Элита и быдло

АНДРЕЙ ЛОШАК о загадках Владислава Суркова

В верхах

У любого нормального человека политика вызывает чувство отвращения — как несвежие продукты в холодильнике. И при виде полных щек и именных запонок наших парламентариев не возникает никакого желания выяснять, где там Нижняя палата, где Верхняя и чем они различаются. Всем понятно, что собрались какие-то серьезные дяди решать свои дела. Они нас не трогают, и их не надо трогать. Видимо, это и есть общественный договор.

Но иногда власть своими отвратительными руками влезает в наши уютные аполитичные мирки. Так было с телевидением, от которого пришлось отказаться. Потом с большинством газет и журналов. Теперь вплотную подобрались к интернету, правда, пока еще не решили, что с этим делать.

С крушением «цивилизации углеводородов» власть стала интересоваться культурным слоем страны, который в силу привычки к умственному труду плохо поддавался тотальной зомбификации. К нему пытаются подобрать более сложные отмычки. Возросло количество агентов влияния. Они теперь есть в каждой сфере. Посмотрим на список единороссов от культуры. Музыка: Алексей Рыбников, Лариса Долина, Игорь Бутман — все люди в своих областях достойные и уважаемые. Кино и театр: Алиса Фрейндлих, Владимир Меньшов, Гоша Куценко, теперь вот еще и Федор Бондарчук.

Режиссеру это решение, очевидно, далось нелегко. Сначала на пресс-конференции по поводу «Обитаемого острова-2» он заявил, что страна «катится в жопу» и нас ждет тоталитаризм. Через пару дней он отрекся от своих слов, а уже на следующий день после этого вступил в «Единую Россию» со словами: «У меня есть гражданская позиция, и я должен был ее продемонстрировать». Подобная амплитуда заявлений вполне объяснима. Он как бы на собственной шкуре провел эксперимент: действительно ли наступила оттепель или все-таки пока недооттепель, как пишут теперь в модных журналах? Интересно, что буквально за несколько дней до пресс-конференции я разговаривал с Бондарчуком как раз на тему партийной принадлежности, и он категорически отрицал какое-либо отношение к «Единой России», даже участие в ее молодежном крыле. Какие же волшебные слова должны были сказать режиссеру, чтобы уже через неделю по телеканалу «Вести» можно было весь вечер наблюдать, как он с воодушевлением трясет руку председателю партии Борису Грызлову, автору бессмертного афоризма: «Парламент не место для дискуссий»? К сожалению, сразу после вступления в партию Бондарчук стал недоступен для комментариев.

Не так давно я разговаривал на эту тему с другим новоиспеченным единороссом, Игорем Бутманом. Оказывается, главную роль в том, чтобы блестящий джазмен и гражданин США вступил в партию, сыграл его друг Владислав Сурков, с которым они нередко вместе обедают. Про эти таинственные обеды я слышу давно. Через них прошли самые разные люди: от журналиста Кашина до писателя Проханова. Помню, однажды встретил в аэропорту музыканта Шнурова. Спрашиваю: «Чего это ты налегке?» Он мне отвечает: «Да я к дяде Славе Суркову на обед летал». Шнуров уверял, что ему даже специальный мобильный выдали, по которому в Администрации его всегда могли найти. Разговаривал он с главным идеологом страны только о музыке, например о додекафонии Шенберга. Впрочем, когда я в следующий раз встретил Шнурова примерно через год, кремлевского мобильного у него уже не было. «Выкинул. Заебали, — сказал музыкант. — Зато мечту свою воплотил: спел, назло Лужкову, на Красной площади».

Мне одно непонятно: как можно вести беседы с Прохановым о розенкрейцерах или со Шнуровым о Шенберге, будучи одновременно создателем и вдохновителем всех этих топором деланных прокремлевских молодежных движений? Как можно писать о связи Миро с апофатическим богословием и устраивать на Театральной площади акцию со спусканием книг Сорокина в унитаз?

В низах

С нашистами мне довелось общаться во время съемок репортажа о молодежной политике. «Ликующая гопота» — точнее не скажешь. Неслучайно журналиста Юлию Таратуту, в статье которой это определение впервые всплыло, преследовали потом с улюлюканьем целый месяц, так что ей пришлось сменить номер мобильного. Помню, в офисе нашистов в качестве пола использовалась огромная фотография Лимонова. Я спросил у девицы, которая топталась на его очках:
— Вы знаете, кто это?
— Фашист Лимонов
— Вы читали его книги?
— Нет, он ведь извращенец. Он же того… — На ее лице проступило отвращение. — С негром…

Комиссару воронежского отделения Алексею Филонову, перекочевавшему туда из «Идущих вместе», я задал тогда давно интересовавший меня вопрос: за что вы с Сорокиным так? Филонов ответил: «Ну, это было личное. Он ворвался в наш московский офис и устроил там настоящий разгром. За это ему решили немного отомстить». Я вспомнил тишайшего Владимира Георгиевича, погруженного в себя настолько, что извлечь его из собственных глубин решительно невозможно.

— Вы ничего не путаете? — спрашиваю Филонова.
— Сорокин — это такой толстый мужик с большой бородой, да?
— Точно, путаете.
— Ну, может, и путаю, — с легкостью согласился комиссар. — Я сам при разгроме не был, мне московские товарищи рассказывали.

Я понял тогда особенность «наших», всех этих невзрачных юношей и девушек, похожих друг на друга, как шахматные пешки. Они не способны к самостоятельному мышлению. Think different — это не для них. «Наши» — это замятинские «Мы», где вместо людей были «нумера» на службе у Единого государства, а личное сознание воспринималось как болезнь. Нужно всего лишь пообещать им скорую карьеру управленцев, для убедительности показать фотку с рукопожатием президента — и они будут, если надо, как настоящие хунвейбины, ходить строем и ломать пианистам пальцы. И никто из них никогда не задумается: а разве может «антифашистское демократическое движение» называться «Наши»? Разделять людей на «своих» и «чужих» — это вроде бы совсем не в духе антифашизма.

Считается, что все эти примитивные, неотесанные технологии оказались эффективными. Впрочем, в условиях экономического подъема наш не избалованный благоденствием народ проголосовал бы за кого угодно, лишь бы гарантировали потребкредиты. Угроза «оранжевой» революции, ради борьбы с которой создавались эти движения, была явно преувеличена, а реальная борьба с неонацизмом, захлестнувшим улицы, — последнее, что интересовало авторов проекта. Так что эффективность их даже в годы путинского застоя под большим вопросом.