Дружба как коррупция

OPENSPACE.RU проводит беспощадную ревизию кумовства и групповщины в среде художественной критики

OPENSPACE.RU проводит беспощадную ревизию кумовства и групповщины в среде художественной критики

Вполне возможно к ужасу читателей, многое в культурной жизни страны решается внутри плотных дружеских кланов, в которых на одной стороне за более или менее общее дело сражаются хорошо знакомые друг с другом люди: художник и его товарищ — пишущий о нем журналист. Но бывают еще случаи, когда критик предпочитает оставаться отшельником. Значит ли это, что он высказывается свободней?

OPENSPACE.RU решил поинтересоваться у некоторых заметных представителей критического труда, к чему обязывает их личное знакомство с предметом.

ЛЕВ ДАНИЛКИН («Афиша») вспоминает, при каких обстоятельствах ему удалось поссориться с одним известным русским писателем. ЛИДИЯ МАСЛОВА («Коммерсантъ») дает советы еще неискушенным коллегам, а ЭДУАРД ДОРОЖКИН («На Рублевке») пугает страшными историями из жизни глянцевого журналиста.

Обозреватели OPENSPACE.RU ЕКАТЕРИНА БИРЮКОВА и ВИКТОРИЯ НИКИФОРОВА тоже не остаются в стороне и выступают с краткой сводкой о том, как обстоит дело с коррупцией дружбы среди подведомственных им муз.

ЛЕВ ДАНИЛКИН. ИЗ ЗАПИСОК НЕПОДКУПНОГО
ЭДУАРД ДОРОЖКИН. КРЕСТНАЯ МАТЬ
ЛИДИЯ МАСЛОВА. ПО МИННОМУ ПОЛЮ
ЕКАТЕРИНА БИРЮКОВА. ПРОБЛЕМА ЧАЕВЫХ
ВИКТОРИЯ НИКИФОРОВА. ДРУЖБА? КАКАЯ ДРУЖБА?


ИЗ ЗАПИСОК НЕПОДКУПНОГО

ЛЕВ ДАНИЛКИН («Афиша») считает, что коррупция дружбы — это милые пустяки по сравнению с ежовыми рукавицами рынка

Пример из жизни

Были в моей жизни времена пославнее нынешних, и доводилось мне дружить с беллетристом Ч. Дружба наша, врать не буду, оказалась скоротечной, однако ж это были счастливые времена: визиты друг к другу на семейный манер, дарственные надписи затейливым шифром, застольные разговоры о литературе под бутылочку саке и конфеты из сушеного акульего плавничка. Было и приглашение на день рождения супруги мэтра, и, конечно, демонстрация новых произведений — как другу дома, вне очереди: что думаете, понравилось ли? Его тексты, предмет моего страстного увлечения, занимали в моем тогдашнем кругозоре изрядное место. Однако по долгу службы приходилось читать что-то еще, и вот однажды я наткнулся на сочинения беллетриста Ю., не менее специфические. Сочинения эти, во-первых, понравились мне даже больше, чем ч-ские, во-вторых, выяснилось, что Ю. впервые опубликовал их довольно давно, до пришествия в литературу Ч. Этот факт меня насторожил. Не получилось ли так, осенило меня, что мой друг Ч. попросту скопировал жанр, идею, героя и тип повествования у Ю., забыв сослаться на первоисточник? А что, очень может быть. Идея показалась мне перспективной. Явившись к добродушному Ю. в обличии интервьюера, я посредством хорошо замаскированных наводящих вопросов (так это, стало быть, было еще до того как... а не можете ли вы припомнить, дорогой вы мой человек...) выудил из него, что — вроде бы — много лет назад он дарил одну из своих книжечек поэту Г., который — внутренне возликовал я: ага! попался! — общеизвестно, является первейшим другом Ч., да что там общеизвестно, я сам видел его на том самом дне рождения. Никакими чужими книгами они, правда, не обменивались, но ведь могли же под столом, допустим, передать.

Цепочка была отслежена, и все стало мне ясно как божий день: орудует банда плагиаторов.

Разумеется, меня несколько смущало — плохо переваривающийся акулий плавничок как-то нехорошо вертелся в желудке, что человек, которого я собирался разоблачить, — мой, можно сказать, друг. Ну уж нет, сказал я себе, не станем уподобляться этим, из литературных академий, у которых все на взаимозачетах, один другого похвалил, а тот ему алаверды в интервью, мол, ценит больше всех его мнение, рука руку моет. Нет уж, к черту щепетильность: дружба дружбой, а служба службой. Я не из тех, кто станет молчать из-за такой глупости, как «отношения», если надо бить в набат.

Словом, у меня нашлось достаточно причин, чтобы разрешить классический конфликт долга и чувства в корнелевском ключе.

Как следует подготовив доказательную базу (выстроенную на неопровержимом «после этого — значит вследствие этого»), я обнародовал результаты своего журналистского расследования.

Последствия не заставили себя ждать — не прошло и недели, как мы столкнулись с моим «другом» Ч. на некоем мероприятии. До этого в таких случаях он привечал меня, мы образовывали плотную связку, и я наслаждался беседой с ним на протяжении всего вечера; может статься, льстил я себе, и ему было приятно переброситься со мной словечком. Предполагая в Ч. человека широких взглядов, я не стал забиваться в угол и двинулся ему навстречу, намереваясь, в случае возникновения щекотливой ситуации, вести себя по-ноздревски: сами знаете, нет у вас лучшего друга, как я. Вот спросил бы кто: — Данилкин! скажи по совести, кто тебе дороже, отец родной или Ч.? — скажу, Ч. Когда мы оказались на критическом расстоянии, он скользнул по мне взглядом, как по пустому месту, и прошел дальше.

Что ж: обиделся и обиделся, черт с ним, сам же виноват. Развели, понимаешь, кумовство, а когда кто-то назовет вещи своими именами, обижаются. Что ж, один, по крайней мере, плюс был во всем этом точно: теперь, когда дружба явным образом прекратилась, я мог ругать или хвалить следующие сочинения Ч., не задумываясь о том, чем это обернется для наших отношений.

Внутренний монолог о мафии

Правильно ли я поступил? Конечно, правильно, снова и снова убеждал я себя. В конце концов, мне платят деньги не за то, чтоб я скрывал обнаруженное, а за то, чтобы рассказывал читателям правду. Кто другой, конечно, сидел бы да помалкивал, тут ведь так у вас принято, вы — мафия, а я — не такой, шалишь, брат; я никому ничего не должен; я — честный, инкоррюптибль, шутки кончились, никто не уйдет от ответа.

Я видел, что происходило вокруг, все эти симбиотические союзы. Бондаренко славословит Проханова и Личутина, Немзер — Слаповского и Дмитриева; кто-то ведь должен прийти и сказать правду, что король, мол, голый. То, что как Слаповский и Дмитриев, так и Проханов с Личутиным в самом деле могут быть достаточно хорошими писателями и именно этим объясняется лояльность критиков, мне как-то не приходило в голову; да нет, не может же быть, просто они плохо борются с мафией.

Мафия: они пишут друг на друга положительные рецензии, посылают друг друга на книжные ярмарки, устраивают друг другу гранты... Что еще? Положительные, значит, рецензии... ммм... что же еще? Да пожалуй, все; это, может, раньше, там, дачу давали в Переделкино ну или печатали в обход кого-то еще, но сейчас вопросы такого рода уж точно вне компетенции практикующих критиков.

Да, С. И. Чупринин, пожалуй, мог бы сыграть дона Корлеоне, но является ли он им на самом деле? Да, весь этот «букеровский круг», современная версия «Массолита» и «Грибоедова», — хорошая тема для сатирика; но всерьез назвать это мафией, ля-пиоврой, на сицилийский манер, да еще воображать себя комиссаром Каттани? Какой черт меня дернул лезть «разоблачать» несомненно выдающегося писателя Ч.? Чего я этим добился? Правды? Так ведь нет, не было это правдой.

Да, если бы мы жили в идеальном мире, где последовательность поступков прописана в строгом алгоритме, то поступок мой можно было бы счесть адекватным, но в реальности? Где проходит грань между опасением принять взятку и паранойей? Между непредсказуемостью и отмороженностью? Между честностью и доносительством?



Концепция изменилась

Понятно, что коррупция дружбы — это дурно. Конечно, в идеале ни критику, ни писателю лучше всего не общаться друг с другом, никуда не ходить, а только писать тексты, а если им захочется побеседовать о своем предмете, о литературе, сделать это через посредников, потому что мало ли что они там попутно обсудят, вдруг договорятся. Но предлагать читателю, которого рецензент не предупреждает о своих особых отношениях с рецензируемым, подавать иск об обмане? Подписывать гневные письма против «коррупции дружбы» и требовать принятия мер против кумовства только потому, что кто-то выпивает с кем-то и затем получает чуть более благожелательный отзыв, чем он на самом деле заслуживает?

Понятно, что критик имеет право на «огонь по своим». Но правда ли, что критик — это кто-то вроде смершевца, который должен стрелять по этим самым своим (если мы говорим о дружбе, отношениях; а писатели, как правило, люди хорошие, интересные, с ними приятно дружить) при первой же ошибке?

И это во времена, когда акульи плавнички можно встретить не только в целлофановом пакетике, но и живьем — капитализм ведь: когда рядом коррупция настоящая, когда литературный обозреватель, публикующий рецензию на книгу некоего автора («читать обязательно!»), на самом деле является его литературным агентом! А ведь он пишет и на продукты своих конкурентов рецензии; вот это коррупция, по сравнению с которой всякая дружба, даже и с обменом борзыми щенками, кажется невиннейшей.

Пусть отправляют друг друга на загранконференции и книжные ярмарки. Пусть свои толкают своих. Пусть выпивают вместе и хвалят потом друг друга: лучше такие горизонтальные связи, остающиеся в пространстве, собственно, литературы, чем любые вертикальные, основанные исключительно на рыночном интересе. Да, это несколько азиатский способ ведения дел, однако при нем не так уж много пострадавших. Читатели? Но читатели литературы отличаются от среднестатистических потребителей, да и рецензии — это вам не билборды.

Конечно, хорошо бы литературное сообщество было полностью прозрачным, а мнения высказывались только объективные. Хорошо бы, только вот тот, кто решит стать полностью объективным, в конце концов вынужден будет отказаться от своих собственных услуг, квалифицировав свое мнение как слишком личное.

Объективный критерий в литературе только один: место в списке бестселлеров, количество проданных экземпляров.

И когда мы дойдем до такой объективности, вот тут мы еще вспомним про «коррумпированных дружбой» критиков, которые да, смотрели сквозь пальцы на ошибки, да, тянули своих, но по крайней мере до такой «объективности» не доходили.

Икнётся, ой икнётся тогда акулий плавничок.{-page-}

КРЕСТНАЯ МАТЬ

ЭДУАРД ДОРОЖКИН («На Рублевке») выпил не один литр дареного дорогого вина, прежде чем написать этот горький текст



В современной журналистике многое делается «по дружбе». И каждый вкладывает в это понятие что-то свое.

Самое необычное представление о дружбе — у рекламодателей и тех, кто хотел бы мелькать на страницах периодической печати, но не имеет возможности или желания оплачивать рекламные модули. У Валерия Меладзе по поводу дружбы рекламодателя с журналистом есть важное наблюдение: «В общем, ладилась нелегко дружба пламени с мотыльком». Вопрос, можно ли на самом деле дружить с человеком, с чьей руки пьешь и ешь и который при случае бравирует этим печальным обстоятельством, до сих пор не решен. Каждый выкручивается из такой ситуации в меру собственной совести, лицемерия и светскости. Большая часть подобных дружб действительно завязывается в светских декорациях, а заканчивается как раз в офисных — где-то на перепутье телефонных линий, в «отправленных», «полученных» и «черновиках».

Собственно, для очень многих компаний, особенно западных, с сотрудниками, кончавшими, так сказать, университеты, дружба с главными редакторами, фэшн-директорами, бьюти-эдиторами и прочими высшими чинами отечественного глянца стала еще одним понятным, законным методом размещения рекламы. Я абсолютно убежден, что, если порыться в luxury-бухгалтерии, там обязательно найдется строчка ассигнований на нужды дружбы. Она может называться «представительские расходы», «затраты на PR» или «прочее», суть от этого не меняется. Едва человек из поденщика глянца превращается в лицо, принимающее пусть мелкие, но решения, — его дружбы или хотя бы расположения начинают добиваться. И страшно обижаются, если дружбы не происходит. Полагают, что не происходит из-за того, что кто-то из конкурентов сумел подружиться раньше.

Тут следует, конечно, провести четкую грань между дружбой и чистым подкупом, также активно практикуемым в глянце, да и не только в нем. Дружба предполагает получение журналистом подарков — куда же без них, однако отнюдь не исчерпывается ими. Дружба — это и продолжительные душеспасительные беседы об ужасах нашего времени по телефону, и бизнес-ланч, на котором «о работе — ни слова», и «зачем тебе тратиться на гостиницу, если ты вполне можешь остановиться у моего третьего мужа», и совместные просмотры премьер А. Жолдака, и пьяные субботние поездки на Николину Гору, происходящие как бы невзначай («Ну, мы за тобой заедем, да?»). Короче, не все так просто.

Одна столичная дама нашла и вовсе удивительный способ привязать к себе мир женского глянца: она крестная мать детей сразу нескольких главных редакторов. Причем выяснилось это как-то случайно, в разговоре, когда обычно не общающиеся друг с другом люди вдруг оказались за общим столом. Ну, вы бы отказали крестной матери своего ребенка в крошечной заметке про новый чудо-крем для эпиляции?.. Я бы не решился. Стиснул бы зубы — и напечатал.

В деле дружбы с редактором конвейер неуместен. Я, например, абсолютно безразличен к таким проявлениям дружбы, как приглашение на частный тест-драйв с девочками нового «астон мартина» (уважаемая марка взята для примера), возможность прокатиться по Нюрбургрингу с пятикратным чемпионом «Ле Мана» или ужин с Маратом Сафиным или другим модным персонажем. Но умный рекламодатель знает мое слабое место: от приглашения на «Дон Кихота» с Васильевым–Осиповой я отказаться не смогу. Громы небесные пусть разверзаются, но всякий раз, когда эта пара заставляет втянуть животы от восхищения очередной зал, я должен быть свидетелем их триумфа. Вечер в Большом, дополненный дружеским ужином в «Мосте», не преступление ведь, правда?..

У всех нас есть любимые привычки: и «друзья» на то и друзья, чтобы изучить их лучше, чем изучили бы недруги. Главный редактор неподкупного издания для мужчин, никогда не соглашавшегося на так называемый «трэвел» — бесплатные журналистские поездки в обмен на публикации, попался на смешном. Одна преуспевающая арабская авиакомпания пригласила его на финал Кубка мира по футболу. От такого предложения невероятно свободолюбивый, гордый редактор, гроза рекламного отдела, отказаться не смог. Через некоторое время в журнале появилась страничка: в числе дел, которые необходимо было, по мнению свободолюбивого издания, сделать в наступающем году настоящему мужчине, был перелет бизнес-классом находчивой арабской авиакомпании. Совместная поездка на футбол, «го-о-о-ол» и пиво до упаду — это ли не настоящая мужская дружба, не ищущая оправданий и не нуждающаяся в них?..

Я и сам, поработав в глянце, стал смотреть на людей по-другому — вернее, не смотреть. Я стал их рассматривать. Вот милая Юля П. приглашает меня в гости на дачу. Дача чудесная, в Горках-2, шашлык из дорады, черт бы ее побрал, «Шато Мутон Ротшильд» рекой. «Ты позволишь прислать за тобой водителя?» Не пройдет и трех дней — жаждущие пиара ужасно нетерпеливы, — и Юля П. обиженным голоском маленькой княгини спросит меня, почему я так редко печатаю ее рожицу в светской хронике. Ответить правду — неинтересна, глупа, пустое место — было бы невежливо раз, и нелогично два. Дорада съедена, миллезимный шато выпит, шофер дрыхнет после смены. «Я считала тебя другом», — Юля П. обиженно кладет трубку. Хорошо, что дружба наша не зашла далеко и я отверг предложение ее отца «провести холостяцкую неделю» в Форте-деи-Марми. Боюсь, в этом случае милую рожицу пришлось бы впихивать непосредственно в логотип. Обязанности дружбы каждый понимает по-своему.{-page-}

ПО МИННОМУ ПОЛЮ

ЛИДИЯ МАСЛОВА («Коммерсантъ») дает несколько полезных советов молодому критику, которому только еще предстоит встретиться с героем своих рецензий за чашкой кофе

Тема «Как строить личные отношения с творцами и отделять их от профессиональных» заслуживает того, чтобы стать названием небольшой учебно-методической брошюрки для студентов искусствоведческих специальностей.

1. Самое простое, с чего можно начать во вводной части этого пособия, — посоветовать будущим критикам настолько долго, насколько это возможно, избегать знакомства с авторами критикуемых произведений. Однако при переходе от теоретической части курса к практической неминуемо следует признать этот прекрасный совет малоосуществимым на практике, да и вообще чересчур пуританским. Это все равно что советовать предохраняться от беременности посредством полного воздержания — гораздо интереснее выработать какой-то способ получать максимум удовольствия при минимуме риска.

2. Да, проще простого сидеть в башне из слоновой кости и, ничуть не стесняя себя в выражениях, изливать желчь в адрес приблизительно воображаемого, умозрительного автора, которого ты никогда не видел и вряд ли увидишь живьем. И совсем другое дело — чувствовать, что ты пишешь не то чтобы заметку, но по сути своей открытое письмо доброму знакомому и в этом письме надо совместить две несочетаемые вещи. С одной стороны, дать понять приятелю, что ты к нему хорошо относишься, но с другой — долг обязывает донести до общественности информацию, что в профессиональном смысле этот милейший человек оказался на этот раз несколько не на высоте. Чувствуете, как сразу повышается писательская ответственность и требования к нюансам? Тут как на минном поле: миллиметр вправо — потеряешь друга, миллиметр влево — приобретешь репутацию конформиста.

3. Единственный способ сохранить в этой ситуации душевное здоровье — это с самого начала внушить себе, что ни в первом, ни во втором случае нет ничего трагического. Если мы говорим о дружбе, то она на то и дружба, чтобы позволять говорить с друзьями более откровенно и резко, чем позволяешь себе с малознакомыми людьми. Тут даже есть резон не критику избегать знакомства с режиссером, чтобы сохранить свою «невинность», а наоборот: режиссеру не особо сближаться с критиками. Я, например, ощущаю в себе и пытаюсь с переменным успехом сдерживать панибратство. Кажется, что по отношению к знакомым кинематографистам ты можешь позволить себе большую развязность — в случае чего ты всегда объяснишь им за рюмкой водки, что не имел в виду ничего оскорбительного, или повинишься. А художники ведь как дети: они настолько же обидчивы, насколько и отходчивы.

4. И, наконец, в любом случае вообще не стоит преувеличивать так называемую «объективность» критики. Объективность, по-моему, представляет собой всего лишь минимальную степень субъективности, возможную в данный момент. {-page-}

ПРОБЛЕМА ЧАЕВЫХ

ЕКАТЕРИНА БИРЮКОВА уверена, что критик, который не хочет ходить за кулисы и улыбаться, рано или поздно оказывается в информационной блокаде

В отличие от подавляющего числа остальных критиков, музыкальные, как правило, сами немножко могут делать то, что делают их критикуемые. То есть музыкальные критики знают, что такое доминантсептаккорд, умеют прочитать партитуру, бренчат, выпимши, на рояле, и поют, пугая соседей, тенором или колоратурным сопрано.

Хорошо помню, как у кинокритика Юрия Гладильщикова просто деформировалась вся система координат, когда он услышал дуэт Татьяны и Ольги из «Онегина» в исполнении меня и моего коллеги Михаила Фихтенгольца. И поразило его совсем не то, что Фихтенгольц пел партию меццо-сопрано, а просто сам факт пения по нотам. Потому что люди его, Гладильщикова, профессии обычно не берут в руки кинокамеру, арт-обозреватели — кисть, а театральные специалисты не читают Шекспира, даже просто встав перед друзьями на табуреточку.

Такая, в общем, у нас особенность. Высшее или хотя бы среднее музыкальное образование, которое обычно имеет музыкальный критик, ведет к двум неприятностям. Во-первых, все считают, что ты стал таким, потому что у тебя не заладилось с игрой на фортепиано, скрипке или виолончели (самые традиционные «критические» инструменты). Во-вторых, те, с кем ты ездил (или мог бы ездить) когда-то на картошку (музыкантов тоже раньше посылали), вырастают, пробиваются на поверхность и становятся фигурантами музыкального процесса, о которых в какой-то момент наступает черед писать.

Вдруг оказывается, что сочинять надо не про далекого Ростроповича, а про твоего ровесника, с которым ты вообще, может, всю жизнь на «ты». Это довольно странное ощущение, к которому не сразу привыкнешь, — своего рода «кризис после тридцати».

Хотя, честно говоря, проблем с теми персонажами музыкального и музыкально-театрального мира, с которыми сложились наиболее доверительно-дружеские отношения (а они непременно ведут к рискованному стиранию грани между критиком и советчиком), у меня скорее нет. Наверное, потому, что полюбила я их в первую очередь за талант, и пока они меня не разочаровывают. Возможно, если начнут, то это уже будет какой-то другой кризис — скажем, «после сорока».

Проблемы есть с теми, с которыми я, скажем так, просто здороваюсь. Здороваться, перекидываться словечком, ходить за кулисы и чокаться бокалом вина — это тоже работа, как ни цинично это звучит. На самом деле проблема коррупции в нашей области — это проблема зависимости критика от доступа к информации. Не общаясь с музыкантами, их директорами и продюсерами, ты сохраняешь независимость, но не знаешь всех подводных камней. Если общаешься — все наоборот. Балансирование между этими полюсами и есть одна из главных хитростей профессии.

Другой тип заветной информации — это, как ни странно, концерт. Если он проходит где-нибудь далеко — в другом городе, в другой стране. В отечественных редакциях почти не заведено такого, чтоб никуда не ездить за чужой счет, а везде только за счет работодателя. Это не очень здорово, но такова реальность. А сидеть на одном месте — тоже неправильно.

Так что опять складывается сомнительная ситуация. Написать разгромную рецензию на какое-нибудь мероприятие, куда тебя его организаторы, допустим, несколько часов везли на самолете и после которого невозможно было уклониться от фуршета и братания с артистами, — очень непросто. Это как не дать чаевых в ресторане: имеет смысл только при условии, что ты больше не хочешь сюда возвращаться.

Соблюдение дистанции окончательно прекращается, когда кто-то из твоих коллег вдруг переходит на ту сторону баррикад и становится организатором музыкальных мероприятий. В моей практике был только один случай, когда человек после этого прекратил панибратские отношения с прежним журналистским цехом. Во всех остальных случаях как пили кофе, так и пьем, и дуэт Татьяны и Ольги не поем только из-за нехватки времени.

И, главное, ты не застрахован от того, что с тобой такое тоже когда-нибудь случится, что ты перебежишь на другую сторону. Но это уже, как говорится, совсем другая история — про то, откуда берутся продюсеры. {-page-}

ДРУЖБА? КАКАЯ ДРУЖБА?

ВИКТОРИЯ НИКИФОРОВА в целом сомневается в том, что в мире еще остались искренние привязанности



Вообще-то, кинокритик, кажется, больше свободен от принудительной взаимной любви, чем театральный критик. Вот в театре действительно дружат по-черному. Там с советских времен есть официальное выражение — «подружиться с журналистом». Это значит зазывать его на все премьеры, располагать в первых рядах, спрашивать «ну как вам, понравилось?», а потом мелодраматически обижаться, если, не дай бог, журналист недостаточно похвалил. Причем критик от театрального руководства зависит напрямую. Сегодня обругал — завтра тебя не пустят на премьеру. Стой у входа и стреляй лишний билет.

У одного замечательного — без шуток — режиссера была до ужаса придирчивая пресс-служба. Ее представители звонили в редакции газет и укоризненно спрашивали: «А почему ваш журналист в рецензии назвал имярека замечательным?» — «А как надо было?» — «Великим». Это говорилось на полном серьезе. Мы тогда почти так же серьезно решили, что следующая рецензия на спектакль этого режиссера должна выглядеть в духе Сорокина: сплошным текстом «гений гений гений», и так на полполосы.

В кинотусовке как-то проще. Здесь больше ротация кадров, все время появляются новые люди, зла друг на друга долго не держат. От фильма до фильма пройдет три-четыре года, режиссер весь в новом проекте и с горящим глазом дает тебе интервью, не помня, что ты о нем несколько лет назад написал.

В кино можно спокойно ни с кем не дружить и не думать, обидится ли рецензируемый. Что, кстати сказать, чистой воды иллюзия. Творцы обижаются вовсе не потому, что критик задевает их нежные чувства. Критику не стоит обольщаться и преувеличивать собственную значимость. Для творцов дружба с критиком чисто деловой контракт. Я тебе пропуск в тусовку — ты мне панегирик. Написал вместо этого памфлет — значит, нарушил конвенцию. И не надо про взаимную любовь. Этой любви придет конец, едва критик уволится из своего влиятельного издания.

Единственное, с чем у меня бывали проблемы в кинокритике – раз в год или два главный редактор вспоминал, что он тоже с кем-то там дружит. То есть он пересекся на каком-нибудь фуршете с великим режиссером С. Или с гениальным режиссером Г. И теперь не устает повторять, что это его лучшие друзья. А ты тут ненароком написал, что последний фильм гениального режиссера есть невнятная и нудная ерунда (ровно то же самое написала, кстати, вся европейская пресса, посмотрев его фильм на международном фестивале). Ну, тогда главный редактор вызывает на ковер и говорит, что вообще-то по поводу фильма полностью с тобой согласен, но ведь гениальный режиссер его друг. «Мы так не можем…» Что ж, мы отводим полосу под интервью гениального режиссера, таким образом типа перед ним извиняемся, и все, едем дальше.

Кинорежиссера вообще трудно обидеть, потому что у него нет рычагов влияния. Режиссер А., у которого я по какому-то мимолетному поводу брала интервью и шутя сказала «вы ведь гений», прочитав распечатку, дозванивался до меня по всем телефонам и требовал вставить это выражение в окончательный текст интервью. Я послала его к редакторам — это, мол, они выкинули. Те послали его на верстку — мол, текст уже верстается. А там его послали подальше и сказали, чтобы не мешал работать. А. утерся и положил трубку.

На самом деле коррупция дружбы — это чистой воды тавтология. Любая — ну ладно, поверим в то, что где-то в сельской местности дело обстоит иначе и там процветают идиллические бескорыстные отношения, почти любая «дружба» сегодня — это сложная система взаимообмена благами. Это могут быть сугубо материальные вещи. Мой муж «дружит» с механиком на автосервисе: тот хорошо делает жестянку. Я «дружу» с соседской няней: ей можно иногда подкинуть ребенка. Кинорежиссер М. «дружит» с влиятельным критиком Я., потому что она воспевает его в газете. В любом случае, честнее называть эту дружбу хорошим русским словом «блат».


Еще по теме:

Марина Давыдова. Хороший критик — смирный критик