Старикам тут не место

АНДРЕЙ ЛОШАК об исчезнувших из центра Москвы старых людях

Я уже довольно давно живу в центре Москвы. Если очень захотеть, здесь еще можно найти тихие уголки, не напоминающие о тщете всего сущего. Но даже в таком укромном месте, как арбатские переулки, — в благородном соседстве с Бунинским сквером, Цветаевским домом, Гнесинским училищем и Норвежским посольством, — в воздухе явно недостает неких жизнетворных элементов, делающих атмосферу города безвредной и пригодной для существования. Дело не в пробках и загазованности. К этому человеческий организм как раз может приспособиться. Все гораздо хуже. Из центра исчезли старики.

Я помню еще, как они сидели на лавочках в скверах и на бульварах. Бабушки-театралки в легких бежевых пальто с блестящими сумочками на коленях. Прямые, как на параде, ветераны с орденскими планками на серых пиджаках. Одинокие пенсионеры в шляпах, зарывшиеся носом в «Советский спорт». Шахматисты в беретах с гудящим облаком болельщиков вокруг. В начале 90-х нас, студентов журфака, все это здорово раздражало, потому что из-за противного старичья негде было даже выпить пива. Пройдите сейчас вдоль бульваров. Загляните на Патрики. Вряд ли вы увидите там хоть одного пожилого человека, сидящего на лавочке (бомжи не в счет). Лавочку, как говорится, прикрыли.

В любом нормальном городе старики — неотъемлемая часть пейзажа. В Париже они играют на бульварах в петанк. В Лиссабоне в сквериках Байру-Алту азартно режутся в канасту. Даже в Нью-Йорке — городе, только издалека кажущемся бездушным исполином, — в Центральном парке среди огромных валунов пожилые парочки уютно выгуливают собак, а к скамейкам прибиты небольшие металлические таблички в память о самых преданных постояльцах (точнее, посидельцах). Читать их — все равно что смотреть старые фотографии: «Отставной лейтенант Джозеф Коэн (1916—1992) ежедневно проводил здесь три часа с 5 до 8 вечера, если ему позволяли погода, состояние здоровья, а также команда “Нью-Йорк янкиз”, чьи матчи из Мировой серии он исправно посещал до конца своей достойной жизни». Прочитав позеленевшую от времени латунную табличку, я вдруг понял, что душа этого огромного города не в небоскребах делового Даунтауна и не в роскошных бутиках 5-й авеню, как это кажется с первого взгляда, — нет, душа Нью-Йорка вот в этой скамейке с отчеканенным на ней житием отставного лейтенанта Коэна.

Старики — душа города. Без них город превращается в транзитный пункт, огромный терминал, где все суетятся, чего-то делают, но оставаться жить в аэропорту никто, конечно, не намерен. Старики никуда уже не торопятся. И это очень важно. Они — корневая система, гравитация, константа любого города. Благодаря им, выгуливающим в разгар рабочего дня собак, в броуновском движении пешеходов и машинопотоков появляется смысл. Строительный бум нулевых выдавил стариков из центра Москвы. Куда они их дели? Те, кому повезло, сдают квартиры и живут на дачах или у родственников. Те, кому не повезло, были депортированы на выселки, а их квартиры, дома и целые кварталы были уничтожены или перестроены до неузнаваемости. В Бутово, Жулебино и Митино можно до сих пор встретить интеллигентных старичков, произносящих по-старомосковски «одинокый» и «булошная» (сами булочные при этом тоже стали раритетом). Впрочем, долго они там не протягивают. Это известный факт: пожилые люди после вынужденного переселения с насиженных мест быстро умирают.

На съемках репортажа «Теперь здесь офис» я постоянно сталкивался с подобными историями. Самая драматичная приключилась с пожилой парой инвалидов, жившей на Мытной улице. Дом должны были снести, а жителей переселить в Южное Бутово. Парализованный старик отказался переезжать на окраину из центра, где родился он и его предки, в знак протеста поселившись вместе с женой в гараже-ракушке возле дома. Стариков заливали, поджигали, брали на измор милицией, бандитами и «скорой помощью» — в конце концов неизвестные силой запихнули их в машину и отвезли на новое место прописки. Через два месяца старик умер, а его жена, не выдержав пережитого унижения, уехала из Москвы к родственникам в Брянскую область.

Жительницы дома в Хилковом переулке — две молодые и успешные бизнес-леди, державшие в уже выселенном доме круговую оборону, — рассказывали, как это делается в престижном центре. Сначала от девелопера приходят агенты и, используя набор приемов, сеют в доме атмосферу всеобщего недоверия. Предлагают якобы эксклюзивные условия переезда, финансовые бонусы и бла-бла-бла. Первыми ломаются и съезжают пенсионеры. Для застройщиков они — «лохи». Им подсовывают самые дешевые варианты. Дальше остается более искушенная публика, с которой работают индивидуально. Тут уже предлагаются квартиры в центре с увеличенным метражом — словом, торг идет на равных. Две дамы, которые все это мне рассказывали, вообще захотели невозможного — получить долю в компании, которая будет строить на месте их нынешнего дома элитный кондоминиум. Кто ж им даст, если учесть, что квадратный метр в этом переулке даже в разгар кризиса стоит 50 тысяч долларов. Женщины наняли лучших в городе адвокатов, девелоперы потихоньку продолжают пакостить, подселяя гастарбайтеров и перекрывая газ. Идет битва стальных характеров за очень серьезные деньги. Какие тут могут быть старики? Старикам в этих каменных джунглях не место.

Там же на Остоженке, в Бутиковском переулке, в чудом уцелевшем доме дореволюционной постройки, живет бывший музейный работник Ирина Григорьевна, тетушка архитектурного критика Григория Ревзина. С началом кризиса девелоперы приостановили снос старых зданий, и про старушку в самом центре «Золотой мили» будто бы забыли. Она теперь почти не выходит из своего опустевшего дома, потому что ходить среди этих незнакомых громад из стекла и бетона ей очень страшно. Повсюду заборы, камеры слежения, черные джипы, а из людей если кто и встречается, то только таджики с тележками и охранники с рациями. Возле одного новодельного особняка, украшенного носорогами, Ирина Григорьевна рассказала нам про художника Филатова, прадед которого купил стоявший на этом месте дом еще в конце XIX века. На протяжении десяти лет художника всеми правдами и неправдами (включая поджог и избиение) пытались выселить. Филатов держался до последнего. Только после того, как от него ушла жена, а сам он загремел с инфарктом, художник сдался и переехал. Дом снесли и построили похожий, только с носорогами. Как только мы достали камеру, чтобы заснять рассказ Ирины Григорьевны, к нам со всех сторон бросились люди в черных костюмах с рациями, напугав старушку до полусмерти. Особенно много охранников прибежало из дома напротив. Потом уже нам сообщили, что в особняке с носорогами якобы поселился один из двух главных застройщиков «Золотой мили», а в доме напротив — страшно сказать — глава единороссов Борис Грызлов. В декларации о доходах от 2007 года у него значится квартира площадью 275 метров. Умножаем на 50 тысяч долларов… Нет, ну о каких стариках-художниках тут может идти речь? {-page-}


Из моей жизни они исчезли совсем. Собственные бабушки и дедушки давно отправились в мир иной. В Телецентре, где я работаю, на фоне заполонивших коридоры юных коллег я, в свои 36, сам уже как дедушка. В те места, куда я хожу есть и пить, они, к моему огромному огорчению, не ходят. Чтобы восполнить эту органическую нехватку стариков в собственной жизни, я иногда хожу смотреть в Останкинском парке на танцевальные вечера «Кому за 70». Это захватывающее и трогательное зрелище, правда, до того момента, пока разгоряченные дамы с шалями на плечах, которым вечно не хватает кавалеров, не начнут тянуть вас на танцпол, простите, я хотел сказать, на танцлощадку.

Для особо страждущих поделюсь секретом. В центре Москвы все-таки есть одно место, где всегда можно застать стариков. В Нескучном саду возле теннисных кортов стоит несколько столиков под открытым небом. Там в клубах табачного дыма проходят ежедневные сражения в домино, карты и шахматы. Женщин здесь нет и быть не может. Под столами неторопливо разливается водочка, из карманов достаются завернутые в салфетки бутерброды с домашними котлетками. Где-то играет радиоприемник, настроенный по давней привычке на «Маяк». Старики приезжают сюда из самых дальних уголков Москвы, потому что игры на скамейках в тени деревьев для них такой же образ жизни, как для новых обитателей центра — фитнес и косметологические процедуры. Что-то вроде ностальгии почувствовала, видимо, даже власть. «Единая Россия» и младогвардейцы объявили в начале июля турнир «Шахматный бульвар», открыв на Чистых прудах какие-то «шахматные площадки выходного дня». Старики из Нескучного туда не ходят, говорят: «Спасибо, нам и без ФИДЕ неплохо. Лучше бы эти клоуны навесы от дождя тут построили». Вряд ли они когда-нибудь еще вернутся на бульвары, тем более под растяжки правящей партии.

В информационном пространстве — та же хроническая нехватка мудрых или хотя бы умудренных лиц. Когда несколько месяцев назад по НТВ, пусть и глубоко за полночь, показали интервью с Григорием Померанцем, я испытал сильнейший когнитивный диссонанс. Я думал, телевидение и философ Померанц живут в двух параллельных реальностях, не способных ни при каких обстоятельствах пересечься. Но настоящее чудо произошло пару недель назад, когда страна четыре поздних вечера подряд смотрела по телевизору документальный фильм «Подстрочник», о переводчице Лилиане Лунгиной. Зрелище, по нынешним временам, крайне постное. Весь фильм — почти шесть часов — пожилая женщина рассказывает свою жизнь. Никаких скандалов, интриг и расследований, но оторваться невозможно. И дело даже не в драматических перипетиях ее судьбы. Магия заключалась в другом. Речь Лунгиной — очень простая и чистая, без англицизмов и жаргонизмов, вообще без «измов». Само звучание этого языка сегодня такое же ретро, как посиделки во дворе с граммофоном или улицы без пробок и рекламы. Ее манера держаться — одновременно с достоинством и доброжелательностью — также редкое в наших краях сочетание. Несуетная цельность натуры, когда ты видишь, как за плечами человека проступает добродетельно и умно прожитая жизнь. Зрители жадно впитывали слова переводчицы не потому, что она была как-то особенно глубока и остроумна, просто в обществе назрела прямо-таки физическая — до абстиненции — потребность в праведниках, без которых, как известно, не стоит даже село. Что уж говорить о такой большой деревне, как Москва.

Если честно, раньше я понятия не имел о Лилиане Лунгиной. Такова участь переводчиков — оставаться в тени оригинала. Но когда в конце фильма сообщили, что она умерла еще 11 лет назад, я почувствовал искреннюю горечь и нарастающую тревогу. Такие люди не должны нас бросать без присмотра! С кем мы тогда останемся наедине? Неужели с этими клоунами, которые даже навес от дождя построить не могут? Старики, пожалуйста, не уходите!