Ломбард. Жертва и надежда

ЕВГЕНИЯ ПИЩИКОВА обнаружила, что в кризис ломбарды ожили, и туда отдают все – от семейного золота до автомобилей

Совершенно случайно мне попалась на глаза прелюбопытная цифра — миллиард долларов. Миллиард долларов — годовой оборот московских ломбардов; москвичи испытывают нужду в быстрых деньгах, а то и в живых деньгах (это из ломбардных реклам, это слоганы такие: «Живые деньги за углом», «Ваши быстрые деньги здесь» — надо так понимать, что в других местах деньги полудохленькие и еле ходят по территории страны, так что бегите скорей за угол) и закладывают в ломбардах кольца, часы, телевизоры и автомобили на миллиард долларов в год.  Ну, предположим. Год — долгий срок. Москва — большой город. Миллиард для Москвы — никакие не удивительные деньги. Ночи в здешних широтах холодные и длинные, иной раз под утро и заняться нечем, а тут глядишь, бросится в глаза объявление: «Ночной ломбард на колесах!»: «Примем в заклад, купим ночью ноутбуки, компьютеры, ЛСД-ЖК-ПЛАЗМА мониторы, сотовые телефоны, GPS-навигаторы. Приедем сами. Звоните прямо сейчас, ночью!!! Почему именно ночью? Потому что нет пробок, и мы сможем быстро приехать на место!!! Не бойтесь, мы нормальные люди! Покупаем технику только у законных владельцев!» С ума сойти. Вот ты какой, синий троллейбус нового века.

Ломбардные новости заинтересовали меня чрезвычайно. Прежде всего потому, что еще совсем недавно годовой оборот ссудного рынка исчислялся суммой значительно более скромной. Предположим, что миллиард — некоторое преувеличение; вполне возможно, что и преувеличение, потому что заинтриговавшая меня статья написана с подозрительно восторженным настроеньицем: «...названная цифра отражает лишь прошлогодний объем рынка ломбардов... Итоги нынешнего подведут через полгода, пока можно сказать, что этот рынок растет головокружительными темпами: на треть в год».

Издания посолидней соглашаются признать правдивыми темпы куда менее головокружительные: «Количество залогов увеличилось на десять процентов». Но и десять процентов — очень даже немало. Что-то, очевидно, происходит новенькое. Неужели все-таки вылезает надоевший кризис и давно напророченная «трагедия ипотечного кредита»? Кризиса-то у нас, как известно, больше нет. У нас — последствия кризиса.

Последствия, между тем, какие-то странные — неприятно тихие и неприятно долгоиграющие. В ряде профессий чуть не половину работников выдуло из офисов, и как будто ничего и не произошло. Молодые клерки (уж совсем было ставшие новыми москвичами) съехали со съемных квартир и вернулись в родные свои города — и исход этот прошел на удивление неслышно. Попрощались шепотом. Москва — сильненький, крепенький город со слишком уж большим количеством зажиточных людей, большим количеством «достаточной публики» — пропадать вместе со всеми как-то не получается. Пропадают у нас в городе поодиночке. Жаловаться не принято, страх публично признать свою неудачу страшнее самой неудачи. Ипотечные кредиты берут в основном люди молодые, дети глянца, офисные бэби, они и вовсе боятся НЕУСПЕШНОСТИ больше, чем бубонной чумы.

Да что, собственно, Москва. В Пикалево, нашем всероссийском моногороде, в присутствии реальной общей беды жители скрывали друг от друга свои походы в ломбард. Банковский кредит — дело почетное, а ссуда под вещевой залог — постыдное; такие настроения как-то сами собой утвердились в городе.

В общем, пошла я в ломбард.

Их сейчас много — маленькие, частные, на первых этажах обычных жилых домов, они значительно отличаются атмосферой от величественных советских ломбардов-холодильников.

Дело в том, что почти все они соединены нынче с комиссионными магазинами, где тут же и продаются невыкупленные заклады (чаще всего золотые украшения, иногда меха — «шубы норковые греческие», иногда — телефоны или компьютеры). Действительно, цены несколько ниже, чем в обычных торговых заведениях. Так что настроение безвозвратной потери мешается с настроением удачного приобретения.

Ломбард и комиссионка — они ведь не только очень разные по духу, они еще очень разные по смыслу. Ломбард — грубоватый инструмент разорения (хотя бы даже и временного), а магазин — способ путешествия более или менее ценной вещи от одного владельца к другому. Ломбард предполагает особенную историю хозяина вещи, комиссионный магазин — особенную историю самой вещи. Ломбард — это про людей; комиссионка, скупка — это о вещах.

{-page-}Советский ломбард (очереди, цыганское золото, привычная, «естественная» бедность), разумеется, дышит внимательнейшим отношением к «человеческому фактору». Меня поразил в свое время отрывок из записок В. П. Коротаевой, работницы прачечной ленинградского ломбарда-холодильника.  Перед нами — жизнь трудового коллектива с 1948 по 1966 год: «Мы принимали постельное белье, платья, мужские костюмы, пальто и полупальто. Если эти вещи не выкупались, а шли в продажу, мы проводили санобработку. А однажды к нам на санобработку пришло целое приданое. И постельное белье, и много чего. Мы посмотрели — а белье еще не стеленное. На простынях и наволочках чудесная ручная вышивка — и ландыши, и ромашки, и маки. Очень красиво. И комбинации, и рубашки — все самодельная красота. Такая нежная вышивка — на одной снежинки, на другой белые розочки с бутончиками. С такой любовью сделано! И так нам жалко стало этого приданого, что мы, комсомолки ломбарда, узнали адрес сдатчиков и пошли по этому адресу узнать, почему приданое не выкупили. Пришли, а там мать и дочь. Дочь жених обманул, и она родила. Сама только после школы, совсем молоденькая, безработная. И мы устроили ее на работу в нашу прачечную. А на выкуп части вещей ей выписали помощь. Она была так благодарна! А потом проработала в ломбарде тридцать лет».

Нынешний ломбард — более жесткий, более равнодушный, без особенных легенд. Прежде всего потому, что беды, которые приводят в ссудное место людей, не особенно разнообразны. Беды эти легко поддаются систематизации. Постоянные клиенты понятны каждой приемщице. Самыми частыми посетителями ломбардов (в недавнем, вчерашнем прошлом) были дамы и господа, проигравшие деньги в игровых автоматах. И ведь какое количество маленьких ломбардов расположено было бок о бок или в одном помещении со всеми этими «Денежными мешками» и «Вулканами удачи».

Кстати, замеченные мною восторженные статьи («рынок ломбардов развивается головокружительными темпами...») не вылупились ли из золотого яичка по велению платного рекламного мифолога и именно по причине закрытия игровых павильонов? Возможно же, что ломбардный бизнес, надеясь на взлет, боится падения... Клиент ушел, ночного сдатчика почти что и не стало, надо срочно подбодрить отрасль молодецким посвистом.

Что ж, на втором месте (после игроманов) — наркоманы. Тут даже и говорить-то нечего — печаль и печаль.

Наконец, пожилые люди с «семейным советским золотом» — и вот тут робко слышится отзвук тишайшего нашего кризиса. Работники ломбардов признают, что золото чаще начали приносить «шкатулками», сдавать помногу, «сколько ни есть», и, возможно, «старики помогают детям платить все эти кредиты».

Но ведь в копейки, сущие копейки оценивают в ломбардах домашние сокровища. Мы даже сами не понимаем, до какой степени обесценилось наше вожделенное имущество, все эти наши символы семейного довольства. В молениях о благополучии мы тратим свою жизнь на одноразовые вещи. Встроенную кухню не выломаешь из стены, куда она вбита кувалдами. Встроенная кухня — декорация, а не вещь. Плазменная телевизионная панель в ломбарде оценивается в одну шестую своей былой стоимости. Кольца с бриллиантами меньше одного карата принимаются как золотой лом (четыреста рублей за грамм) плюс ДВАДЦАТЬ рублей за каждый незначительный камушек. Обычную норковую шубейку можно заложить только лишь за десять тысяч рублей.

Какой тут ипотечный кредит? Снести полквартиры и внести в банк один месячный взнос?

А приданое обманутой невесты, между тем, было оценено в ленинградском холодильнике в тысячу семьсот рублей (сто семьдесят на более привычные нам советские деньги), в то время как месячная зарплата приемщицы была в те годы пятьдесят семь рублей. Три зарплаты — крупная, спасительная сумма!

Есть ли сейчас такая вещь, которая, будучи отдана в ломбард, может действительно спасти в трудную минуту?

Есть. Это приданое мужчины — автомобиль.

Популярность автомобильных ломбардов — собственно, и есть главная новость ссудного дела. Та самая новинка, которую я и искала. В Екатеринбурге (данные «Нового региона») в начале этого года было четыре автоломбарда, а сейчас — восемнадцать. В Москве — пятьдесят четыре (было десять).

Печальное это дело для русского мужчины — закладывать свой автомобиль. От самого этого слова несет предательством. Отдать в чужие руки ласточку, девочку, баклажанчик — это ж, действительно, как корову со двора свести. Мир автоломбарда — мужской мир; оценщики и клиенты понимают друг друга. Машина, безусловно, одушевляется: «Наш автоломбард — лучший выбор для Вас и Вашего Автомобиля!», «Не беспокойтесь за вашу машину — мы располагаем чистой теплой подземной автостоянкой» (из рекламных проспектов).

Машина может быть чистой и нечистой; чистота (во всех смыслах) — важная добродетель: «Наш автоломбард гарантирует юридическую чистоту машины»; «Уважайте себя и нас! Для осмотра ТС должно быть предъявлено в чистом виде» (обьявление на стене ломбардного гаража; ТС — транспортное средство).

Рекламные материалы всякого автоломбарда изобилуют утешениями — как бы оценщики понимают, что клиент совершает Поступок и нуждается в поддержке: «Ваша автомашина подождет Вас!», «Даже если вы получили отказ в нашем автоломбарде на получение кредита, наши сотрудники не дадут вам расстроиться и сохранят улыбку на вашем лице». Ох. Серьезное обещание.

Выгодно ли закладывать машину, оставлять ее у алчных дядек в подземной темнице? Нет, конечно. Ссуда почти никогда не превышает половины автомобильной цены (при том что и оценка самая жесткая, по минимуму), выдается сроком на один месяц, потом ежемесячно начисляются девять-десять процентов — ну какая тут выгода?

Конечно, разумнее машину продать, а потом (когда дела поправятся) купить другую. Но разум и выгода никакого отношения к ломбарду не имеют. Ломбард — это же жертва и надежда. Вещи осиротели ненадолго. Бог домашности не оставит нас. Ложки вернутся. Автомашина нас подождет. Все обойдется. Человек рожден для счастья. Для того, чтобы хорошо и честно работать днем в рекламном, скажем, агентстве, а вечером ходить в «Симачев-бар». Все будет хорошо.