Управа благочиния

ЕВГЕНИЯ ПИЩИКОВА пытается понять замысел властей, которые хотят переделать «милицию» в «полицию», и трепещет за судьбу Великого Мента

Пятилетней давности, не очень-то удачный анекдот: если бы милиция называлась полицией, у нас были бы не «менты», а «понты». И тогда-то было особо не смешно, и нынче не смешно – милиция стала называться полицией.

Идея перекрещивания брезжила давно. Еще в январе Сергей Миронов (Совет Федерации, спикер) говорил чудесные слова: «…переименовав себя, милиция, может быть, переродится». Чудес тем не менее не ждали. Но вот за одну ночь (еще вечером назывался проект федерального закона «О милиции», а уже утром – «О полиции») выложен был на сайт для всеобщего обсуждения рассказ об изменении милицейского имени и народной судьбы. Изнывающим от жары, летним, тепленьким обывателям – подарок. Пожалуйте, оцените усилия реформаторов. Перед вами – новая милиция-полиция, блестящая (в будущем) группа перерожденцев.

Эксперты тотчас решили, что тут отвлечение, бесстыдное обнажение приема, розыгрыш, интрига. Население отвлекают от самого, так сказать, тела будущего закона, от смысла и подробностей! В первый день обнародования «Закона о полиции» казалось, что, будь даже в проекте пункт о том, как правильно вставлять дубинку в зад задержанному (только на два с половиной сантиметра и узким концом), и то без разницы, все говорили б только о новом названии. Бог с ним, с узким концом, потом разберемся. Но откуда ж и к чему полиция-то взялась? Слово всегда важнее дела. Главное – не «что сделать», а «как назвать».

Почти что так, в общем, и случилось. Правозащитники тотчас нашли в проекте закона пару-тройку сомнительных мест (право проникновения в жилища; право знакомиться с любыми документами любых организаций; введение нового понятия «временного ограничения свободы»; разрешение на использование во время разгона несанкционированных акций служебных собак без намордника, водометы, бронемашины и сети; необходимость согласовывать митинги и иные мирные собрания с полицией), но поводом для сколько-нибудь явного возмущения все эти нетривиальные новшества никак не стали. А новое слово – стало.

И, кстати, тут же выяснилось забавное. В ходе разъяснительных работ, которые с готовностью принялись вести инициаторы реформы, как-то сама собой начала разливаться в воздухе электрическая мысль, что нас всех, то бишь обчество, новым словом хотели не огорошить, а, напротив того, уважить. 56 процентов россиян (ну хорошо, 56 наскоро опрошенных россиян) подозревают, что их решили раздразнить, отвлечь (а что-то важное отнять и перепрятать), а честные реформаторы вроде как искреннейшим образом считают, что сделали всё, чтобы задобрить и умаслить. Откуда ж у начальников взялся такой расчет? Есть, конечно, в мире примеры удачных перерождений. В Литве сразу после переименования милиции в полицию общественная приязнь к новой структуре выросла на семьдесят пунктов за два дня: был рейтинг доверия десять процентов, стал – восемьдесят. Правда, давно это было. Но вот относительно недавний пример. На Украине сама идея переименования вызвала просто-таки взрыв благостного общественного одобрения. Но не следует ли нам вспомнить, какие такие умонастроения царили в постреволюционные годы и в Прибалтике, и на Украине? Желание ощущать и числить себя европейцами, а страны свои – частью Европы было всеобъемлющим, скрепляющим общество. Помнится, сразу после оранжевой революции нужно мне было в Киев, и спросила я принимающую сторону: а что за погоды у вас стоят? «В Киеве тепло, как и по всей Европе», – сухо ответили мне по телефону революционеры. И (вдруг) какие-то похожие настроения у г-на Булавина, заместителя министра внутренних дел, одного из наиглавнейших реформаторов. Г-н Булавин говорит: «…переименование в полицию в настоящее время является вполне закономерным решением. Это… очередной шаг в процессе интеграции в мировое полицейское сообщество».

Но разве ж добрый обыватель, свой брат россиянин мечтает интегрироваться в мировое полицейское сообщество, переживает влюбленность и страстную симпатию к Европам, к европейскому духу, традициям и названиям? Откуда? Были, конечно, мы западниками и в восьмидесятые годы, и в начале девяностых, но у большинства восторги давно прошли – и не без целенаправленных начальственных усилий. Сам Сергей Булавин – недавно, можно сказать, из-за зубцов, идеолог (до февраля 2010 года Булавин руководил Департаментом правового обеспечения деятельности правоохранительных органов Государственно-правового управления президента РФ. – OS): ему ли невдомек, что если десять лет подряд государственная идеологическая машина напирала на великолепную российскую самость, то с чего ж теперь ждать восторгов по поводу интеграции?

Да и язык как-то сопротивляется. Москва радует привычной китайщиной. Вы не обращали, кстати, внимания, что именования московских административных округов звучат совершенно по-китайски? ЦАО, ВАО, САО, СЗАО и ЮЗАО. И что ж у нас выходит? «Именем закона открывайте, суки, полиция СЗАО!»? Сочетание, прямо скажем, пестренькое. «И Запад волною пошел на Восток, Восток же волной на Запад».

Так что взметнулась волна возмущения неожиданной «полицией» – взметнулась, пусть и не до неба. Интонация публицистического, блогерского гнева недоуменная: что-то я, пацаны, не по-о-онял. И чаще всего звучат упреки в глумлении над святым – над Победой.

Наталья Трауберг писала о разделении мужчин на два культурных типа. Первый – это воплощенная сверхмужественность (культура «пес-конь-орел»), второй тип куда более соразмерный дому и жизни (культура «осел-кот-голубь»).

Сами товарищи милиционеры, по общему корпоративному духу, разумеется, практикуют исключительное декоративное мужество; все они у нас псы, кони и орлы. Так и хочется помимо термина «мужеложство» ввести еще понятие ложемужества. Но и большинство оскорбленных, надо признать, придерживаются той же культурной традиции. Упреки реформаторам раздаются из страны георгиевских ленточек и «Спасибо деду за Победу». Общее мнение: «Для русского человека полицейский не коп, а полицай, и всегда останется полицаем, предателем, лесным братом, катом, супостатом. Как же было можно… и т.д.». Интересно, обдумывали ли наши новаторы именно такой поворот сюжета? Трудно представить, чтоб нет – опять же, всё сами устраивали. Год за годом все более варварские майские камлания – национальной самоидентификации для.

Собственно говоря, сам проект закона не стоит народного бешенства.

В пореформенной бумаге есть и «общественный контроль», и экзамен на знание Конституции (для всякого милицейского-полицейского), и Книга жалоб и предложений, обязательная теперь во всяком-каждом отделении полиции. Сладкие, буквально рождественские мелочи.

Знающие люди спорят о причине появления проекта. И от умнейших (но радеющих «за общую пользу») можно услышать примиряющие суждения – «наболело», «стало тяжело справляться с идеологическими последствиями “года милицейского произвола”», «да что ж, там совсем не люди, что ли?». Аргументация, однако. Обнаружились два варианта развития событий – реальный и фантастический. Реальный – все милиционеры инопланетяне, они специально прилетели захватить Землю, и надо с ними как-то договариваться и делить сферы влияния.

Фантастический – предположим, действительно положение дел стало очень уж нехорошо, лютое упоение ментовской маленькой властью раздразнило общество донельзя, реформа назрела. Да, есть же еще конспирологический сценарий, из области управления и управляемости. «Антимилицейская коалиция в среде силовиков», чтобы ослабить МВД, которое теоретически могло перейти на сторону добра со стороны Очень Большого Добра, планировала расчленить министерство на три части – федеральную милицию, муниципальную и Следственный комитет. Да, и хотели отобрать ГИБДД. Но МВД отбилось (потеряет, по всей видимости, только следствие), но зато «полиция становится частью федеральной централизованной системы с финансированием из федерального бюджета». В три раза, не говоря уж ни о чем прочем, повышаются зарплаты. И ГИБДД осталась. Версия с расчленением очень в стиле и духе. Один из излюбленных мною публицистических шедевров, статья «Упырь из Домодедова» (газета «Петровка, 38») описывает как раз подобный же умысел и подобное преступление: «Упырь расчленил отца и часть матери и разбросал фрагменты родителей по пустырю».

Но все это об официальных делах и планах, а меня волнует могучая, подкладочная реакция на все эти нововведения. Слово и дело. Слово за слово. Как народ перекрестит ментов? Как будут в итоге в следующие сто лет называться граждане полицейские?

По мелочи ведь кое-что переименовывали и раньше, тревожили народный гений.

Переделали начальники ГАИ в ГИБДД – что, помнится, произвело некоторые обрушения в фольклорном хозяйстве. Слово «гаишник» осталось висеть в воздухе, и пропали кое-какие прибаутки. Скажем, романс «ГАИ, ГАИ, моя звезда» (исполнять надо было обязательно с местечковым акцентом) или более тонкая вещичка: «Я послал тебе черную розу в бокале золотого, как небо, ГАИ». С новым названием не очень-то справишься в смысле скаламбурить, слишком корявое. «Из толпы раздался хриплый возглас: “Гип-гип, ДД!”» (журнал «Крокодил»). И больше ничегошеньки, насколько я знаю. Впрочем, все процитированное – интеллигентские штучки, сотрясение воздухов, разорение ГАИ – сущие пустяки по сравнению с грядущим исчезновением из языкового обихода Великого Мента и выходом на авансцену, на язык, еще не размятого и не разжеванного Полицейского.

Как кликать-то их будем?
Понтами? Нет, конечно, исключительно провальная интонация. Кликуха должна вырасти, созреть. Ее не придумать – сама образуется…

Можно только так, помечтать о новом слове.

Вот выписала я синонимы слова «милиционер». Получился крепкий рядок. Сыскарь, часовой порядка, слуга порядка, блюститель законности, блюститель закона, страж закона, гаишник, омоновец, легавый, мильтон, мусор, мент. Ментурик, ментозавр, ментяра, ментюк, ментяга.

Ментяга-симпатяга. Мильтон – давнее прекрасное слово. Распространено было в 40–60-е годы. Стародавнее, родительское, уютное словцо.

Телевизор (еще совсем дитя – маленький, с крутым экранным лобиком) накрыт салфеткой. Вечером покажут импортный фильм, про полицейских! Добрый коп и злой коп. А откуда «копы»-то взялись? Открой словарь иностранных слов и не бубни. Коп взялся из аббревиатуры COP (Constable on the Post), что значит «констебль на посту». По-нашему – постовой. Как дядя Степа? Да-да. Дядя Степа, добрый коп.

Кстати, а какие там к полицейскому синонимы? Полисмен, шериф, квестор, констебль, шуцман, бобби, ажан, альгвазил. Это – импортные. Особенно хороши «альгвазил» и «шуцман».

Румяный прапор-альгвазил девицу к дому подвозил; компания залебезила, вдали увидев альгвазила. По улице ходила большая альгвазила.

А у нас новый участковый шуцман. А чего там, около поста ГАИ, шуцманы столпились? Так вечер же воскресенья, дежурят со спиртометрами! Телесериал «Шуцманы». Нет, для фильма лучше название – «Фараоны». Потому что вот же отечественный, начала века, синонимический рядок: урядник, исправник, жандарм, околоточный, крючок, архаровец, архангел, фараон, держиморда.

Но самое интересное – что можно же было найти для милиции новое именование, не обращаясь к мировому полицейскому сообществу и его же, сообщества, опыту. Свое, родное, русское, незаемное. В 1782 году была создана московская Управа благочиния – разве же лучшее название можно сыскать? А еще раньше, еще по петровской обер-полицмейстерской канцелярии, был Земский приказ и подчиненные ему объезжие головы. Объезжая голова сержант Иванов. По-моему, исключительно звучит.