли в рюмочную на Загородном — строить планы, как через неделю пойдут брать Смольный. Сами, без всяких лидеров, раз их нет. Ну, или угонят на Московском вокзале «Сапсан» и поедут в Москву устанавливать свои порядки. Опять. Дядька с золотыми зубами и сломанным фикусом в руках в очереди всех называл братьями по оружию и активно предлагал в лидеры протеста себя. Заполненная замерзшими протестантами рюмочная недоверчиво косила глаза на дяденьку.

А в эту субботу, пока в Москве бушевал проспект Сахарова, в Питере был не один, а два митинга. На одном на фоне эмблемы «Справедливой России» Сергей Миронов призывал тысячу слушателей, собравшихся у елочки, к дубине народного гнева. Никого знакомого встречено не было — те, что собирались, сказали, что поехали на другой народный сход — к внесистемщикам. У них, наверное, повеселее будет. Тут на сцену взобрался бард, и я понял, что если в третий раз за три недели услышу несмешную песню про медведя и песца, меня вырвет. Но пока ехал к внесистемщикам, друзья прислали СМС — ой, тут фашики, такие мерзкие. То есть ты, говорят, приезжай, но не на митинг, а просто не виделись давно. И вот мы сидим, скучные такие, пьем чай. Чтобы поднять настроение, решили поесть еще лапши со свининой, баклажанов, говядины с бамбуком. Но все не радует глаз. Сплин, хандра. Мы одиноки в этом мире — и некуда податься честному человеку. Я пытаюсь как-то развеять хандру: вспоминаю, что в моей алконокии (ну, я же не москвич) есть радио, а по «Эху Москвы» как раз обещали прямую трансляцию с проспекта Сахарова. Врубаю. Встречаю взгляды друзей — такие, какие бывают только у кастрированных котов, которым показывают кошку с течкой (у кошек же есть течки, или это только у собак?). Не трави душу, выруби, Христа ради. И так тошно, а тут еще ты со своей счастливой Москвой. Все, кончился заряд, одним словом. {-tsr-}Да и на тот, внесистемный митинг, надо сказать, все готовы были идти только потому, что там обещали прямое включение с московского митинга. Что само по себе звучит так же дико, как когда-то увиденная мной в провинциальном городке афиша местного артиста оригинального жанра, пародирующего Максима Галкина. А ведь была мысль поехать в Москву, постоять на митинге тамошнем и вернуться обратно — передать столичную энергию землякам. А так выход, наверное, один: приезжайте лучше вы к нам. С Акуниным, Парфеновым, Навальным. Можно даже за деньги. Ну, или можно собрать митинг «за возвращение элит в Петербург». Кроме некоторых, конечно.