Просмотров: 54785
Первые увольнения и туманные надежды
Евгения Пищикова ·
23/10/2008
Как-то все больше получается, что к увольнению первые жертвы относятся легко и сразу же уезжают в Дахаб
© Псковский государственный объединенный историко-архитектурный и художественный музей-заповедник
Алексей Степанов. «Утренний привет»
Ну что ж, кризис все-таки добрался и до тишайшего обывателя. Уж не знаю, какой он там для Дерипаски, а для маленьких людей и кризис пока маленький. Пришла пора первых увольнений, и в каждом столичном дружеском кружке уже имеется свой собственный герой — первый лишившийся работы «знакомый топ-менеджер». Из уст в уста передается рассказ о том, как принял лощеный человек изменение своих обстоятельств.
Как-то все больше получается, что к увольнению первые жертвы относятся легко и сразу же отправляются отдыхать. Собирают, например, полотенца и ласты и уезжают в Дахаб, где ждут уж их товарищи по приключению — маленькая коммуна отставников, модных столичных дайвингистов. Есть и еще одно популярное новшество. Правильным действием считается сдать квартиру и уехать в Израиль на девять месяцев — те самые девять месяцев, которые необходимы для получения симпатичного израильского гражданства. Да, и чтобы не тратить время впустую, имеет смысл подлечить в местных чудеснейших клиниках свой интоксикационный гепатит — естественное следствие скомканного и неврастенического московского образа жизни. И название-то недуга непростое и тоже ведь модное, недавнее. Раньше доктора говорили: «Что-то печенка у вас, батенька, вяленькая»; советские докторицы называли распространеннейшее это недомогание «ранним циррозиком», а теперь вот в почете новое именование.
И все же увольнения не стали еще массовыми. Зато в каждой мало-мальски приличной организации в обязательном порядке уже было созвано общее собрание, на котором сотрудникам было объявлено: ну, господа, до Нового года ничего «окончательного» делать и говорить мы не будем, но Дедушку Мороза ждите печального, без подарков. Придет с пустым мешочком, сшитым из старой занавески, покрутит носом, посмотрит вбок — и пешком уйдет к месту постоянной прописки, за Урал.
Читать текст полностью
Вот и в интеллигентских блогах все чаще стали появляться следующего рода заметки: а не пора ли и всем нам, собственно, за Урал? В конце концов, всегда есть выход — смириться, опростится и отправится в глубь страны — в тишину, в покой, в леса. Купить домик в деревне, корову...
Удивительно, как долго живут самые печальные заблуждения. Не в первый же раз возникают эти теллурические настроения, и примеры, как водится, никого ничему не учат. Ведь еще Порфирий Петрович говорил: «Я ведь и без того знаю, что он, моя жертвочка, никуда не убежит от меня! В глубину отечества убежит, что ли? Да ведь там мужики живут, настоящие, посконные, русские; этак ведь современно-то развитый человек скорее острог предпочтет, чем с такими иностранцами, как мужики наши, жить, хе-хе!»
Городскому человеку, да еще и интеллигенту, кажется, что спрятаться можно только в деревне, а всякий деревенский знает, что спрятаться можно только в городе. И главное — когда это городской пришелец был мужику люб? Помнится, говорил мне Сергей Высоков, костромской краевед: «Выковыривали дворян из наших лесов, выковыривали, последних аж через пятьдесят лет после революции. Дворян-то пропасть у нас в губернии было — всё же колыбель Дома Романовых. После революции многие вернулись в свои имения, в деревеньки, в леса, в глушь — спасаться. А глушь-то перестала быть глушью. Ведь что такое укромный уголок? Это местечко, куда власть не заглядывает. А если власть — это народ, а он в потаенных местах как раз самый приметливый, самый жесткий?»
Время идет, а в умах ничего не меняется: когда горожанину, человеку свободной профессии, приходит в голову мысль, как прожить без государства, без денег, без оплаты малопроизводительного его труда, он всякий раз вспоминает о корове. И забывает о мужике, который корову стережет. Я уж писала об этом — да как не повториться, если настолько в тему...
Первый раз про «самый простой способ спасения» я прочла у Надежды Яковлевны Мандельштам, в ее «Воспоминаниях»: «В нашей стране, где все способы добывать хлеб находятся в руках государства, есть две лазейки для частной жизни — нищенство и корова. Нищенством мы жили, и это оказалось невыносимым. У меня было единственное желание — притаиться в углу и никого не видеть, и поэтому я мечтала «раствориться в толпе» и купить корову».
Помнится, идея эта меня поразила и увлекла; я пыталась осовременить формулу Надежды Яковлевны. Городская корова, думалось мне, это, конечно же, «Жигули» (шестерка) — дешевая машина, на которой можно заниматься извозом. Вечерняя дойка пассажиров — маленькая, но верная копейка. А нищенство я решила заменить словом «собирательство». Древнейший ведь способ выживания: собирательство вместе с охотой — самые первые человеческие занятия.
Для городских бедняков — это собирательство пустых бутылок, банок; чрезвычайно одно время популярная область хозяйственной деятельности. А для русского интеллигента — собирательство грантов, заказов, внештатных работ, иной раз совершенно завораживающих. Так, однажды мне предложили написать концептуальную статью на тему — каким образом влияет размер туалетной комнаты на мироощущение молодого победителя жизни, впервые получившего возможность оправляться не в тесной клетушке, а в чистом (кафельном) поле, т.е. в помещении двадцать как минимум метров в квадрате.
Но вот такое именно «собирательство» уходит в прошлое вместе с эрой гламура, и вспоминаются другие способы нищенства — христорадничество и попрошайничество (тоже давно освоенные и освященные отечественной культурной традицией). Надежда Яковлевна, объясняя тяготу «профессионального» нищенства, писала о литераторах тридцатых годов: «Никто милостыню подавать не хочет, тем более что собственные средства тоже получены как милость от государства». Но государство-то на белом свете не одно. Заграница-то нам поможет...
В начале девяностых годов страх заливал города, и литераторы первого ряда, разумеется, реагировали на тихий народный ужас. Тоже искали способы индивидуального спасения. Людмила Петрушевская выбрала вариант «корова» и написала повесть о городской разветвленной семье, ушедшей прятаться вглубь, в глушь. Выменяли на банки рыбных консервов козу, начали обживаться.
Владимир же Маканин написал повесть «Лаз» — со следующим сюжетом. Государство обрушилось, темнота, холод, обыватели жгут книги и табуретки. А герой обнаруживает в овраге за МКАД некий лаз. Это дыра, нора. Пролезешь в нее — там неожиданно хорошо. Тепло, свет, магазины, кофе и коньячок, друзья по интересам, умные разговоры, ласка и покой. Обласканный герой лезет обратно в московскую ночь — и каждый раз все труднее, обдирая ребра, извиваясь, хрипя. Понятно, конечно, что речь идет о «забугорье», где и славистские конференции, и милость государства, и гранты, и покой.
{-tsr-}То есть с тридцать пятого по девяностый формула выживания не изменилась — все те же корова и попрошайничество. Конечно же, и нынче всё к тому же. Каждый второй печальный разговор в офисной курилке — про страх и про корову, про поля и леса. Всё путаем убежище с ристалищем. Опрощение с упрощением. Ну и попрошайничество, естественно, — именно в том смысле, что заграница нам поможет. Удивительно, но никто из умных моих, достойных собеседников не верит в «мировой кризис»: плохо может быть только у нас! Улыбка, исполненная многозначительного лукавства, налитая мудростью: «И вы что, всерьез верите, что Америка может пострадать больше, чем Россия?» Умом, может, и понимают, а поротой задницей — нет.
Плохо будет только у нас, потому что все наши деньги пойдут на помощь «им». Они-то выплывут, а мы опять навеки затоскуем. Какие там есть способы спасения? О корове мы, конечно, подумаем, но лучше сдать прекрасную московскую квартиру, уехать в нестрашную, симпатичную страну, вылечить там гепатит, ну и (попутно) получить гражданство.
Еще по теме:
Три вопроса о кризисе
Линор Горалик. Мода во времена кризиса
Эдуард Дорожкин. Пришествие ремесленников
Евгения Пищикова. Тревожненько
Владимир Санин. Медиарынок и кризис: мягкая посадка почти для всех
Федор Сваровский. Журналисты в кризисе
Андрей Лошак. Аривидерчи, нулевые!
