На дороге

ДАНИИЛ ТУРОВСКИЙ записал мысли железнодорожных проводников о пассажирах, жизни и стране, которую они перевозят

​***
Вот смотришь на человека: вроде адекватный, но начнет такое городить — детский лепет для взрослого человека. Таким людям хорошо бы себя со стороны видеть. Такую ахинею несут. Что называется, в психушке был день открытых дверей, вышли. С пассажирами приходится как с малыми детьми: давайте я помогу, давайте я переселю. Если я его ахинею не выслушаю, он может сразу на «горячую линию» обратиться прямо в Москву.

***
Неделями едешь не замечаешь — все в порядке. Потом в один день, а чаще ночью сидишь, когда все успокоилось, задумаешься, и понимаешь: кругом эти черные дома, эти огороды, эти столбы. Там какая-нибудь бабка одинокая. Что она там? А я? Это быстро проходит, приезжаешь на вокзал московский — там вроде бы и жизнь какая-то, и вроде не все так плохо. Но раз в месяц такое накатывает обязательно.

***
Железная дорога — это государство в государстве. Российские железные дороги уже развалили. Как страну. Ведь страна — это дороги. Теперь всё разделили, всё по отдельности: и локомотивные депо, и вокзалы, и перевозчики. Все это разделение замешено на деньгах. Всегда все связано с деньгами. Так удобнее, наверное, управлять потоками. Вы представляете, сколько денег я могу привезти с одного состава? Везу тысячу человек, плацкарт тысячу стоит, купейный — две, СВ — почти пять, вип с душем вообще двенадцать. Представляете, какие деньжищи? Миллионы рублей. Один состав. А сколько всего поездов ходит по стране?

***
У моего друга пассажир с самой посадки странно себя вел, а потом пролил бутылку спирта (откуда взял его еще?) в вагоне, закурил как-то, и вспыхнуло сиденье, потом его куртка, а потом полвагона. Но своими силами потушили, потому что так бы и сгорели тогда посреди леса.

***
Постоянно вожу губернатора одного. Не скажу какого. Он лысый и всегда читает «Московский комсомолец». Возим и артистов, и политиков. Политики группами ездят. И нормально, кстати, себя ведут. Отношусь к ним только как к пассажирам.

***
Пассажиры без конца буянят, налопаются в ресторане и дурят. Могут и окна разбить, драки постоянно. Тогда помогает милиция, которая у меня в сопровождении. Драки — когда едут фанаты, игра какая-нибудь, или дембеля. Едут же всевозможные идиоты.

***
Люди здесь общительные, потому что постоянно с народом. А на живого человека угодить невозможно — одному холодно, другому жарко, одному нужен кондиционер, другому печка.

***
Однажды на Новый год везли на елку три вагона детей-инвалидов, умственно отсталые были, плохо ходящие, глухонемые. Они потом написали мне благодарность на три листа. За них очень переживали. Все-таки вагон движется, они могут и упасть, и все на свете. Приходилось на верхнюю полку как-то их затаскивать, не купили им других мест. Я оттуда не вылезала. Глухонемые ничего сказать не могут, все им интересно, по сторонам смотрят, видят, я в погонах, подходили, прислонялись, обнимали долго. Это невозможно, нервов иногда не хватает. Всякие есть. Есть и кого жалко. Есть и кого выкинула бы прямо на ходу.

***
Ездят некоторые постоянно, чтобы потрахаться, любовники. Их дома ждут, а они носятся.

***
Вот есть поезд Москва — Ницца теперь, дорогой. Есть ресторан, тоже дорогой. Но что берут с собой? Картошку, курицу в фольге, едят ее руками.

***
Как говорится, нет плохой нации, есть плохие люди — они где хочешь есть. Вот все говорят, чурки — звери. Некоторые чурки — их не слышно и не видно, а русские выпьют пять капель, увидят в себе такого расиста, такого нациста и возникают: «Уберите их отсюда, мы с ними не поедем». Интересно, говорю, они такие же люди, у них такие же билеты, как у вас. Куда мне их деть? Что значит — вы с ними не поедете? Говорят: «Уберите в другой вагон». Вот идиотов всякой степени полно — ни сеять, ни пахать.

***
Работаю очень давно, с 88 года. Не знаю, почему пошел, может, и по семейной линии — и мама и папа работали на железной дороге в свое время. Я езжу по одному и тому же маршруту. Давно уже надоело, не могу. Но куда деваться? Тяжело было первые пятнадцать лет, а потом привык. Когда начинал работать, наверное, тянула романтика железной дороги, перевозить людей домой или из дому — по молодости что-то такое было. Молодые люди вообще романтично устроены, а потом вся романтика куда-то уходит, и остаются одни серые будни.

***
Во время терактов усилили милицейские патрули в поезде с двух до шести. Присылали телеграммы, что ни в коем случае никаких посторонних отправлений не брать. Ведь люди постоянно подходят: «Довезите конверт Глаше, Маше», «Ключи забыли, передайте». Недавно мужик принес запчасти для машины отвезти. Такие коробки в общем лучше не брать, кто знает, чего туда набьют, может, динамит. Возьмешь ее и взлетишь всем составом.

***
Мы не защищены ничем, звать тебя никак, и есть ты никто. Нас сравняли, и выше плинтуса мы не поднимаемся. Раньше за нас хоть профсоюз воевал. Сейчас — где это было видано — на собраниях разбирают анонимки, хотя жалоба должна быть с подписью, адресатом, чтобы можно было ответить. В анонимках пишут какую-нибудь муру про то, что вот проводник пятого вагона не вытер разлитый пять минут чай. И такое разбирают, вызывают к начальству. Там рассказываем нашу версию, все это пропесочивается часами, решается, что с нами сделать, лишить ли премии. У проводника она две с чем-то тысячи. Бюрократия прет семимильными шагами.

***
Когда в поезде заняться нечем, читаю детективы, которые навалены у нас. У нас тут общая библиотека, куда приносят всё — есть Пушкин, есть Донцова. Когда отпуск, все равно еду на поезде, а не в самолете, у нас же бесплатный проезд в любой конец страны. Можно выписать раз в год билет. Ездим по югам; бывает, вместе скооперируемся и поездной командой едем.

***
В Чечню один раз ездили в командировку еще в начале первой кампании, везли солдат и технику. Страшно не было, и под обстрел не попали, но только вот у нас на глазах танк скатился по сходням и придавил мальчишку-солдатика. Ездили до Грозного, но в него не пустили, там стрельба была, и стояли на полустанке каком-то. Родственников у меня нигде нет. Не работай на железной дороге, вряд ли бы я поехал в Нижневартовск и Воркуту. А по работе — везде, за эти годы не осталось города на карте, где не был. Вот в Нижневартовск приехали в два часа ночи, а там белые ночи. На улицу вышли — а там светло, как в пять утра. Там же карликовая тундра, елочки, елочки, сосеночки, смотришь из окна — как будто это мох бескрайний. Кругом нефтяные вышки, очень красиво факелы горят.

***
Я со своими тремя звездами — полковник железнодорожных войск и военнообязанный. Выше уже всякие генералы, это управление. Выше я уже не прыгну здесь, мне теперь только переходить в штаб. Мы все по первому зову. У нас сборы постоянно. На последних сборах вот мы чудили, проводили нам «Зарницу», прятали от нас что-то, мы искали, потом террористы пришли, а мы обезвреживали их. В итоге все закончилось шашлыками и выпивкой.

***
Путин? Медведев? О них никто не думает.

***
С продажи из буфета проводнику идет 3%. И, кстати, больше всего покупают не печенье «Юбилейное». Когда едут дембеля, они закупаются «Дошираком», могут и коробку, и две, и три уесть. Когда дети — тут сладости, конечно. Это я сдаю, как и деньги с белья, в кассу на вокзале. Тысяч пятнадцать с многодневной поездки выходит.

***
Всё, что в вагоне, — всё на проводнике материально висит. Люди тащат всё. Выносят сумки белья. Недавно вот бабуленька стоит на выход, у нее из сумки торчит простынь, ей проводник говорит: «Бабуленька, ты куда же простынь поперла?» — а она: «Здрасьте, я за нее сто рублей заплатила, я что же, теперь ее оставлю?» Если проводник недоглядел, она унесла, все это вычитается. И подстаканники по 350 рублей, их берут часто на сувениры, особенно иностранцы. Рот разевать нельзя, иначе весь вагон вынесут.

***
У нас про «Народный фронт» даже речи никакой не было. Может, соберут тогда собрание. Я видел про это по телевизору. Никуда вступать не буду. Какого фига? Если будут заставлять, я уволюсь: просто иначе как себе верить? А девочки-проводницы, может, и вступят. Им чего? Ты выгляни из купе, глянь в вагон, посмотри на людей, которые едут. Никакой фронт уже не поможет.

Автор — редактор журнала «Афиша»