Эмоция

За что мы, блядь, митинговали, зачем целовали жену, как в последний раз?

В обеденный час рабочего дня посреди клуба, торгующего едою по ценам пафосного ресторана, но обвешанного плакатами панк-группы De Dialectica Liber, чтобы состоявшаяся интеллигенция не чувствовала себя бездуховным мудачьем, молодая интеллигентная французская няня кормит сурового интеллигентного четырехлетнего ребенка равиоли с бататами и козьим сыром. Ребенок требует десерт, няня отказывается эти требования признавать, ребенок кидает вилку в стену и начинает с ревом колотить ногами по изнанке столешницы. Няня читает iPad. Подлетает официантка. Няня ласково отстраняет ее холеной рукой и спокойно говорит: «У нас все хорошо». «Я испытываю эмоцию», — вежливо говорит ребенок, на секунду прервавши скорбный рев и мерный бой. Официантка уходит. Ребенок возвращается к прежнему занятию еще на две минуты, после чего успокаивается — и с чувством выполненного долга начинает помогать няне решать кроссворд.

Вечером того же дня в том же самом клубе двое представителей состоявшейся интеллигенции пялят мозг голубоокой девушке с духовными запросами. Девушка приехала из Звенигорода в самый разгар Болотной и всего такого, ничего не знала, вдохновилась: Родина, молодость, свобода, красивые люди целуются под тонко составленными плакатами, — и вот теперь живет у двоюродной сестры, работает ассистентом сценографа в каком-то несуществующем театре, а по вечерам влюбляется во всех представителей состоявшейся интеллигенции по очереди, чтобы никого не обижать. За это состоявшаяся интеллигенция кормит ее чем-то таким и учит жить. «Я же вижу, что надо что-то делать! — говорит эта прекрасная девушка, скажем Настя, совершая птичьи движения возбужденными молодыми руками. — Я же знаю, что надо что-то делать! Это же моя страна! А у моей бабушки милиционер приходит проверять, почему соседи на кошек жалуются, и всегда просит чаю и специально печенье с собой уносит! Это же позор! Это же ужас! А я же ничего не делаю!» — говорит эта прекрасная Настя, интенсивно дыша молодой патриотической грудью в дешевом свитерке с хорошим вырезом. «Вы делаете, Настенька, делаете, — ласково говорит состоявшаяся интеллигенция, с ужасом представляя себе, что сейчас эта дуреха ломанется среди ночи что-нибудь делать и ее придется провожать после всего съеденного. — Вы же в театре работаете?» — «Да я какие-то бумажки рассовываю!» — «Это, Настенька, с примитивной точки зрения. А с метанарративной точки зрения вы, Настенька, делаете очень многое». Благодарная Настенька смотрит такими глазами, как будто ей мама спинку массирует. «А что я делаю?» — «Вы испытываете неподдельную гражданскую эмоцию. А с этого, Настенька, начинается изменение социальной атмосферы». — «Да я всего месяц там работаю! Там как все было, так и осталось, даже чайник в гримерке сгорел, так они ругаются, кто новый купит!» Настенька, птичка, побольше бы таких, как ты. Состоявшаяся интеллигенция подливает Настеньке еще немножко и начинает объяснять про изменение социальной атмосферы. И по мере этого долгого, немножко приспиртованного объяснения состоявшаяся интеллигенция и сама чувствует, что ее как-то попускает. Потому что на самом деле состоявшейся интеллигенции в последний месяц довольно-таки нехорошо.

Читать текст полностью Ах, декабрь: там твиттнешь, здесь репостнешь, тут на улицу выйдешь, потом в ЖЖ пост напишешь, аналитический, — ну и как-то всё отлично шло, очень деятельно. Вообще такой творческий подъем был на фоне подъема гражданского, правда, Паша? Ты читал поэму, которую Алик после митинга написал? — Все читали поэму, прекрасная поэма, Алик последний раз так хорошо писал, когда у него жена кусалась между второй и третьей госпитализацией. Тоже был большой творческий подъем, Алику даже дочка пятилетняя говорила с укоризной: «У тебя, папа, творческий подъем», — в том смысле, что очнись, надень штаны и покорми ребенка, полвторого на дворе. А Свен приезжал и сказал, что Россия обновляется прямо у него на глазах и он откроет тут детскую Школу Гражданского Сознания. И даже написал бизнес-план. Вы видели этот бизнес-план? — Да, видели, отличный бизнес-план, у Свена явно такой был прекрасный творческий подъем, его муж говорит — он даже цветы поливал впервые за двадцать лет брака. А декабрьский комикс Марьяшин видели, где Навальный читает налоговую декларацию Геббельса? — Ой, да, видели, истерически смешной комикс, а главное, в нем проговорены всякие важные метанарративные вещи. Такие и сякие. А у Алика в поэме, кстати, тоже проговорены очень важные метанарративные вещи, такие и эдакие. И, к слову об эдаких, Яня в декабре решил, что будет у себя в этом самом ставить балет «Сон состоявшегося интеллигента о девятнадцатом веке». Там Пушкин в прозрачных штанах. Это метафора обнаженности публичного интеллектуала перед бессовестным обществом. Словом, у Яни в декабре был такой творческий подъем, что он два раза зашивался. Ах, декабрь, декабрь! Столько всего делалось, столько было точек для приложения сил. В декабре даже у НТВ был творческий подъем. В декабре даже у нас был творческий подъем, весна сознания. В декабре даже наша стерилизованная кошка забеременела.

А в январе как жить? Что репостить, про что твиттить, к кому под окна темницы носить суши и органический зеленый чай? Состоявшаяся интеллигенция испытывает тяжелое чувство, смешанное с некоторой растерянностью. Уже написан гениальный стишок, песенка спета выдающаяся, сыграна на сцене несуществующего театра Маргарита из «Месяца в Дахау» (потрясающе сыграна, как в последний раз в жизни: а вдруг завтра аресты и все такое?) — столько всего сделано, короче говоря, на волне этого декабрьского подъема, так все выложились... А кругом по-прежнему пиздец. Пиздец же кругом же по-прежнему же ж! Милиционер ест бабушкины печеньки, Можайка по три часа стоит, Яня опять расшился, Родина, сука, смотрит ледяными белесыми глазами на каждого, кто зябко пробегает ее заснеженными переулками: «Что, довел кошку, гребаный интеллигент?..» А-а-а-а-а-а! По телевизору передача «Давай поженимся», сваха (сваха, блядь!!!) говорит прям вот этими словами: «Если у него попка как орех, я сама за него замуж выйду». Как жить в этом метанарративе? Откуда питать надежду? За что мы, блядь, митинговали, чего ради носили по площадям плакаты с цитатами из Кьеркегора без единой пропущенной запятой, зачем целовали жену, как в последний раз? Свен! Где твоя школа? Алик! Где твоя поэма?..

«Подождите, ребята, но ведь это тоже очень важно, — вот это самое состояние, — говорят друг другу представители состоявшейся интеллигенции на вечере гражданской поэзии, устроенном для сбора новых средств на плакаты с цитатами из Кьеркегора. — Давайте не будем обесценивать это состояние, зачем? И вообще, вы что, хотите, чтобы было быстро? Вам мало было быстро? Нет, не надо быстро. Быстро только из Звенигорода в Москву переезжают, а социальная атмосфера меняется медленно. Как именно меняется? Настенька, Настенька, вы задаете такие хорошие, важные вопросы. Вы, главное, пейте, что же вы не пьете? Нет, не надо идти стоять в одиночном пикете, это ничего не даст. А гражданская эмоция — она даст. Подспудно, но неуклонно. Понимаете, Настенька? Ну, зато мы понимаем, слава богу». Состоявшаяся интеллигенция действительно, слава богу, понимает. И правильно же понимает — это работа ее: менять метанарратив, писать стишок, играть Маргариту, подбирать цитаты, жен целовать, как никто другой не умеет. Просто очень трудно мыслить метанарративом, когда хочется уже в морду кого-нибудь двинуть — и чтобы все стало хорошо наконец. Но мы не такие люди! Мы, к счастью, совсем другие люди. Мы можем больше, чем в морду двинуть! Просто очень медленно. И это состоявшаяся интеллигенция тоже понимает. А Настенька — нет.

При таком раскладе, конечно, удерживать в себе сильную гражданскую эмоцию каждый божий день трудно. А чувствовать себя желтым земляным червяком — легко. Сопротивляться этому внутреннему разладу легче, конечно, группой, чем поодиночке. Вот вечером выходного дня состоявшаяся интеллигенция собирается в большой красивой квартире кинорежиссера К., чтобы поддержать в себе гражданскую эмоцию новым, высокоэстетичным методом: при помощи булавки, бабушкиной хрустальной конфетницы и остроумной черной открытки с надписью «смерть есть». Дым наполняет конфетницу очень красиво, бабушка, выпускница Бестужевских курсов по классу анархического фортепьяно или чего-то такого — ну, как все бабушки состоявшейся интеллигенции, — безусловно, заценила бы. Обсуждаются две темы: самодостаточность такого метода поддержания гражданской эмоции («Реально, пыхнул — и сидишь, в это же самое втыкаешь!») — и понимаемая всеми недостаточность собственной вовлеченности в революционные процессы. Нет! Достаточная, достаточная вовлеченность. Но, увы, метанарративная какая-то. Театральный критик Т., хвастун и выскочка, сдавленным от дымовой конфеты голосом сообщает, что у него явно мобильный прослушивают. Другие представители состоявшейся интеллигенции ревниво замечают наперебой, что у всех мобильный прослушивают. У всех мобильный прослушивают, всем звонят ласковые оперы для профилактических бесед, ко всем недавно приходили на дом и чуть не получили от стотрехлетней бабушки-анархистки пулю в лоб из верного браунинга, подаренного ей Савинковым после ночи политически насыщенной любви. Все, короче, на передовой линии борьбы с режимом. Если у кого не прослушивают, тот кричит больше всех, чтобы не догадались. Потому что трудно принадлежать исключительно метанарративу, все же живые люди. «Кстати, Катя тоже писала в прокуратуру, чтобы освободили политзаключенных, а ей еще никто не угрожал», — все так молчат, как будто Катя написала «метанарратив» с одним «р».

Катю, между прочим, почему-то сегодня не позвали — не надо говорить, что у либералов нет классового чутья, у либералов оно охуенное, просто иначе устроено, чем у нормальных людей. Нормальный человек тебя классово ненавидит за то, что именно ты любишь, а либерал тебя классово любит за то, что именно ты ненавидишь. Гражданская эмоция — она такая, биполярная. Пашенька, выдохни, тебе нельзя столько держать, у тебя завтра съемка. Кого Пашенька снимает? — Пашенька снимает одного очень, знаете, реального кандидата в лидеры оппозиции, не нищеброда, а такого, ну, человека, понимающего механизмы. Съемка в лесу за городом, в мраморном дворце, построенном для охоты на дикого кабана. Такая, значит, официальная версия. Там, ребята, восемь метров колючей проволоки и ров с кольями, — видимо, на случай, если чеченская родня кабана придет мстить или что. Вам всё хаханьки, а он просто понимающий человек; человек, понимающий механизмы. Вообще-то состоявшаяся интеллигенция за механизмы, в механизмах ничего плохого нет, мы же сторонники всего систематичного и рационального. Но этот самый кандидат все-таки беспокоит состоявшуюся интеллигенцию. Нет, не то что он недостаточно сильно любит Родину — тут дело в обратном: нам кажется, что он недостаточно ненавидит Путина. Вот как-то мы не чувствуем исходящих от него волн ненависти к Путину, понимаете? Пашенька, выдохни наконец, ты уже зеленый, хватит. Случайно затесавшийся в группу состоявшейся интеллигенции предприниматель Г., хозяин крупной мясной фабрики, говорит милые глупости: «Но он же способен принести в эту историю свои ресурсы!» Человек не понимает, реально. Давайте улыбнемся этому славному человеку. «Ну, хорошо, а вот кандидат N чем плох — он очень круто интегрирован, знаете, в финансовую среду, он может кой-чего в смысле экономики». — «А как именно он ненавидит Путина?» — «Аж не здоровается». Состоявшаяся интеллигенция презрительно выпускает дым из носа. Не здоровается! Это Москва, полгорода в разводе с другой половиной города, кто тут вообще с кем здоровается? Большое дело. «Ну ладно, а если взять кандидата R? Он с людьми разговаривать умеет по крайней мере». — «Ненавидит-то Путина он как?» Предприниматель Г. тоже свою мясную фабрику не в песочнице нашел, он быстро учится: «Говорят, как увидит портрет — так у него кровь носом идет». — «Да, этот, может, и ничего...» — «А если по телевизору увидит, то у него волосы на ногах выпадают. Такая интересная идиосинкразия». — «Да, это, может, и вариант... Киньте нам мейлом, как его зовут...» Пашенька наконец выдыхает, клубится под потолком пропущенная через себя гражданская эмоция, наполняя гражданскую атмосферу легкой отстраненностью от действительности. Ребята, кто-нибудь есть хочет? Можно равиоли сварить.

Далеко, далеко до февральского шествия, действия, постия, твиттия. Долго, долго тянется в Москве январь. Медленно, медленно меняется неуклонными трудами состоявшейся интеллигенции косный, глухой метанарратив. Много съедено равиоли, спрятана в творчески разрисованный {-tsr-}детьми при нашем полном поощрении буфет бабушкина медитативная конфетница, написан гениальный стишок, исполнена на терменвоксе выдающаяся гражданская симфония, проведено четыре круглых стола и две конференции по вопросам дифференциации общественного сознания в рамках презумпции общественного недомыслия, — а за окном все равно минус восемнадцать, жадные коррумпированные застройщики с шести утра ебут родную землю отбойными молотками, соседский ребенок орет за стеной на французском: «Вы мудаки, у вас нет будущего!», КГБ не приходит в гости, не отнимает наши печеньки. Кошка блюет, томит грудь гражданская эмоция. Мы стараемся, честное слово. Просто очень трудно, когда всё очень медленно.

И очень холодно.