Хорошо так, бездарно

ЕВГЕНИЯ ПИЩИКОВА подводит собственные итоги золотого десятилетия

Если бы нужно было придумать нулевому десятилетию эпиграф, то я выбрала бы оборот, подсмотренный в девичьем мини-чате: «Позитив у меня регулярный. Просто в последнее время много негатива случилось».

О почти уже прожитых, опустошенных десяти годах все пишут именно в таком роде: кончился позолоченный век. Были у нас годы установления и укрепления веры в добродетель достатка; вырос хищный русский гламураст, прячущий нетерпение под миной пресыщенности, обогнавший в здоровой жадности своих учителей: и традиционное европейское барство, и блестящую усредненность атлантического довольства. Примеры в основном приводятся самые показательные, из высокого класса жизни: молчаливые павлины, живущие в рублевских садах (после операции на связках не очень-то покричишь), улица золотых унитазов в Сен-Тропе и прочее в том же роде. Также всякий упомянет, отчего установился этот высокий класс жизни — текло бабло, пёр шмот, царило ощущение покоя и стабильности: «У нас идут златые годы. Восприимем с радости полные стаканы, восплещем громко и руками, заскачем весело ногами, мы, верные гражданы». Это «Песнь» Василия Тредиаковского.

Скакали ногами, плескали руками, а тут и кризис подобрался, и труба чавкнулась, и вообще как-то стало холодно и неуютно — чего радуемся, чего скачем? Свободы-то гражданские пропрыгали, верные гражданы, скоро последние вольности пропрыгаем.
Всё так, всё так.

Только я, иллюстрируя нулевые, картинки рисовала бы попроще, поскромнее — так, мелкобуржуазные. Без павлинов.

Мещанское было у нас десятилетие. Время маленьких людей.

Потому что достижение (пусть и завоевание) даже самого оглушительного богатства — это маленькое, неважное, личное дело. Новая русская буржуазность не имеет миссии. Не несет никакой общей идеи, никакой атмосферы общего дела, а вскормлена обычной филистерской мечтой об индивидуальном семейном благополучии, личном довольстве. Моление о доме-полной-чаше. Все тащить в свою норку, вить гнездо.

Дихотомия девяностых годов — «свобода или колбаса»; нулевых — «покой или воля». Покой, конечно, позаманчивей показался.

Для грамотного потребления покой просто необходим: кушать хочется неторопливо, в тихом теплом месте и чтобы никто не мешал. Но я-то, кстати, уверена, что никакого противопоставления, никакого выбора (достаток или свобода) для отечественного обывателя нет и не было. Потому что русский филистер уверен, что достаток и несвобода — одно и то же. Нет у нас укорененной идеи, что независимость начинается со «своего» — своего дома, своего дела, своей ответственности, своей земли. Этого пионерства у нас в крови нет, любые деньги нам всегда ДАЮТ заработать. Разрешают. А всякая личная ответственность — уже несвобода. Много раз я цитировала опросы ВЦИОМ, где респонденты отвечают на вопросы «что такое свобода?» следующим образом: «никому ничего не должен — значит, свободен»; «бомж свободен», «если есть семья — уже несвободен», «пьяница для себя живет, а работяга для других». Самый умный анекдот, слышанный мной за последнее время, такой: «Получает мужик sms: «Папа, прости, я случайно спалил дачу, иду вешаться». Мужик: «Ну, все. Осталось выкорчевать дерево — и свобода!»

Дело вовсе не в том, что мещанин не хочет достатка — конечно, хочет. Но он воспринимает работу по его достижению как жертвование свободой (волей, прекрасной безответственностью) во имя благополучия и считает это жертвование законом жизни. Так что идеологическое устройство страны счастливым образом совпало с умственным устройством российской семьи.

Ну а помимо того, что годы казались спокойными, товарный рынок наполнился, а наше жилье похорошело — осталась ли какая-то польза от десятилетия? Ну никаких общественных откровений тучные нулевые не принесли.

Предполагается, что появился новый тип «чистой публики» — офисный планктон, офисня. Некоторые поспешные исследователи уж года два как начали писать, что в этой блестящей среде произошло разделение на офисных интеллектуалов (хотелось бы посмотреть хотя б на одного) и офисную гопоту (ОФГ). У последней свои развлечения и свои герои — а именно грязная пятница и Comedy Club.

Новизна (уже, впрочем, изрядно потрепанная) «Камеди клаба» — это вовсе не «изживание страха неуспешности с помощью осмеяния природы успеха», а идея публичных глумлений. Началось все с ерунды («А у золотого тельца пиписька тоже золотая?»), а кончилось большой политикой. «Великие кощунства» стали важным пропагандистским инструментом — порукой тому передача «ПрожекторПерисХилтон», занявшая место вечерних политических ток-шоу.

Кстати, можно было предположить, что с помощью «Камеди клаба» введен будет новый вид гражданской казни — публичное осмеяние. Древняя, мощная технология! Имеет смысл вспомнить о роли осмеивания в ритуальной культуре многих достойнейших народов. Так, например, у коми имеется архаичный, но не забытый обряд «лудик петкодом», и применяется он для выведения клопов: «Когда в доме появлялись клопы и никакие средства не помогали, домочадцы ловили одного из них, усаживали в центре стола и начинали хором над ним хохотать. Считалось, что клопы не могут снести такое оскорбление и должны немедленно покинуть дом». Точно так же (по версии ОРТ) можно бороться с проштрафившимися соотечественниками, американскими масонами, украинскими политиками и грузинскими шпионами.

Победа передачи «Дом-2» над прочими реалити-шоу (а в двухтысячные они снимались в изобилии — достаточно вспомнить несколько сезонов «Последнего героя» на ОРТ) — еще одна новинка нулевых. Смысл того же «Последнего героя» (да и всех традиционных реалити-шоу) в том, что на твоих глазах маленький человек преодолевает трудности и обретает силу. Это поучительное зрелище. А мы не захотели смотреть на силу, мы захотели смотреть на слабости.

Также принято считать, что главное завоевание нулевых — это мощный прорыв на информационный рынок личной, народной информации — а именно блогов, ЖЖ, и т.п. Вот оно, общественное откровение — доступность общественного откровения. Что ж, доступность воистину наличествует. Лет пятнадцать назад я участвовала в деятельности общественной организации, ставящей своей целью создание «архива времени». Помню, один из учредителей кричал от президиумного стола: «Вы можете себе представить, как изменится общественное сознание, да сама жизнь, если мы сможем публиковать и читать простые дневники наших современников? Самые простые дневники, вот которые многие из нас ведут для себя, для своих семей? Это будет взрыв, прорыв!» Как обычно, предвкушение оказалось слаще конфеты. Взрыва не произошло. Недоступная информация всегда кажется важной, а доступная — неважной. Это просто какая-то вера в чудо. Вот сейчас откроется новый способ сказать, и нам наконец скажут.

Такое же точно угасание чуда происходит и с новинкой последних нескольких лет — с привычкой получать настоящую, правдивую информацию от очевидцев того или иного происшествия или события. Это так называемая «блогерская правда». Недоверие к официальным источникам оправданно и привычно, и разве «народные» источники не выход? Не взрыв? Не особенный. Вернее, опять же, ничего нового. Информация, полученная от очевидца, — неочевидна. Это очень древний способ распространения неуютной новости или неприятной правды. Это — слух. Слухи, как известно, расходятся с аццкой, дьявольской скоростью — и так было всегда. Интернет в этом смысле даже, верите ли, тормозит. Но все дело в том, что слух не факт, а предмет веры. Он волнует, тревожит, вызывает сомнения, но сам по себе — не безусловен. Это ведь взгляд маленького человека, который в пылу, в дыму, в печали, в смятении. Слух, а в нашем случае блог очевидца — скорее событие душевное, эмоциональное, художественное. Это художественная часть информационного потока.

Интернет ведь вообще не имеет никакого отношения к письменной культуре. Это новая устность. Сейчас у нас время новой устности, и на информационных полях цветут древние цветы — слух, побасенка, анекдот, быль, сказ, акынская песня.

А всякая социальная сеть — просто-напросто посадская завалинка. Дамы вывешивают в «Одноклассники» свои фотографии, как белье на балкон, — чтобы продемонстрировать, что семья их живет правильно, чисто, как положено.

Это я все к тому, что нет новизны в житейских новинках, вещевых и бытовых прорывах нулевых годов. Даже мобильная телефонизация всей страны (действительно случившаяся именно в последнее десятилетие) жизнь никак особенно не изменила. Я недавно подслушала потрясающий разговор двух матрон на тему «Да кому нужны эти мобильные телефоны!». Одна сказала другой: «Все равно сотовый никого не спасет. Что в нем пользы — покричать напоследок?» Женщины говорили друг другу: « Мы, когда покупали первые телефоны, так думали — они, телефоны эти, для покоя. Чтобы за домашних не бояться. И что же? Ну да, когда все хорошо, приятно услышать по телефону, что все хорошо. А когда плохо — что в этой пластмасске? Ну позвонит тебе родственник из падающего самолета, скажет “До свиданья!” — так лучше бы и не звонил!» Древний, пронзительный взгляд на предмет, взгляд с точки зрения «главной пользы» — спасения.

Да уж, наши вещи нас не спасут.

Что же получается в остатке?

Почти целых десять лет страна дышала жаждой благополучия и достатка, жила младшей реальностью — милое определение, правда? Младшей (или низкой) реальностью социологи называют быт. Это который «совокупность негосударственных, неисторических, недуховных и невыдающихся происшествий повседневной жизни».

Десять негосударственных, неисторических, недуховных и невыдающихся лет стабильности и покоя. Десять лет частного счастья, прожитых страной на удивление бездарно.

Ссылки

• Про нулевые. Опрос-спецпроект