Скорбное бесчувствие

ЕЛЕНА ФАНАЙЛОВА о взрыве в Домодедово

Теракт в Домодедово ставит ряд частных вопросов: о халатности службы безопасности аэропорта; о неспособности спецслужб предупреждать теракты путем внедрения агентов в потенциальные террористические ячейки; о политике России на Северном Кавказе; о международном и местном характере терроризма; о Рамзане Кадырове и Владиславе Суркове; о хороших медиках из «скорой» и хирургии; о плохих таксистах, поднявших цены на выезд из аэропорта, о хороших гражданах, поехавших бесплатно вывозить пассажиров, и о хороших руководителях «Аэроэкспресса», которые поступили так же; о не очень хорошем Собянине, который не стал общаться с журналистами, о хорошем Медведеве, который пообещал разобраться, и о плохом Путине, который обещал мочить в сортире, но так и не исполнил.

Наши перспективы: примерно месяц из Домодедово можно будет не бояться летать, на улицах ужесточится проверка документов у лиц кавказской национальности, произойдет очередная вспышка народной ксенофобии вплоть до стихийных столкновений на улицах. В 2012 году на выборах победит тандем Путин – Медведев в любой конфигурации. Перечисляю здесь разнообразные экспертные мнения из сети. Твиттер продемонстрировал невиданные возможности народной информационной реакции, мы имеем видеокадры сразу после взрыва.

Мой прогноз: этот теракт и эти жертвы будут забыты послезавтра. Ну, через неделю.

Один из главных фильмов перестройки принадлежит Александру Сокурову и называется «Скорбное бесчувствие». Тот же диагноз с невероятным постоянством ставит постсоветскому обществу Кира Муратова. Последний альбом Янки Дягилевой (1989) назывался «Ангедония». За прошедшие годы ничего не изменилось, ни привычный уровень общественного насилия, ни отсутствие сколько-нибудь серьезной на него реакции. Ничто не может заставить среднего русского человека испытывать сильные чувства (исключаем измены, внезапный опыт группового секса или столкновение с ментами на дороге, но это следует как можно скорее вытеснить). Русских взрывают вот уж скоро двенадцатый год (каждый может прокрутить в уме ленту терактов эпохи Путина), а до нации ни в ее широчайших массах, ни в ее морально ответственном крыле, в ее элите разных политических спектров никак не доходит – чувственным, персональным образом не добирается – опасность физического уничтожения. Исламский террор метафизически ничем не отличается от кремлевского или террора маленького начальника в офисе, этот террор и хоррор носит такой же вытесненный характер, это как будто не про нас. Верхи провоцируют третий срок для Ходорковского и прокладывают дорогу через Химкинский лес, низы молчаливо и безропотно умирают от гипертермии и сосудистых осложнений во время московских торфяных пожаров. Средний класс с вялой надеждой ждет сигналов от президента Медведева. Правый средний класс, объединившись с низами, выходит на Манежку, но его быстро усмиряют: власти пока не нужна эта сила (возможно, она пригодится в будущем). Радикальные анархисты, бунтари-одиночки в неприятных нам, благопристойным гражданам, лицах группы «Война» заключаются в заключение; так ведь и Ходорковский в этой логике оказывается вором, который должен сидеть в тюрьме. Лучше спорить о низком художественном вкладе «Войны» в художественное и сомнительных методах Ходорковского по обогащению, чем отдавать себе отчет: нужно бросить помогать власти, нужно прекратить принимать ее всерьез, нужно прекратить с ней сотрудничать, оправдывая свои интересы.

Культура и наука больше не имеют права функционировать так, как будто нет политики, экономики и идеологии. Больше не существует абстрактной красоты в искусстве и абстрактного гуманизма в медицине. Прекрасно, но недостаточно приехать на личном транспорте для бесплатного развоза граждан из Домодедово. Специалисты по срочной психологической помощи из института Сербского могут сколько угодно реабилитировать пострадавших для их бесполезной будущей жизни. Все это мы проходили в 2004 году в Беслане. Это порочная система. Маленькой личной сердечностью больше не компенсировать абсолютного зла реинкарнированного Уицраора насилия, его аппетиты растут, его уже не прокормить, он пожирает любые формы гуманности, пока она, бедная, пытается проявлять себя внутри системы. Империи, построенные на насилии, должны распадаться до основанья, не нужно цепляться за былое величие, следует уходить красиво, а не жалко, и это вопрос личной воли каждого гражданина империи. Нужно набраться смелости отдавать окраины и научиться жить как постколониальное государство, а не как постимперское и уж тем более постсоветское; в истории ХХ века примеров сколько угодно. Это если рассуждать о государстве, гражданами которого мы являемся и за которое отвечаем.

А о личном – только радикальное несотрудничество со всей системой государственного насилия, только объединение на неперсональных основаниях общественного сотрудничества и общественного сострадания, а не вкуса, корпоративных интересов, личной выгоды и даже (простите ради Бога) персонального сострадания погибшим и раненым может хоть немного сдвинуть ситуацию общественного договора между властью и народом: нефть – уровень жизни – ограничение свобод (при невмешательстве в частное пространство, если ты законопослушен). Эта конфигурация неуклонно ведет к коллапсу. В каких формах строить вышеупомянутое общественное сотрудничество – огромный вопрос. Пока на весах радикальной медиаманифестации мы имеем группу «Война», Ходорковского и «приморских партизан», с одной стороны (защищать их, повторюсь, общество не готово), и фонд «Подари жизнь» – с другой (жертвовать больным детям согласны немногие). Нормального выражения воли групп объединенных граждан пока наблюдается немного. Чирикова проходит по разряду безумной радикальной дамы под подозрением.

Но медленное движение есть.

Я могла бы рассказать далее несколько сопровождающих историй.

Один из опытов профессиональной поездки в Беслан в 2004 году – опускаю трагическую часть работы репортера – был тот, что северокавказский ислам (владикавказская мечеть, проповедь и разговор с молодыми мужчинами) – такой же постсоветский, то есть новодельный, бескорневой и прозелитский, как русское православие, и порождает молодых радикалов. Как сообщили мне позже компетентные коллеги, ислам в его ваххабитской интерпретации обещает социальное равенство, не хуже утопии коммунизма. Довольно привлекательно для бедного юноши с идеалами. И для девушки с убитыми братьями или старшими родственниками в анамнезе.

Вторая история. Когда я в 2008 году однажды обозревала по долгу службы прессу, меня поразила заметка в «Коммерсанте» о захвате дома одного из дагестанских радикалов. Ему было 30 лет, он был историком, кандидат наук, работал на Российскую академию наук как специалист по традиционному исламу и одновременно редактировал радикальную исламскую газету. В его доме, где он был расстрелян (без суда и следствия) вместе с женой и двумя малолетними детьми, было обнаружено большое количество литературы, оружие и наркотики обнаружены не были.

История третья. Я уехала вчера на электричке из аэропорта Домодедово за полчаса до взрыва, прилетев из Каира, где была туристом выходного дня. Там мой спутник, глядя на величественные мечети города, лишившегося иллюзий и амбиций, сказал: «Ислам следовало бы уважать, только сила способна воздвигнуть такие храмы Бога». В самолете было несколько молодых парней с ваххабитскими бородами; эти люди говорили по-русски. В Каир три дня назад летели похожие парни; с ними впереди меня оказался старик, аварец, участник Великой Отечественной, из обрывков разговора – рассказывал молодым о сталинской депортации чеченцев, они слушали как будто впервые.

Постскриптум. Не очень хочется спекулировать: что бы случилось, если бы самолет опоздал на полчаса. Вряд ли я попала бы в зону ожидания, то есть зону взрыва, но мне пришлось бы включиться по мере ограниченных сил и как бывшему доктору (медицинской клятвы Советского Союза никто не отменял, как и международной этики врачей), и как репортеру «Радио Либерти». Включиться с адреналином, но и со скорбным бесчувствием: можно помочь отдельному человеку, но нельзя помочь людям, состоящим в порочном сговоре по доброй воле.