Оцените материал

Просмотров: 14299

Как нас судили

Мария Семендяева · 15/09/2009
МАРИЯ СЕМЕНДЯЕВА расспросила одного адвоката и нескольких сидельцев, в том числе ЭДУАРДА ЛИМОНОВА, АРСЕНИЯ РОГИНСКОГО, СЕРГЕЯ КОВАЛЕВА и активистов запрещенной НБП, об их процессах и о процессе Ходорковского

Имена:  Арсений Рогинский · Кирилл Клёнов · Максим Громов · Михаил Ходорковский · Сергей Аксенов · Сергей Ковалев · Сергей Николаев · Эдуард Лимонов

©  А. Бильжо

Как нас судили
Сегодня открывается выставка лучших рисунков из зала суда, сделанных во время процесса над Михаилом Ходорковским (этот материал проиллюстрирован внеконкурсными работами, сделанными по этому случаю художником Андреем Бильжо).


В этой связи OPENSPACE.RU попросил вспомнить о собственном судебном опыте нескольких людей, переживших процессы, и ответить на два вопроса:


1. Что вас больше всего угнетало или угнетает в зале суда во время судебного разбирательства?

2. Что вас больше всего развлекало или развлекает?



Кирилл КЛЁНОВ (НБП)

1. Самое угнетающее — видеть своих родителей в зале суда. Человек на суде должен выглядеть бодро, а они начинают слезы ронять — это подрывает боевой дух. Грустно смотреть на родителей через клетку. А вообще — нет ничего скучнее судей. Они всегда говорят очень тихо или мямлят.

2. На нашем суде самым забавным был прокурор Цыркун. Он был такой сатана — ходил весь в черном, как гробовщик, постоянно дергался, как от нервного тика. Говорил он очень одухотворенно, я сам чуть не поверил в собственную виновность. Его знаменитая истерика — вот что было смешнее всего.


Максим ГРОМОВ (НБП)

©  А. Бильжо

Как нас судили
1. По нашему делу было больше десяти заседаний, и я на них провел примерно часов сорок. Рано утром тебя поднимают и, не дав даже чаю попить, запихивают в автозак, который ездит по городу и собирает других зеков по всем тюрьмам. Возвращаешься из суда всегда на том же автозаке, ближе к полуночи, поэтому есть такой закон: если человек приехал с этапа, ему всегда дают место, чтобы отоспаться.
Суда обычно ждут в следственном изоляторе, где сборка, куда заводят из камеры перед этапом на суд. Размером она метр на метр, и скамья такая, что на ней ни сесть, ни лечь нельзя. Есть и общие сборки, но они обычно для мелких воров и грабителей, у которых нет подельников. Вот там и сидят перед этапом на суд, ожидая машину по два—четыре часа. Вот, например, в Таганском суде такая сборка, что там не то что читать невозможно, там [так темно, что] у курящего человека видно, как окурок в темноте мерцает. Невозможно почитать дело и подготовиться. Три-четыре часа просидишь, а суд перенесли. И обратно в СИЗО.
В конце 80-х я окончил школу, и многие из моих одноклассников имели связи с криминальным миром. Но тогда у судей не было желания посадить человека за решетку за пустяковую кражу. Ведь если его посадить, он станет членом криминального сообщества. Суды таким образом защищали интересы государства. Сейчас же суд превратился в спектакль, растянутый на месяцы.
Это даже не царская, а гулаговская система — сделать человеку максимально плохо. Постоянно обыскивают, выворачивают наизнанку, это так и называется — «тревожить». Всех бесконечно мучают переездами. О каком деле можно думать, когда постоянно сидишь на бауле и ждешь перевода в другую камеру?

2. Весь наш процесс был сплошным балаганом. Однако развлечением его не назовешь — это была психологическая дуэль. Во время боя есть кураж, и да, меня это заводило, пусть и бессознательно.
Все мои знакомые уголовники вспоминали советские суды, когда еще не было клеток, а была такая деревянная перегородка. Вот сидишь, говорят, смотришь на это все, как на спектакль, и еле сдерживаешься, чтобы не рассмеяться. На нашем процессе была мама Кирилла Клёнова, очень стойкая женщина. Она нам даже пальцем грозила, чтобы мы не смеялись. Мы должны были вести себя не как мелкие уголовники, а как люди, сознательно выбравшие сложный путь справедливости.
Как бывший сиделец, я вижу, что Ходорковский идет в правильном направлении, развивается. Тюрьма если не убивает тотчас же, делает человека духовно выше и чище. Говорят, он что-то написал, чуть ли даже не превзошел Шаламова и очень хорошо зацепил суть лагеря. То, что он сидит в одиночной камере, — это к лучшему. Думаю, что уединение для Ходорковского более предпочтительно, нежели барак с зэками, которые ради УДО (условно-досрочное освобождение. — OS) бросаются на него с ножами.


{-page-}Сергей КОВАЛЕВ, правозащитник

©  А. Бильжо

Как нас судили
1. Эти вопросы по отношению к моему процессу не значат ничего. На таком процессе вы сидите в нескрываемо хамской имитации судебного процесса. Я видел настоящие судебные процессы, когда суд походил на суд. Однако это время прошло. Правосудия в нашей стране опять нет.
Сейчас идет суд над Ходорковским и Лебедевым. Обвинение занято бессмысленным делом. Я не очень владею нынешними процессуальными правилами и не понимаю, почему председатель суда не потребует от обвинения четкого и жесткого указания на то, какое отношение к обвинению имеют представленные документы. Быть может, потому, что на этом суде приговор зависит не от судьи?
Тоска слушать, как спор между Лебедевым и обвинением разгорается из-за грубых грамматических ошибок в переводе. Второй процесс, как и первый, — это имитация, вот что должно задевать наблюдателя!

2. Наиболее живыми стадиями являются судебное следствие и прения сторон. Остальное — банальности, лишенные интриги.
Лейтмотив этого процесса — нежелание выпускать подсудимых на свободу, ведь второй процесс противоречит первому. На первом, который был политическим, говорилось о неуплате налогов, а на втором идет речь о краже. Какие налоги? С украденного? Если бы речь шла о справедливости, стоило бы вернуться к первому процессу в порядке протестного производства. Но логику власти можно понять. Как их теперь выпустишь? Они уже показали, сидя, что вовсе не успокоились. Их претензии к власти сохранились, и они намерены проявлять общественно-политическую активность, используя те серьезные деньги, которые сохранились у них в собственности.


Эдуард ЛИМОНОВ, писатель

©  А. Бильжо

Как нас судили
1. Я был весь внимание во время моего процесса, всё записывал. Когда тебя судят, надо бороться за свою жизнь. Правда, наш процесс был в 2002—2003 году, судебная система с тех пор сильно деградировала.

2. Самая увлекательная вещь, которую я читал, — это материалы моего уголовного дела. Настоящий роман. Увлекательны выступления свидетелей — это живая человеческая драма. На моем процессе было 245 свидетелей. Мое дело было, конечно, более живым, чем дело Ходорковского, — там у нас были незаконные вооруженные формирования, незаконное хранение оружия, кто-то был агентом ФСБ.
Я ходил на второй процесс Ходорковского: читают монотонным голосом какие-то бумаги. Мне в этих бумагах мало что понятно, к тому же это не моя судьба. Не знаю, что чувствует сам Ходорковский.


Сергей НИКОЛАЕВ, адвокат

1. Что угнетает, а что развлекает? Все процессы наполнены одновременно и тем и другим, разделить их невозможно. Там не соскучишься, ведь надо работать и защищать человека. Будешь скучать — всё, дадут срок. Хотя бывает, работаешь, а человек все равно срок получает. И это не потому, что адвокат плохо работает. Вот, например, на процессе того же Ходорковского адвокаты ничего поделать не могут, и это невесело. Не знаю, кому там процесс Ходорковского кажется скучным. Мне он таким не кажется.

2. Бывают, конечно, забавные моменты. Однажды во время процесса судья читала газету. Я ей даже замечание сделал, попытался как-то образумить. Думал, она рассмеется, но нет, она возмутилась. Вообще в суде не без смеха. Причем я заметил, что самые веселые девчонки работают в уголовной канцелярии, а в гражданской все какие-то обозленные.


Арсений РОГИНСКИЙ, правозащитник

©  А. Бильжо

Как нас судили
1.Ваши вопросы ориентированы на современные судебные процессы, а наши старые несравнимы с нынешними.

2. В советской практике слушания по уголовным делам были короткими, хотя уже тогда были затяжные хозяйственные дела. Суд над демонстрантами на Красной площади продолжался один, может, два дня; суд над Синявским и Даниэлем продолжался два дня — а ведь это громкие процессы. Когда процесс идет два-три дня, интересно всё — показания свидетелей, слова обвинителей, но важнее всего — друзья, которых ты давно не видел и которые сидят в зале. Пожалуй, самое адреналинное — слушание приговора, а самое увлекательное — последнее слово. На современных процессах, имеющих хозяйственно-налоговый оттенок, всё иначе. Пример — процесс над Ходорковским и Лебедевым.
Это суд, в котором они косят под американцев. Там процесс длится год — у нас будет два года. Я с наслаждением жду момента, когда Ходорковский начнет оправдываться. Он будет говорить, я думаю, месяца два, предварительно всё обдумав (ведь в камере думается очень хорошо), чтобы даже людям несведущим стало всё понятно. И это будет самый увлекательный сюжет.


Сергей АКСЕНОВ (НБП)

1. Я провел в суде в общей сложности 8 месяцев. Самое утомительное — это процесс доставки из СИЗО в суд. Не знаю, наверное, у Ходорковского свой персональный шаттл.

2. Нет ничего интереснее, чем твое личное уголовное дело. Но процесс Ходорковского выглядит нудно. Кстати, я ходил на одно слушание, и меня поразило, что стол адвоката был заставлен желтыми цветами. Это, кажется, что-то означает. Либо скорбь, либо сумасшедший дом.

Ссылки

 

 

 

 

 

Все новости ›