Зураб Церетели: «Ругание идет»

Главный монументалист эпохи Юрия Лужкова объяснил ОЛЕГУ КАШИНУ, почему он жалеет своих критиков и почему отставка московского мэра никак не скажется на его судьбе

Имена:  Зураб Церетели · Юрий Лужков

– Вы, наверное, не ожидали от Владимира Ресина этой идеи – он вместе с вами ставил памятник Петру, а теперь предлагает его перенести.

– Вы знаете, я приехал сейчас из Франции и не слышал, что говорил Ресин. Я что слышал от него раньше – а он очень хорошо говорит и всегда говорил, что он любит Москву, любит Петра, всегда приятные слова говорил. Поэтому я сейчас ему не могу ничего ответить.

– А сейчас вы с ним не виделись?

– Нет, сейчас я слишком занят и ничего не могу сделать. У меня Академия художеств. Сейчас было заседание, вчера был президиум академии, за моей спиной сорок тысяч художников – и я останавливаю их, потому что если бы вы слышали их возмущение по Петру… У нас все люди образованные, понимают, что такое искусствознание, архитектурные решения, пространственные решения, объемные решения – они высказывают свои отзывы о Петре, дают и требуют опубликовать, и я их останавливаю: нельзя, нельзя.

– Почему останавливаете?

– Слишком длинная история борьбы против искусства. Как относились к Пастернаку, помните? А сейчас он Нобелевскую премию получил, и никто уже не вспоминает, что про него говорили. Потому что искусство требует времени. Поэтому я думаю, что в Москве просто идет продолжение той плохой концепции, которая была в ранние эпохи, в советскую эпоху. Я знаю людей, которые прошли сибирскую школу – художников ссылали в Сибирь только потому, что кто-то увидел портрет женщины и сказал, что таких женщин у нас не бывает.

Было сегодня заседание, обсуждали и поняли: не надо вступать в эти споры, просто идут амбиции, и все считают себя первыми.

– Это политика.

– Это политика, а мы занимаемся художественным процессом, сохраняем российскую школу художественную, на серьезных рельсах стоим, уже новые поколения приходят и удивляются: о чем говорят все эти люди? Вот сегодня выступал у нас 14-летний мальчик, красиво говорил про Петра.

Читать текст полностью – Но вы всегда были в политическом контексте, поэтому было бы странно, если бы о вас спорили только в художественных категориях.

– Я думаю, что сами москвичи так шагают, что пора перенести столицу в Санкт-Петербург. Вот такая у меня концепция. Потому что там, во-первых, есть традиция, когда искусство знают, есть традиция, когда человека защищают. Что такое, когда про меня за спиной гадости говорят, а смотрят в глаза – целуют, обнимают и говорят: «Молодец, молодец».

– Ну да, с Лужковым так же было. Как только его убрали, оказалось, что все его не любили. Какие у вас с ним сейчас отношения?

– Я был в Париже, сразу ему позвонил, когда его день рождения был. Очень много достойных качеств у Юрия Михайловича, а его окружение его продало и глупости теперь говорит.

– Поведение Ресина многих удивляет. Всегда был верным соратником, а потом вдруг начал опровергать Лужкова. Что вы о его поведении думаете?

– Нельзя так, нельзя. Меня удивляет, когда говорят, что Лужков своей волей Петра поставил. У меня есть документы с подписями, и Ресина подпись тоже там, есть фильм, как открывается памятник Петру, и все там на корабле стоят, и Ресин тоже. Потом Градостроительный совет – все подписи есть. Я же не придумал его размеры, я не придумал его место. Я помню, когда институт «Моспроект» развертку делал, там все единогласно говорили, что ранее в Генплане там стояла мухинская скульптура, большая форма там требуется по Генплану, там огромное пространство. Поэтому там такой размер.

Профессионалы дали мне этот размер, профессионалы дали мне это место, и, когда мне сказали, что вы должны делать до ста метров скульптуру, я, честно сказать, испугался, потому что это не так просто. Три тысячи с чем-то деталей соединить, конструкцию сделать, аэродинамическую трубу проверить, ветровая нагрузка, точечная нагрузка – это не так просто. От неграмотности что-то болтают, но все не так на самом деле.

– Вы думаете, до демонтажа дойдет или так разговорами и останется?

– Еще раз, я уже останавливаю этих людей, я не хочу, чтобы художники Сибири, Дальнего Востока, Урала, флот, маршалы, генералы – все... Я не хочу, чтобы они, как они хотят, сейчас выступили в мою защиту. Я беру все удары на себя, потому что нельзя. Надо спокойно жить и искусство делать.

©  Евгений Гурко / OPENSPACE.RU

Зураб Церетели

О тех, кто ругает, что я скажу? Слуха у вас нет, а вы аплодируете, кричите: ой, как хорошо звучит Чайковский или там Бетховен. А слуха у вас нет.

Искусство для вас – китайский язык. Что такое колорит, что такое объем, что такое пластика, вертикальные пространственные решения – ничего не знаете, но кричите. Пристали – большой. Но если бы я поставил маленького Петра, приставали бы – почему маленького поставили. Дайте возможность творцам самим разобраться.

– Но можно быть творцом, который сидит у себя в мастерской и продает на рынке работы, а вы же всегда имели особый контакт с властью, начиная с Шеварднадзе.

– Я вам объясню одну вещь. Все почему-то думают, что я сегодня родился. Мою биографию, если вы хотите ее знать, можно проверить – я с 1964 года общаюсь с властью. Я делал грандиозные большие объекты. Я был маленький, у меня галстука не было, и, когда надо было в горком прийти, там утверждали проекты, я не знал, как себя одеть и как привести себя в порядок. Но труд побеждает всегда – мои родители и мои педагоги дали мне всё. Поставили меня на правильные рельсы. Я делал и оформлял Пицунду, Адлер, Мисхор, Сочи, Ульяновск.

– Говорят, что все мозаичные автобусные остановки на трассах по всей стране – это тоже вы.

– Не говорят, а это факт!

– Сколько их штук?

– Я не считаю, даже порядок не знаю. Вы бывали у меня в галерее? Я и сейчас вам интервью даю, а одновременно наброски делаю. Это мой профессиональный крик души. Композиторы, которые со мной общаются, – они слышат музыку. Они выходят из комнаты и пишут музыку. Так же Андрей Вознесенский – бедный, ушел из жизни, мы с ним близки были... Он всегда... мы общаемся, а потом он выходит, а у него уже родилась идея, и он тут же пишет стихи, которые у него родились. Поэтому я хочу, чтобы вы правильно знали. Я работал в «Моспроекте» на девятом этаже. Оттуда с архитекторами вместе создали Пицунду, создали Адлер и много объектов. Потом меня Громыко назначил главным художником МИД СССР. И дал поручение – Бразилиа, Вашингтон, Нью-Йорк, Осака, Токио, Париж, Португалия – это была грандиозная школа.

– Это уже скорее работа не для художника, а для хозяйственника, нет?

– Нет-нет, это дизайн, это искусство. Я могу назвать себя прорабом, потому что никогда не играл ни во что. Главный художник – это у меня была такая должность. В Бразилии я один работал, а что я там делал? Огромнейшая панорама, двенадцать метров на шесть. Москва тогдашняя, огромная панорама.

Я огромную школу прошел, но это была здоровая эпоха в каком смысле – синтез архитектуры и монументального искусства существовал. А сейчас посмотрите – где монументальное искусство в России? ПТУ закрыли, техникумы закрыли, исполнительского искусства не существует. Поколение, которое грамотно может выполнить мозаику или витраж или увеличить скульптуру, – мастеров нет.

Я борюсь сейчас, чтобы восстановить ту концепцию, которая существовала: воспитать поколение творческих исполнителей в искусстве. Открыть факультеты или институт исполнительского искусства. У нас еще есть художники, которые умеют.

– Но если вы будете воспитывать поколение этих исполнителей, вы будете прививать ему свой вкус, правильно?

– Что значит «свой вкус»? Анатомия – это мой вкус? Азбука? Копию Рембрандта сделать – это мой вкус? Я был на первом курсе, когда меня отправили в Русский музей. Я был очень азартный, и я каждый день делал копии Рембрандта. На третьем курсе монументальная пластика у меня проявилась, меня отправили заниматься монументальной пластикой. Каждая эпоха рождает поколение. По-другому люди мыслят, по-другому кровь работает. Надо давать свободу, развивать индивидуальность. Творцов – тех, кто умеет держать в руках кисть, – тех я буду слушать.

– Но враги-то у вас не только из числа творцов.

– Я не могу назвать их врагами, есть люди, которые мне мешают. Есть зависть профессиональная, но это жизнь. Надо им красиво отвечать.

По телевизору показывали какого-то человека, который говорит, что он работал на флоте и сам отвозил Колумба сначала туда, а потом обратно. Я ответил ему прямо из Франции: вы почему врете? У меня юристы там, они обалдели.

– Колумб где сейчас?

– Монтаж идет, части находятся в Пуэрто-Рико, они там лежат, предварительные работы по монтажу. Это же авантюра – Колумб 126 метров, фигура – 40 метров. Голова Колумба в два раза больше, чем голова Петра. Как можно голову переносить с Петра на Колумба? Глупости же это. Когда против Лужкова придумали этот сценарий, что особый металл отправили и будем продавать, это вообще ужасно звучало. Я что, контрабандист? Надо бы с ними со всеми судиться, но у меня принцип: я не могу неграмотным людям больно делать, поэтому никого не трогаю.

– Как считаете, кто новым мэром будет?

– Я не знаю, не владею.

– Но если пофантазировать? Если у нового мэра будет свой любимый скульптор?

– Послушайте, дорогие мои, неужели Лужков решал без Градостроительного совета? Или Лужков решал без конкурса?

– Но он вас, по крайней мере до 2005 года, очень любил.

– Любил, любил. Но мэр города Нью-Йорка тоже меня любит! У меня пять скульптур стоит сейчас там. Он мне огромную награду дал, обнял и устроил грандиозный прием в мою честь. Не у себя в кабинете, а в музее! Пригласил всех, послы были, все были. И дал мне право пригласить с собой пятьдесят человек. Посмотри, какой щедрый! Это Нью-Йорк. Саркози – дал самую высокую награду, орден Почетного легиона. Потому что я там поставил четырех мушкетеров, Иоанна Павла II, Бальзака и сейчас на углу Елисейских Полей буду в конце года устанавливать одну вещь. По французской и польской просьбе. Я что хочу сказать – вы же должны радоваться, что Россия так шагает. А наоборот – ругание идет.

Владимир Владимирович Путин поставил камень по поводу того, что произошло 11 сентября. Ни одно государство не подумало увековечить память. Владимир Владимирович поставил камень, и я через год поднял 40-метровую слезу, ее поставили в Нью-Джерси. Три с чем-то тысячи фамилий погибших, слезы на глазах, люди приходят, молятся. Там написано: дар от российского народа. Клинтон выступал на открытии, и Миронов выступал от имени России. И Клинтон сказал: пусть Буш смотрит в эту дырку, которая была на месте небоскребов, а я буду открывать дар российского народа, потому что это благородный шаг. А здесь об этом никто не говорил, здесь Зураба Церетели ругают.

Мне очень жалко тех людей, которые искусства не знают, но начинают ругать. Вот в Санкт-Петербурге такого почему-то нет. Я там поставил Петра перед гостиницей «Прибалтийской» – эмоции у людей только хорошие. Я выставку там провел – люди приходят, подходят близко, потом отходят, смотрят, профессионально беседуют по колориту, по пластике. Очень культурный город.

Мой психоз в чем, моя потребность? Чтобы что-то создать. Сейчас по Пастернаку конкурс выиграл. С анонимными заявками. Градостроительный совет предложил напротив храма Христа Спасителя, в скверике.

– Но вы все равно были лицом эпохи Лужкова.

{-tsr-}– Это политическая провокация. Лужков – сколько он для театра сделал, сколько он для всех искусств сделал, он всегда приглашал творцов и вел с ними беседу. Был не только я – Рукавишников, Бурганов, Франгулян. Как будто только один Церетели. Наверное, просто у меня хорошая фамилия сама по себе.

Из тех, кто ругает, все ведь опозорились. Я останавливаю людей, они злятся, хотят меня защитить. Я в сорока пяти губерниях выставки персональные делаю. Слово благодарности, когда выезжаю из Москвы, везде звучит. А в Москве глупые люди погоду делают, мне их жалко.