4. Симонов

МАКСИМ СЕМЕЛЯК о владельце легендарного московского музыкального магазина «Трансильвания»

Имена:  Борис Симонов

Сперва был голос — с грузными интонациями британского полковника из киплинговской прозы. Голос раздавался на «Радио 101» по вторникам в одиннадцать часов вечера в самой середине девяностых годов. Передача называлась «На графских развалинах» и начиналась с русско-украинско-английского джингла: «Да вы знаете, кто такой Борис Симонов? Он уберет всех!» В течение часа заявленный диктор обходительным, но не терпящим возражений тоном повествовал о старинной англо-американской музыке, которая ложилась на слух натуральным бременем белого человека — по крайней мере, слушая Лесли Гор, Лу Кристи, Джонни Престона и прочий доселе не слыханный материал, я в свои двадцать два действительно ощущал себя дикарем.

Симонов в основном занимался ироничным просвещением публики, иногда пускаясь в тактичные воспоминания. Однако за этой вполне объективной подачей прослушивалась невероятно личная, однократная и совершенно непригодная для подражания история. Для сравнения: Гарик Осипов, заправлявший на той же радиостанции флагманской передачей «”Трансильвания” беспокоит», давал в эфир куда более соблазнительную и разноликую музыку, снабжая ее поразительно звонкими и вдохновляющими комментариями, — но как ни странно, ему как раз можно было — и хотелось — подражать (собственно, поэтому он и обзавелся в те годы неким подобием учеников, тогда как Борис ограничивался скорее покупателями). Гарик тогда в некотором смысле моделировал музыкальную моду — его уникальный микс из итальянской эстрады, Шеваловского, Motorhead и Allerseelen как нельзя лучше соответствовал середине девяностых. Боря же скорее заводил музыку на вырост — стройность и логику некоторых его эфирных построений я могу оценить по достоинству только сейчас, пятнадцать лет спустя. Больше всего в передаче мне нравилась ее эмоциональная двусмысленность, когда циничный доклад сохатого столичного бонвивана вдруг наполняли нотки бесконтрольного восхищения музыкой и сила знания мгновенно подменялась слабостью обожания.

Хотя позывными «На графских развалинах» служил «Boris the Spider» группы The Who, заочно я представлял Симонова скорее как героя песни Анри Сальвадора по имени Boris Borovitch. Примерно таким он в жизни и оказался. Ему тогда было сорок пять, но мне он казался не то чтобы старше, а как бы главнее своих лет. Симонов вообще человек без возраста — сплошь стаж и эмпирия.

Его магазин пластинок «Трансильвания» тогда располагался в подвале напротив несуществующей гостиницы «Минск» — больше нет ни того подвала, ни гостиницы. Внутри царила атмосфера процветания и мракобесия. Компактов было столько, что места на полках не хватало, и они стояли в проходе в коробках. Кроме того, там продавались захватывающие по тем временам VHS — например, из серии Redemption, Роллен, Франко, Ривз и прочее параллельное кино. В новом помещении картину дополнил отдел книг издательства «Арктогея».

«Трансильвания» напоминала семейную тратторию, где хозяину виднее, чем тебя накормить, а уж тем более напоить. Десятки раз я приходил за одним, а уходил с совершенно другим — Борис внимательно следил за формированием вкуса. Некоторые вещи мне просто не удавалось купить, он вырывал из рук одни компакты, взамен совал другие. Отказать ему было невозможно. Действуя по принципу «искушай и властвуй», он произносил всего несколько слов: «Это у тебя есть? В обязательном порядке!» Иногда, видя мое замешательство, ласково добавлял: «Возьми — это хорошие ДОРОГИЕ пластинки».

Я однажды подсмотрел, как хозяин «Трансильвании» обменивался пластинками с Алексеем Плюсниным, по прозвищу Плюха, — куратором фестиваля «Скиф». Филофонические атланты расправили плечи, нависли над стопкой винила и принялись торговаться. Я в жизни своей не видел, чтобы люди так отстаивали свои интересы. Никакие «быки» и «медведи» Уолл-стрит не смогли бы сравниться с этой парой; благодаря им двоим все торговцы мира, кажется, в тот момент заслужили право перехода в касту жрецов и воинов.

Я до сих пор не могу понять, от чего я получал большее удовольствие — от прослушивания свежекупленных пластинок или монологов хозяина. Язык у Симонова подвешен, как колокол, поэтому даже самая ленивая и ненамеренная шутка в его устах приобретает звучную площадную мощь. Никогда в жизни я так не смеялся, как в процессе совместных заседаний в «Трансильвании» с Борисом, Гариком Осиповым и Костей Жабой, когда косяком шли рассказы, преисполненные какого-то скабрезного акмеизма, про попойки в бывших советских республиках, особенности музыкального собирательства или человека по прозвищу Медовый Звук. Пересказывать их бессмысленно — тут все дело в тембре, интонации или выражении лица, какое, например, появлялось у Бориса, когда он заставал меня за попыткой купить, например, диск группы Les Reines Prochaines: «Что это у тебя? А-а-а, Проханов…». Ценитель Ивлина Во, он умел быть предельно афористичным («слушать “Битлз” — это как всю жизнь наслаждаться таблицей умножения»; «множитель согласных» — о Высоцком; «тяжело мне в жизни, гомофобу и женоненавистнику одновременно»). И хотя серьезные разговоры о музыке мы вели редко, я помню, как он однажды прочитал мне впечатляющую мини-лекцию о том, что общего у группы Faust и оркестра Билли Мея.

«Трансильвания» всегда напоминала диковинную оранжерею, с ее голландской тюльпан-психоделией, чемоданами Далиды и лучшими образцами стиля «новелти». Магазин был всегда переполнен пластинками, которые казались непродаваемыми (особенно по таким ценам); венцом коллекции служил огромный короб довоенных песнопений каких-то канторов. Симонов в первую очередь торговал тем, что ему интересно, и этого не скрывал. Со вкусами покупателей особенно не считался. Я помню, как лет восемь назад тогдашний главред GQ Алексей Зимин покупал дорогостоящую коробку Генсбура. Симонов подошел к кассе, подождал, пока пробьют чек, после чего ласково осведомился у в общем-то малознакомого на тот момент человека: «На хуй это тебе?»

И тем не менее все работало, подчиняясь законам какого-то метафизического маркетинга. Приходили безумные клиенты-коробочники, метя все подряд, тут же участники группы «ЧайФ» приобретали свои собственные диски, П.Н. Мамонов закупался группой Psapp, да мало ли было безумцев. Организация и упорядочение этого глубоко иррационального мира — целиком и полностью симоновская заслуга. Тут, естественно, сказались и опыт общения с виниловыми баронами семидесятых, и пребывание на посту председателя союза филофонистов в ДК Горбунова. У него, пользуясь словами большого поэта, была «прекрасная фамильярность с миром реальных вещей».

Однажды Б.С. сказал мне: «Ты слишком объективен там, где вообще никаких критериев быть не должно. И наоборот: там, где должны быть критерии, ты слишком пристрастен». Это каким-то образом относится и к «Трансильвании» тоже. В репертуарной политике он придерживался одновременно двух противоположных стратегий: с одной стороны, делал ставку на взыскательную публику, с другой — резонно полагал, что в магазине должно быть все. Он всегда ревностно выслушивал мои рассказы о европейских лавках и лично следил за пополнением репертуара, выискивая самых курьезных представителей. Я помню, как Симонов однажды изучал за компьютером каталоги соответствующих лейблов и, встав перед необходимостью заказать компакт группы под названием Captain Hedgehog, наконец не выдержал и простонал: «Ка-пи-тан Еж!»

Пресловутый капитан Еж был частью «японского» проекта «Трансильвании». Лет десять назад, обнаружив некий канал поставки, Симонов принялся в количестве заказывать разнообразных японцев, а я их так же в количестве скупал. Расчет происходил следующим образом. Я приходил в лавку, Б.С. ставил передо мной коробку и говорил: «Ну, давай пятьсот долларов для ровного счета». Я уносил короб, не глядя на содержимое. Чего там только не было; я помню, что сломался на семидесятническом японском глэм-рокере по имени Monsieur. Это был уже никакой не ритейл, скорее натуральный обмен — именно этим ощущением и была сильна «Трансильвания». Я никогда не набивался Борису в ученики (хотя в музыкальном плане он поведал мне очень многое), мне всегда нравились наши с ним отношения «продавец — покупатель», от них веяло чем-то содержательным и по-своему романтичным. «Все на продажу», — неплохой, в сущности, лозунг, по крайней мере если речь идет о пластинках.

Когда я работал музыкальным обозревателем «Афиши», то в какой-то момент, заручившись поддержкой тогдашнего главреда Сапрыкина, предложил «Трансильвании» нехитрый бартер: диски в обмен на рекламу. Реклама должна была выглядеть как рейтинг самых продаваемых пластинок. Это был, наверное, самый выгодный для рекламодателя бартер в мировой истории — за полдесятка дисков в месяц «Трансильвания» раз в две недели получала модуль в самом популярном на тот момент городском журнале. Реклама сработала — народ приходил с вырезками из «Афиши», продажи поднялись, Борис был доволен. В какой-то момент он вызвал меня на деловой разговор. «Смотри, — он начал издалека, — вот вы же печатаете наш логотип, пишете про наши диски». Я кивнул. «То есть это фактически наша реклама», — осторожно уточнил Б.С. «Ну да», — согласился я, еще не понимая до конца, к чему он клонит. «Таким образом получается, — уже значительно увереннее продолжил Борис, — что вы используете информацию о “Трансильвании”, а мы ничего с этого не имеем». Тут до меня наконец дошло. «Вы что же, — говорю, — Борис, хотите, чтобы “Афиша” ПЛАТИЛА вам за то, что печатает ваши же рейтинги?» Его ответа я не расслышал из-за раскатов собственного смеха.

Содержание рейтинга — это отдельная история, точнее, песня. Если верить выкладкам «Трансильвании», то какой-нибудь оркестр Соломона Шварца продавался в десятки раз лучше, чем, например, Radiohead или Metallica. Однажды я поинтересовался, на основании чего, собственно, складывается такая статистика. Боря торжественно объяснил: «Да я просто беру список продаж за последние две недели и на первое место всегда Гарика вписываю, а потом уже всех этих евреев — Элтона Джона, Леонарда Коэна…». Эта беспримерная рекламная кампания продолжалась почти год, до тех пор, пока основной инвестор «Афиши» не обратил внимание на необычный оранжевый прямоугольник в правом нижнем углу рубрики CD, где альбом группы «Сосновый воздух» на девять из десяти возможных позиций опережал Мадонну. Он коротко попросил, чтобы впредь подобных чартов в его журнале не возникало, — хорошо хоть, что в детали сделки его не посвящали.

Лучше всего в «Трансильвании» бывает по окончании рабочего дня — при закрытых дверях и накрытом столе. Это похоже на ночь в музее восковых фигур: электрический свет, больше похожий на лунный, заливает слитки молчаливых компактов; тут же притаился остывший казан с пловом, щедро усеянным барбарисом (фирменное Борино блюдо). Хозяин бродит по пустому магазину, выуживает с полок компакты и с характерным пергаментным треском вскрывает их — так, должно быть, трещат потревоженные мумии. Он поочередно ставит Сэмми Тернера, Адама Фэйта, Джонни Бернетта, тяжело опускается на стул и с увлажнившимися глазами вслушивается в музыку, которой он щедро готов делиться с каждым, но которая по-настоящему понятна только ему одному. В эти мгновения он становится похож на пушкинского гробовщика, созывающего огромный хор давно замолчавших певцов. И в этой почти медиумической способности взывать к музыке вся сила и суть его предприятия по имени «Трансильвания». Однажды Б.С. сказал: «Рай — это не что-то такое с крыльями и цитрами, а магазин, где бы продавались пластинки, которые можно купить за деньги, заработанные за один день. Вот и все. Вот почему я никуда не уехал и ничем не занимаюсь — а на хуя мне рай, когда он и сейчас есть?»

Когда говорят, что все проходит, а музыка остается, я вспоминаю свою собственную коллекцию, давно лежащую более-менее мертвым грузом. На самом деле если что и остается, то это как раз не музыка, а человек, который сидит на стуле перед включенным проигрывателем и видит свою работу в том, чтобы постоянно оживлять эти мириады компактов. Вот он остается наверняка.

На прошлой неделе Борису Симонову исполнилось шестьдесят лет.

Автор — главный редактор журнала The Prime Russian magazine​