Дай

В комментариях, которые сокращенные работники дают по поводу своих несчастий, сквозит одна и та же интонация

Кризис, о котором так приятно бывает поговорить тихими летними вечерами, на многое открывает глаза — ну или во всяком случае дает возможность взглянуть на привычные явления с неожиданной, новой стороны. Для обывателя ведь самое интересное в любых социальных и экономических потрясениях — наблюдать за тем, как ведут себя близкие люди, коллеги, соседи, партнеры по бизнесу и прочим приятным вещам. И, конечно, наблюдать за собой. Для этого, впрочем, необходима несколько меньшая степень самовлюбленности, чем у нас вообще принято. Так вот, внимательные наблюдения за миром и за собой показывают: мы по-прежнему страна иждивенцев.

Собственно, иждивенчество — самое чудовищное порождение советской власти, по разрушительной силе способное соперничать с потерями войны и сталинскими зверствами, — никуда и не исчезало. Но в сытые времена у него было много прихотливых масок. Добропорядочная жена. Честный бизнесмен. Креативный директор. Это лишь первые три, приходящие в голову. Кризис обнажил суть явлений, и стало ясно, что мы настроены на то, чтобы потреблять не вкалывая. И абсолютно уверены в том, что нам все должны — кто по мелочи, а кто и «по жизни». Как говаривал один мой приятель, у которого не было машины: «Тебе надо меня забрать…» оттуда-то. «Тебе надо меня забрать». Каково?

С особой, безнадежной наглядностью иждивенчество прорисовывается в наших отношениях с работодателями. В комментариях, которые сокращенные, отправленные в неоплачиваемые отпуска, лишенные представительских расходов и прочих основополагающих жизненных благ работники дают по поводу своих несчастий, сквозит одна и та же интонация. Интонация обиды. Обида всегда произрастает там, где реальность не оправдывает ожиданий — и в сфере рабочих отношений в идеале возникать не должна. Но возникает. Работники полагают работодателя слепым орудием в руках Конституции РФ, гарантирующей право на труд, — и любые вопли работодателя о неминуемом сокращении расходов, об экономической целесообразности, об оптимизации процессов и прочих спасительных вещах воспринимают как «отмазки», попытки «свалить с больной головы на здоровую» — словом, какую-то необычайную гнусную ерунду. «Сам-то в Таиланде небось», а мы тут, видишь ли, корячимся за кусок хлеба. Ни от одного потерявшего работу человека я не услышал слов благодарности в адрес бывшего начальника за то, что работа БЫЛА. А ведь поэт просил: не говори о них — их нет. Но с благодарностию — были.

«Дай» — ключевое слово русского мира. Даже не «я возьму». А именно «ты — дай». Как манна небесная должны сваливаться с небес поездки за границу, квартиры, машины, бонусы и дачи. Многие работодатели отменили или упростили в целях экономии новогоднюю вечеринку. Но с точки зрения иждивенца — они ее «зажали». И этого, конечно, простить невозможно: песенка «Это Рита, это Рита, Маргарита. Почему я, почему я не ковбой?» не спета, скидка в «Л’ Этуаль» не выиграна, в туалете клуба «Гауди» не наблевано. Как страшно жить!

Иждивенчество как всеобъемлющее наше качество (или все-таки недостаток?) проявляется не только в глобальном отношении к миру, но и в каких-то мелких, бытовых вещах. Взять хотя бы такое наше свойство, как неверие в существование объективной пары цена — качество. Самый любимый мною пример такого рода — русская колония в Черногории, сообщество бесконечно симпатичных мне людей, живущих в убеждении, что за 30 тысяч евро можно приобрести кусочек рая, и пытающихся убедить в этом других. Горы мусора, воды нет, самая дорогая машина в аренду — «Фиат-500», и однако: дом у моря, шелест волн, «здесь вам не поганая Лазурка», невероятный апломб и тайные попытки продать втридорога очевидно непригодный к реализации товар (домов набрали — жить некому).

Даже в родных людях иногда замечаешь эти жуткие нотки. «Отличное вино всего за 110 рублей», — говорит моя родственница, выставляя на стол бутылку «Шато де Тамань» (это не шутка, такое вино действительно существует).

История продолжается на работе. «Не могли бы вы, Эдуард, достать нам два билета на «Спартака» по госцене. У вас же связи». Милые, дорогие, драгоценные даже! «Спартак» не рожден для госцены, такого даже в сказке не бывает, не говоря уж о суровой прозе жизни.

Русский народ фантастически изобретателен в том, что касается выбивания разного рода халявных товаров и услуг. Я недавно с ужасом и восхищением наблюдал за тем, как происходит вход в метро на станции «Савеловская». Не наблюдал — смаковал. На одного человека с билетом приходилось пять пассажиров без него. Ощущение было такое, что идет экзамен в эстрадно-цирковом — настолько прихотливы были гимнастические фигуры над турникетом. С огромным удивлением я обнаружил, что одна из моих коллег, проживающая на Рублевке, то же самое проделывает, садясь в электричку до Жуковки. Причем средств для того, чтобы купить билет, у нее достаточно, но зачем платить 42 рубля, если можно «прижопиться» — так она называет этот этюд — к впереди идущему пассажиру. Безбилетников хватает и в Европе, но только у нас как норма воспринимается проезд именно без билета. «Вы что, лох, что ли?» — говорит мне коллега, когда я подхожу к скучающему окошку кассы. Лох. Какие тут могут быть отмазки.


Другие колонки Эдуарда Дорожкина:
О Рублевке и мохеровых беретах, 15.04.2009
Из блатного, 31.03.2009
Россия и ее колени, 26.02.2009